Лучший морг в моей жизни

Лучший морг в моей жизни
Анна Романова

Эта книга о жизни простого земского патологоанатома. Все истории, рассказанные в ней сущая правда. Не удивляйтесь, в лучших моргах работают самые оптимистичные сотрудники, с тонким чувством юмора и неумолимой страстью к жизни. Каждый день мы идем на свою непростую работу, общаемся с коллегами, обсуждаем случаи из нашей общей практики и чем они сложнее, тем интереснее и веселее становится наша жизнь.

Анна Романова

Лучший морг в моей жизни

Моя женственность

Моя женственность.

Сейчас я живу во времена повального увлечения самопознанием, особенно это распространено у нас, женщин. Наконец-то есть кому с нами поговорить: психологи, блогеры, тарологи. Подруги и приятельницы сложили свои полномочия и армада из помогающих профессий через интернет предлагает на любой вкус курсы, циклы, обережные круги. Новые слова: «ресурс, распаковка, проработка, взращивание, перепрошивание, излучение богиньской энергии, дыхание маткой – для нас стали обиходными.

И тут выясняется, что мы – женщины, дочери наших великих матерей и внучки сильных бабушек потеряли наше первоначальное предназначение- быть женщиной.

Я так и вижу, как у женщин моего рода с удивлением вытягиваются лица и становятся бровки домиком. Первой не выдерживает и прыскает веселым смехом моя прабабка Софья Никифоровна, пережившая две войны, революцию, все виды тифа и муженька – козла.

«Енто как быть жественной, а? Кричи мне в ето ухо, тем я не слышу. Это че получается, делать еще чего-то надо? Может плясать с балерунами в трико? А хто работать – то будет, а? Хто вас кормить будет? Тетя Мотя из Одессы? « – негодует она.

«Баба Соня, – воображаю, что кричу ей в ухо через ладошки, – быть женственной и богиней – это значит быть нежной, мягкой, любящей. Прическа, платье, реснички. И не орать, вообще голоса не повышать ни на кого.

Баба Соня удивляется, отклоняется от меня и громко спрашивает с недоумением: «А кто на кого орет? Ну скажи мне, разве я ору? Это вы все время орете, все думаете, что я глухая. И че расселась, подымайся давай. Отец с работы скоро придет, а у тебя на столе ничегошеньки нету. Все поели- съели. А говорила вам, не ешьте всего сразу, вдруг кто навернется. Чем мужика кормить будете? Картошки нет, два килограмма купили. Так это на один раз поесть. Берите впрок, поболее, да положите подалее. Не криви лицом, сумка болоньевая с десяток килограмм выдюжит, ручки прошила ей хорошо. Дуй на рынок, пока отец не пришел.»

Вот такой бы у нас состоялся разговор.

И вопрос женственности так и остается для меня актуальным, как и картошка впрок.

–Неужели я не женственная? – сама спрашиваю себя, глядя на отражение в зеркале. Вроде бы женщина, улыбаться могу красиво. И когда от усталости проваливаюсь в сон, то слежу, а то как бы не всхрапнуть громко.

Итак, сегодня начало новой женской жизни. Я взращиваю в себе женщину с богиньским взором и манящим всплеском рук. Роюсь в шкафу, нахожу то самое богиньское платье с длиннющей юбкой и частично уже обтоптанным подолом. Я побаиваюсь его носить, так как периодически наступаю на подол и нелепо балансирую между асфальтом и небом.

Так, платье есть, что дальше? Прическа! Бигуди, мусс для укладки, лаком закрепим. Туфли или кроссовки? Тут уж простите меня, кроссовки прикрою – не будет видно, и нечего смотреть на мои ноги, в глаза мои женственные смотрите. Туфли давят так, что я соображать перестаю.

Выхожу на работу, вся такая летящая, но периодически спотыкающаяся. Спешно усаживаюсь в автомобиль, открываю все окна, так как лето и море гнуса уже в салоне. Чтобы не погибнуть от укусов орошаю себя репеллентом с приторным вкусом ванили. Он благополучно смешивается с духами от Шанель. «Ничего страшного, выветрится!» – успокаиваю себя.

Каждая гадкая мошка хочет внести поправки в мой образ, а так как я в образе богини, то площадь вредительства необъятная. И эта мелкопакостная дрянь забивается в волосы подмышки, проникает под платье и даже под нижнее белье и начинает меня нещадно жрать. Я выругиваюсь смачно, как матрос, но тут же осекаюсь. Не женственно.

Давлю на газ, набираю скорость, чтобы из машины вынесло облако гнуса. Но вместе с комарами, оводами и мошкой, как под действием пылесоса вытягиваются и мои только что уложенные локоны. Ничего, приеду на работу – поправлю.

Влетаю в лабораторию, за столом регистратора сидят две мои коллеги-лаборантки. Я тащу за собой две сумки, отдуваюсь от остатков гнуса, спотыкаюсь о подол.

Они невозмутимо продолжают работать, не обращая внимания на шум, который я создаю. Закончив писать, Лена поднимает глаза из-под очков и придирчиво осматривает мой вид.

– Вы что это сегодня какая-то встрепанная? Не выспались что ли? И на голове что-то нехорошо у вас. – спрашивает Лена.

Тут подключается вторая лаборант Оля. Крепкой натуры человек, ее ничем не удивишь. Все же из деревенских, стойкая и выносливая: «У нас работы до фига, и вам звонили сверху».

Первый удар по моей женственности уже нанесен, и так коварно и жестоко: встрепанная, не выспалась и много печальной работы.

Но я не отступаю от начатого, снимаю с больного плеча сумку с ноутбуком, с другого рюкзак и аккуратно помещаю на вешалку. Не рассчитала вес поклажи в этот раз и бедная вешалка падает с грохотом на кафельный пол.

Лена невозмутимо смотрит на этот мой конфуз и делает строгое замечание: «Прекратите ломать имущество. Надевайте халат и идите работать!»

Я улыбаюсь ей как малохольная и Лена еще больше недоумевает. Раньше бы я процедила что-то в таком-же духе ей в ответ, а тут улыбка непонятная на лице.

– Вы что с утра накатили что ли или влюбились? – удивляется Лена.– Прежняя заведующая так же влюбилась, с мужем развелась и в Израиль укатила. Вы тоже куда-то собрались?

– Лена, не жди от меня прежних паттернов, не получится. Я храню свой ресурс, я бережно и нежно к себе…– начинаю я охмурение непривыкшей к таким словам Лены.

– Берите свой ресурс, энергию и все, что еще причитается и начинайте наконец-то работать. Мне за спиртом и марлей ехать, а вы еще накладные не подписали. Вчера еще окно в кабинете не закрыли, а кто залез бы и спер ваш микроскоп? И как потом свои клетки потом смотреть будете? – так Лена отказалась поддержать мои попытки преображения.

– Умерший у нас, ночью поступил. Большой мужик такой, как ворочать будете с Серегой? Может Бодика позвать? Два раза заведующий звонил, какой-то он блаженый..

– Да справятся они! – останавливает ее Оля. – Вдвоем подналягут и работа пойдет. Не такой он уж и большой, че ныть – то…

Я замолкаю, ведь богини не скубаются и не грызутся, они гордо дефилируют мимо злопыхателей, оставляя шлейф избранности и утонченности.

У зеркала поправила прическу, но уже не то, что было утром. На губы нанесла новый блеск, купленный специально для новой женской жизни. Медленно, не плюхаясь как обычно, усаживаюсь в рабочее кресло. На столе лежит история болезни, начинаю постигать причину болезни и печального ее исхода. Первые строки диагноза, и я понимаю, что все написано неправильно.

Звоню начмеду.

– Алло, Сергей Николаевич? О, это вы, как я рада вас слышать, – мягко и томно говорю в трубку. – Как ваши дела, настроение? День сегодня пречудесный. Наконец-то лето!

Сергей Николаевич недоумевает, но держится. Обычно наш разговор происходит в других тональностях и никаких упоминаний о настроении, лете и птичках нет.

– Спасибо, Анна Арифовна, день и взаправду хорошо начался, если бы не эта смерть. Ну как так!

– Сергей Николаевич , хватит себя терзать. Видимо, так звезды у Вселенной сегодня выстроились, и я слышала , что все неприятное происходит от ретроградного Меркурия.

Ретроградный Меркурий вообще никак не зашел начмеду, матерому хирургу, и он заволновался.

– У вас все хорошо, Анна Арифовна?

– Да, конечно, как всегда. Благодарю за ваше беспокойство. Сергей Николаевич, если вы хотите, чтобы с пациентом работала наша служба, то вам с коллегами нужно пересмотреть диагноз и внести небольшие коррективы. Я вам все сейчас продиктую. И после я буду ждать вас на вскрытие.

Начмед еще долго молчал, пока я надиктовывала ему текст. И так же молча положил трубку, никак не похвалив меня за такие перемены.

Прошло два часа и в отделение влетел лечащий врач почившего пациента с историей болезни. С порога закричал: «Приветы всем, как делишки?». К слову скажу, что с нами он почти не знаком и меня каждый раз выбешивало его фамильярное обращение. Я его осаживала сразу же, но на пользу это ему никак не шло, так как память у него была краткосрочная, как у рыбки гуппи.

Громко ввалился в мой кабинет, бухнулся в кресло, закидывает ногу за ногу и икает. «Ну че, привет!»

Я держусь, еще держусь. Тяну улыбку, но получается как у паралитка, только в одну сторону.

– Утро доброе, Семен Петрович. – и медленно поворачиваюсь к нему. Отрепетировано складываю руки на коленях и смотрю как бы томно.

Лечащий врач как и начмед замирает в недоумении. От природы у него косит левый глаз, а тут еще он больше съезжает влево. И как теперь следить за выражением его лица – неизвестно.

– Держи писанину, закончили печатать наконец-то! – с довольным видом хлопает историей болезни по столу. – Я полночи оперировал, другую половину писал, писал. Вот как это все назвать, не знаю.