Жани, mon amour

Было уже довольно холодно, поздняя осень, но нам, по крайней мере, повезло с погодой – дождь был совсем недолгим, в основном, светило солнце. Операторы возились с оборудованием, очень долго что-то подключали, настраивали, время шло. Собака, конечно, радовалась такой долгой прогулке и возможности носиться по опавшим листьям сколько душе угодно, а вот людям было далеко не так весело. Особенно Жани. Он мерз просто отчаянно, Жан вообще всегда плохо переносил холод…

Но как он, при этом, играл с этой собакой, как искренне и радостно бегал и обнимался с ней! Это было так по-детски, Жани выглядел тогда совершенно счастливым…

Наконец, начали снимать. Каждый кадр давался мучительно, как бывает всегда, если задействованы животные, тем более такие, которые никогда раньше ни в чем подобном не участвовали и понятия не имеют, что от них требуется. А эта красавица-ретривер и об элементарных азах дрессировки представление имела весьма смутное, так что она развлекалась как могла. Заставить ее выполнить простейшие команды, когда нужно – сесть, когда нужно – идти – было невозможно. Ловили наиболее удачные моменты. При этом, я снимала все происходящее на обычную мыльницу, только фото, всем остальным занимались операторы. Учитывая требовательность и перфекционизм Жани, результат не удовлетворял его снова, снова и снова. В результате взаимодействия неуправляемой собаки и отчаянно упрямого Жана, дублей было сделано огромное количество. Его не смущало даже то, что при такой низкой температуре он уже не чувствовал ни рук, ни ног. Пока не добьемся идеала – будем снимать!

Все-таки отсняли кадры с парнем, пришла очередь красотки в мехах.

Жани гримировался в машине, и снова, его будто совершенно не волновали такие «военно-полевые» условия, грим должен был быть только на пять баллов. В спешке такое сделать невозможно, а уж при его-то тщательности… Понадобилось больше часа на создание образа.

До этого момента, я ни разу не видела Жани – Женщину. То есть, конечно, видела бесчисленные фотографии и ролики, в основном, пародии на звезд. Но в живую – никогда. Дома Жан не носил ничего женского, а на его выступлениях мне еще не довелось побывать. И то, что произошло в тот день, было для меня впервые.

Вместо милого парня, красивого мужчины из машины вышла стервозная девица, самоуверенная, надменная. «А ну-ка, суки, смотрите все на меня!»

Я забыла, как дышать. Она была настолько совершенна в своей королевской стати, с этим презрительным взглядом из-под полуопущенных век, чуть брезгливым изгибом идеальных губ, выражением абсолютного сознания собственной избранности, что сразу становилось понятно: именно так должна выглядеть роковая женщина. Та, которая вполне способна небрежно спросить: «Кто меж вами купит ценою жизни – ночь мою?» – и любой мужчина падет ниц и поползет за ней на коленях, как пес, действительно, готовый с радостью принять смерть ради не то что ночи – нескольких минут наедине с нею. А ей будет целиком и полностью наплевать на любые жертвы, принесенные ради нее, и на следующий день она не вспомнит ни имени, ни лица своего очередного рыцаря. Потом же, от скуки, просто устроит новый кастинг, и история повторится снова… Какие там переживания по поводу меха животных – я вас умоляю, такая и сапогами из натуральной человеческой кожи не побрезгует, если, конечно, они хорошо сшиты и идеально сидят на ее божественной ножке!

Помимо до каждой мелочи выверенной детали женского образа – виртуозная актерская игра?.. Или…

Я всегда была толерантным человеком, и для меня общение и дружеские отношения с людьми, обладающими так называемым плавающим гендером, дело естественное. Но, на тот момент, это общение не бывало особенно плотным, и я не знала самого, пожалуй, главного и универсального психического свойства трансвеститов и многих трансгендеров. То, как выглядит женщина в их исполнении – всегда, в ста случаях из ста, является точной проекцией того, как они воспринимают женщину вообще.

Для кого-то это – развратная шлюха, готовая раздвинуть ноги перед первым встречным, и ее мысли заняты только этим. Для кого-то – домашняя ласковая кошечка. Для иных – леди в лучшем смысле этого слова, и такие очень трепетно относятся к своей репутации, они никогда не позволят себе опуститься до дешевой интрижки. Нередки – визгливые истерички, отчаянные сплетницы, завистливые и склочные сутяжницы. А для кого-то женщина – холодная стерва, запросто идущая по головам и не способная не то что на любовь, но даже на простое сочувствие кому-либо, разумеется, виртуозная манипуляторша и прирожденный абъюзер. Да для нее никого, кроме нее самой, и не существует в принципе, только до ее жертв это доходит слишком поздно (причем, когда доходит, у них уже успевает развиться такой Стокгольмский синдром, что вырваться из ее цепких коготков становится почти невозможно).

Слишком большая тема – как и почему в сознании транса формируется то или иное вИдение женщины, сейчас я даже касаться этого не буду. Позволю себе только заметить, что первая и главная женщина в жизни любого человека, будь то девочка или мальчик, – его мать. Отменить или изменить эту заданность невозможно. Также как невозможно отрицать и тот факт, что непреодолимая потребность временно или постоянно жить в обличии противоположного пола – девиация, зачастую родом из детства. Сейчас я не говорю об истинной, на научном языке – ядерной трансгендерности, когда человек рождается не в том теле. Это отдельная история. Но когда мы имеем дело с трансвеститом, или кроссдрессером, без сомнения, в его жизни был момент, когда «что-то пошло не так», и, однозначно, это произошло задолго до пубертата. То есть, если совсем коротко, мы имеем дело с какой-то глубокой детской травмой, нанесенной, скорее всего, матерью, травмой, «запустившей» девиацию. С непроработанной страшной обидой на мать – и, в то же время, желанием подражать ей, той, каковой кроссдрессер ее видит, и вместе с ней – всех женщин вообще.

И – нет, это не игра.

Совсем не игра.

Как минимум, начинаясь с игры, очень быстро становится чем-то совсем другим.

Перевоплощения Жана были настолько убедительными отнюдь не только в силу его невероятного актерского таланта, даже гениальности, о нет. Он мог изображать звезд эстрады. Играть Пьеху, Каас, Орбакайте, Гурченко, Ротару, практически кого угодно. Но, когда дело касалось Жанэ-женщины, он не играл ее роль. Он сам становился ею. Именно такой, какой она предстала перед всеми нами тогда, на съемках «Антимеха». Жана там не было, оставалась только она – Жанэ.

Та, у которой, как я узнала чуть позже, любимый афоризм был такой:

В себе уверена вполне,

И светлый образ мне не нужен.

Те, кто злословят обо мне,

Пусть знают: я гораздо хуже!

И я во второй раз, теперь уже окончательно и бесповоротно, растворилась в его-ее непреодолимом очаровании.

Помню, как в коротких промежутках между дублями бросалась к ней и старалась хоть немного согреть ее ледяные от холода руки в своих ладонях, при этом, сама не ощущая никакого холода, наоборот, мне казалось, что у меня жар, и что сердце сейчас просто выломает ребра. Ведь я могла прикасаться к ней – Королеве, этому ангелу, спустившемуся с небес!

Без сомнения, она всё поняла сразу. Мимолетный взгляд в мою сторону – какое ощущение полной победы в нем было! О, Жанэ не сомневалась в себе и своих чарах, силу которых отлично знала. Жан – тот мог метаться, ощущать неуверенность, «ставить призрачный вопрос и не находить нужного ответа»; Жанэ – никогда. Ее можно было слепо обожать или же люто ненавидеть, но уж точно, однажды увидав, не остаться равнодушным и не пройти мимо.

Пытаясь описать впечатление, которое производила на меня Жанэ, всегда вспоминаю тот момент из романа Достоевского, когда князь Мышкин смотрит на портрет Настасьи Филипповны:

«… Вдруг он (Ганя. – авт.) подошел к князю; тот в эту минуту стоял опять над портретом Настасьи Филипповны и рассматривал его.

– Так вам нравится такая женщина, князь? – спросил он его вдруг, пронзительно смотря на него…

– Удивительное лицо! – ответил князь, – и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. – Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!»

…Ничего не было спасено. Ни для Настасьи Филипповны, ни для Жанэ, ни для Жана.

Не удивительно, что не прошло и пары дней после «Антимеха», как я стала постоянно жить с Жаном, появляясь у себя дома лишь наездами.

Глава 4. Не рай, а драма…

Жан постоянно создавал некий свой мир, далеко не всегда имевший прямое отношение к реальности. Кто-то скажет – ох ты ж, какой витиеватый эвфемизм ты подобрала к слову «ложь», какую рационализацию выдала в оправдание своему любимому!.. Но я постараюсь объяснить, что имею в виду.

Чтобы понять Жани, как и любого человека, необходимо взглянуть на то, что происходило с ним в детстве. Потому что личность не возникает из ниоткуда, психика начинает формироваться даже не с того момента, когда «однажды очнулся я, сын земной, и в глазах моих свет возник», а еще раньше, и развивается до пубертата, потом – стоп, потом мы имеем дело уже только с тем, что получили к этому времени, а дальше идет лишь накопление опыта.

Самое же интересное то, что, рождаясь, человек уже имеет определенное предназначение, заданность, как на генетическом, так и, не побоюсь этого слова, эзотерическом плане. Он обладает неким начальным набором качеств, которые в дальнейшем будут развиваться тем или иным образом. И одни и те же качества, получив разное развитие – или не получив никакого вообще – могут проявить себя совершенно по-разному.

Представьте себе ребенка, который от момента рождения не знал своей матери. Нет, он не был «отказником» и не рос в детском доме. Но, в силу обстоятельств, у родителей не было возможности самим растить его, поэтому, прямо из роддома, он попал в руки бабушки и оказался за тысячи километров от людей, которые произвели его на свет в биологическом смысле.

О, это были безгранично любящие руки! И не только бабушки, а сразу двух, плюс двух дедов. Так как его родители, оба, родом из одного и того же маленького уральского городка Коркино, и их семьи жили практически рядом, всего в паре улиц друг от друга.

Внука представители старшего поколения обеих семей приняли с безоглядным обожанием и «поделили» таким образом, что какие-то дни он жил у одних, другие – у других. Но там и там он был безусловным фаворитом, самым маленьким, самым любимым.

Любимым так, как способны любить именно и только бабушки, иной, не материнской, но всепреемлющей любовью, целиком и полностью сконцентрированной на внуках.

А еще, у очаровательного мальчика очень рано проявились актерские способности, которые были приняты с восторгом. Петь он научился едва ли не раньше, чем говорить, а танцевать – чем ходить. Его артистизм и желание дарить радость окружающим были предметом особой гордости близких.

Ирина, его двоюродная сестра, говорит: «Я знаю его с детства. Мы с ним очень любили друг друга. Когда он приезжал в гости к бабушке (по отцу), дом напротив нашего дома, сразу бежал к нам.. Его мама – родная сестра моего папы.

Он с детства был такой ранимый! Но тогда поводов плакать не было, если только когда я его с велосипеда случайно роняла… Беззаботное детство! Любимые бабушки рядом. И я всегда с ним тютюшкалась, как с ребенком, хоть и старше была всего на пять лет. Он любил со мной гулять с моими подружками…

Я его так ждала… Всегда, когда лето наступало, они приезжали сначала к бабушке по отцу Валентине, напротив нашего дома. И я всегда в окно смотрела с пятого этажа, когда он в огороде промелькнет. Ждала, когда к нам придёт.. Мы его воспринимали таким, какой он был.

Даже совсем маленьким, он любил переодеваться в девчачьи платьица, брал «микрофон» и пел, целые спектакли устраивал!..»

В общем-то, если бы так оно пошло и дальше, это была бы совсем другая судьба.

Но не стоит забывать, что, кроме семьи, существует еще и социум, а когда дело касается маленьких провинциальных городов, то у этого социума имеется четкий, внятный и жесткий набор стереотипов, рамок и правил, отступать от которых нельзя никому. Казалось бы, кому какое дело до того, что дитя растет у бабушек и дедушек?.. Но пополз шепоток: что-то здесь не так, у мальчишки ведь есть родители, кстати, в свое время, выросшие в том же городке. Почему они не забирают ребенка? Это ненормально. Что себе позволяет эта парочка, благополучно живущая в далеком Ленинграде и повесившая собственного сына на плечи своих стариков?! Непорядок!

Одновременно, в том самом Ленинграде, к отцу и матери тоже стали возникать вопросы со стороны друзей, знакомых, сослуживцев. У вас есть сын, а почему он не живет с вами? Где он? Что значит, у вас много работы, пока нет своего жилья, и так далее? У других ситуация бывает и похуже, однако, своих детей на произвол судьбы никто не бросает!

Вечное «что скажут люди» сыграло свою роль, и мальчишку вернули родителям. Ради того, чтобы все встало на свои места и было «как положено у нормальных людей».

Что уж там произойдет дальше, никого не волновало, главное – приличия были соблюдены, и сторонние наблюдатели, восстановившие естественный, от века заведенный порядок вещей, теперь смогли выдохнуть, заняться своими делами и спать спокойно.

Молодая семья к появлению ребенка оказалась совершенно не готова. Не в материальном плане, хотя и это тоже. Но, главным образом, потому, что двое вчерашних студентов и так прекрасно себя чувствовали вдвоем, они только-только начали вставать на ноги, и третий для них был лишним, он свалился на них как снег на голову, по необходимости, под давлением «общественности». Конечно, сын есть сын, а не щенок с улицы, куда деваться, надо как-то приспосабливаться к новым неудобствам. Однако, если они, взрослые, хотя бы понимали, что и почему происходит, трехлетний мальчик понимать еще ничего не мог.

Этих людей он не знал и никогда прежде в глаза не видел. Понятия «мама» и «папа» для него были не больше чем словами. А вот свою раздражающую ненужность ощутил сразу же. Да еще и на разительном контрасте с той любовью, к которой привык прежде.