Хронополис

Золотарев – оживленно:

– А то нет, императорский морфлот….

Сзади с предвкушением потирают ручки и переглядываются студенты, словно и не они только что были объевшись до умопомрачения. Стол уже сервирован: кружки, хлебушек, девушки сало режут, синтезатор колбасу выдаёт… Колчак с Золотаревым переглядываются тоже – натуральные заговорщики: сказать, с кем собираются пьянствовать? Или не сказать?! Или сам скажешь?? При этом оба хмыкают, угукают, шевелят бровями (Золотарев ещё и усами) и закатывают глаза. Зиночка, которой первой надоела эта пантомима:

– Да ладно вам! Подумаешь… Адмирал Колчак, ну и что… И вообще. После Александра Македонского никакой Колчак не страшен….

Колчак – комично разведя руками:

– Действительно, куда мне грешному до его императорского величества…

При этом выясняется, что он сидит за столом и очень уважает колбасу, Зиночка намазывает ему бутерброд, а Людочка накладывает в тарелочку. Причём при этом шёпотом воспитывает товарищей, мол сразу надо было человека накормить, а потом про Порт-Артур спрашивать, видно же что он не завтракал. Он не как некоторые, которые сразу распознают синтезатор… Золотарев понимающе подливает ему в рюмку и себя не забывает. Как Колчак умудряется выпить – это надо видеть, сейчас сие алкогольное умение едва ли сохранилось, а в его времена такому на флоте учили специально: небрежно и снайперски метко выплескивает спирт в подставленный рот, причём между губами и краем посуды сантиметров десять, после чего с наслаждением угощается от Золотарёва сигаретой советского производства, выпускает дым через ноздри и задумчиво произносит:

– Никогда не пей: гадость… – после чего мигом преображается: становится таким деловитым, что немедленно серьёзнеют и готовятся его слушать все: – Товарищи! – оглядывая слегка обалдевшие комсомольские физиономии: – Да, именно товарищи. Это традиционное обращение к матросам на российском флоте, между прочим. Отобранное у нас большевиками… – Золотарев поднимает очи вверх, словно это он лично отбирал. Колчак его подчёркнуто игнорирует: – Завтра и в последующие десять дней ожидается прибытие основной части нашей группы. В неё входят… – поднимает руку, на руке браслет-планшет разворачивает в воздухе голографическое окно. В окне галерея портретов, от которых у дятловцев глаза лезут на лоб. Дятлов – с трудом подбирая челюсть:

– Мамочки мои…

Колчак – серьёзно:

– Целиком согласен.

Тот же безумно фруктовый парк с многострадальным синтезатором, столики и кресла. Из столиков составлен большой стол, кресла перевёрнуты вверх ногами. Синтезатор явно спятил: на нем мигает табло: мороженое-мороженое-мороженое… На траве и на нижних ветвях деревьев сидят в окружении терриконов из обёрток от мороженого девчонки и мальчишки не самого старшего школьного возраста. Кое-кто даже в пионерском галстуке. Один из мальчишек, рослый, светловолосый, лезет на стол и простуженно (килограмм мороженого) вопит:

– Ставлю вопрос на голосование! – кашляет, вытирается платком. Синхронно с ним кудрявый темноволосый паренёк, который всех выше залез на дерево, чихает (полтора кило мороженого) и вытирается пальцем – Кто за то, чтобы написать приветственное воззвание потомкам?!

Поднимается несусветный тарарам: вопят все, одновременно и изо всех сил. Многие вскакивают, прыгают и машут руками, оставшиеся сидеть в упоении стучат ногами и хлопают в ладоши, приветствуя это судьбоносное решение единогласно.

Колчак, прочищая мизинчиком ухо (он сидит на единственном неопрокинутом кресле):

– Александр Македонский конечно герой, но зачем же стулья ломать…? – и продолжая смотреть на браслете фильм Республика ШКИД: собрание учкома против шкрабов. Шкидовцы на экране ведут себя ужасно похоже на детишек на травке и на деревьях. Тут свистнули в два пальца – там тоже. Причём синхронно. Тут прыжки на парте, там прыжки на столе, на травке и даже на деревьях. Одна разница: там ещё и одновременно лижут мороженое. И девочки свистят не хуже мальчишек. Особенно единственная среди них с косметикой на лице и со взрослой причёской, белокурая и голубоглазая, нарядней всех одетая и даже в туфельках на шпильке. Великолепный контраст манер и туалета. Кудрявый мальчишка, который выше всех на дереве, раскачивается на ветке обезьяной:

– Урааа!!! Написать! – вниз головой, зацепившись коленями. В такой удивительно комфортабельной позе он не забывает про мороженое. Ветка печально отламывается, кудрявый пикирует вверх ногами, в полёте умудрившись сгруппироваться и перевернуться… и – зависает в воздухе… с мороженым в зубах, потому что как можно выронить такую ценность. Оглядывается, дрыгается, пытаясь приземлиться… на обращённых к нему лицах неописуемая зависть. Несколько мальчишек решительно встают с травы и топают лезть на деревья. Светловолосый спрыгивает со стола, тоже направляется к дереву, но останавливается и предусмотрительно спрашивает:

– Сережка! А ты знаешь как спуститься?..

Извивающийся в воздухе Сережка сквозь зубы с мороженым:

– Поди ты к черту… Ещё издевается…

Палата Центра. Колчак в халате перед экраном монитора – врос, не оторвать. На экране мелькают со страшной скоростью тракторы, колхозники, заводы, шахтёры, танки, физкультурники на параде, самолёты – все под соответствующую музыку. Зритель нетерпеливо ерзает, словно чего-то ждёт. И дожидается: летят бомбы на советские города, сражается Брест, изнемогает в блокаде Ленинград… Колчак каменеет и горбится в кресле, его не трогает даже хроника Победы с парадом и знаменем над рейхстагом. На экране печатают шаг воины, швыряя к подножию Мавзолея побеждённые штандарты, а в его расширившихся до неправдоподобия глазах пылает отражение печей Освенцима… И только когда на мониторе засверкало пламя ракетных дюз и пошёл к полюсу атомный ледокол, он расправляет плечи и садится поудобнее. Осторожно и с удовольствием переключает монитор. На нем появляется объемный чертёж ледокола. Его Колчак смотрит детально и раза три во всех проекциях. Одобрительно кивает сам себе, выключает чертёж и склоняется к панели:

– Материалы по моей группе, попрошу вас… – произносит преувеличенно решительно. Про себя: – Никогда не привыкну относиться к этим… механизмам… не как к людям…

Панель игриво вспыхивает розовым и томно, с придыханием отвечает мелодичным дамским голосом:

– Благодарю вас… – на панели высвечивается алое сердечко, Колчак отшатывается, комично втянув голову в плечи, и розовеет не хуже панели:

– Милостивая государыня, я должен настаивать!

Панель гасит сердечко и деловито чеканит:

– Есть, адмирал!

Монитор листает молодые лица: совсем юные, яркие, с серьезными чистыми глазами, большинство совсем почти подростки, только несколько сформировавшихся юношей и девушек (на одну Колчак невольно засматривается, такая она красавица) и всего один зрелый мужчина, лукаво улыбающийся сквозь усы. Щелкает невидимый метроном – громче, громче! И ползёт из-за монитора клубящаяся багровая тьма, из которой доносятся стоны, невнятные восклицания, ругательства на немецком языке… и вдруг ясно, чеканно: Вечная слава героям-подпольщикам, Героям Советского Союза Кошевому Олегу Васильевичу, Громовой Ульяне Матвеевне… – только тьма никуда не делась! Заполнила половину палаты. Перечисляемые имена сливаются в невнятное бормотание, в бормотании начинает завывать вьюжный ветер:

– Дяяяяятлоооввв… Колеваааатов… Холмогоооорова…

Кривонииииищщщщенкоооо… – громче, злее, и в розовую полутьму уютной палаты врывается натуральная снежная буря. Хлопья снега валят ниоткуда, исчезая на столе, на ковре, на раскрытой постели, ветер рвёт прозрачные гардины окна!

Колчак, ужаснувшийся почти до слез – медленно и широко крестясь:

– Ребята… Ребятушки… Сынки… Доченьки милые. О деточки мои! – губы у него дрожат, пальцы трясутся, деморализация налицо.

Отъезжает в сторону дверь, на пороге стоит Александр:

– Не помешаю, наварх (адмирал по древнегречески)?

Колчак оборачивается: грустно улыбающийся Александр сквозь пургу делает короткий отстраняющий жест – и стихает ветер, исчезает тьма и снег…

Колчак собранно, словно и не сходил только что с ума от боли, поднимается:

– Ваше императорское величество.

Александр едва заметно качает головой в локонах (очень недостаёт банта на макушке), Колчак понимает на лету:

– Александр Филиппович, великий государь, ни в коей мере, – делает шаг вперёд, протягивая руку и умудряется усадить венценосного гостя на своё место с галантностью – как усаживают даму! Единственно к ручке не приложился… вполне довольный адмиральским обхождением гость элегантно залезает в кресло, привычно, наманикюренной лапкой в браслетах и кольцах, расправляет на коленях платье и обмахивается веером!!!

Темнеет и снова разгорается тёплым светом панель. Александр и Колчак мирно делят одно кресло на двоих (мебель выросла, подстраиваясь под человеческие причуды) и прихлебывают явно вкусное: у Колчака что-то вроде пиалы, которую он ловко держит по купечески, на растопыренных пальцах, у Александра изящная чайная чашка. Рядом с панелью – чайник, бутылка коньяку, блюдечко с лимоном, вазочка с виноградом и очень древнегреческого вида кувшинчик. Александр меньше всего похож на молодящуюся даму, несмотря на прическу и платье, а Колчак ничем не напоминает недавнего неврастеника, хоть и по прежнему в пижаме под распахнутым халатом. Сидят два повидавших всякое мужика, запивают разговор. Колчак с удовольствием прикладывается к пиалке, смакует напиток на языке.

Александр, с неменьшим удовольствием наблюдая:

– Закусывай-закусывай. Виноград хороший, фессалийский виноград! – сам тянется, отщипывает ягодку, кидает в рот, осторожно запивает из чашки, дуя в неё – там горячее.

Колчак – глаза в потолок:

– Такое вино закуской портить грешно, Александр Филиппович! Фалернское? Цекубское?

Александр, оживившись по мальчишески, мотает головой, фыркнув:

– Мигдонийское, Александр Васильевич! Эма-эма. (Что-то вроде "эх" по нашему) Из моей Македонии вино… на меду стоялое, с горной ежевикой… – ловит взгляд Колчака и улыбается: – А чаек по моряцки хорош! С коньяком да с лимоном, который при мне только в Индии произрастал. Я раньше думал – хуже чаю ничего и нет! – снова подносит к губам чашку и примеривается отпить.

– Где ж вы чаю, государь, пробовали… в своём времени… – невольно улыбается Колчак.

– На Гиндукуше, где… когда ледники Сефед-Кух проходили, ох трудненько дался перевал… – вздыхает Александр – а чаек там с молоком яка, с солью и ячменной мукой, бррр! – и без перехода:

– Берёшь эфебов, наварх?

– Вы сомневаетесь в моем ответе, государь? – жестко до непочтительности и без паузы отвечает Колчак, ставя на столик пустую посуду, прямо выдерживает устремлённый на него взгляд прищуренных зелёных глаз. – Мне безразлична, знаете ли, некоторая ироничность ситуации, в которой погибший в борьбе с большевиками адмирал должен прийти на помощь правнукам тех самых большевиков! Прошлое осталось в прошлом. Я – вне сомнения сделаю все, что в моих силах, чтобы молодые люди стали полезными членами общества!