Старожилы. Люди города Е.

– Это я навигатору, чтобы показал, как нам подъехать.

– Боже мой, – думаю! – А как мы жили?..

Итак, Шура Ивахненко родился 1 января 1936 года в деревне Букашкино Кемеровской области. В двадцати километрах – Промышленная, районный центр, казавшийся мальчику огромным городом. До Кемерова 250 километров, но существует ли оно на самом деле, это Кемерово? Из Букашкина не видать…

Деревушка в одну улицу, несколько десятков домов, которые и домами-то назвать трудно. Крохотные хибарки, бревенчатые избушки, может, только два-три дома найдется приличных. Именно про такие сибирские деревни сказала однажды проезжая украинка, с сочувствием глядя в окно поезда: «Домички малэньки, воротки малэньки таки!»

Букашкино было основано ходоками после Столыпинских реформ. Тогда по всей России ходили искатели свободных земель с Украины. Ходили-бродили, находили свободные земли, рыли земляночки, потом собирали свою семью и возвращались, чтобы остаться навсегда.

Шурины дед и бабка по отцовской линии тоже были с Украины, из Харьковской губернии. Половина всех букашкинцев носили малороссийские фамилии – Костенко, Бугай и так далее. Но из центральной России тоже в Сибирь приходили, может, кто-то из них и дал деревне это шутливо-ласковое имя?

Родители Шуриной мамы были родом из Мелекесса, Самарской губернии (теперь Димитровград). Уже взрослому сыну мама говорила не раз: «Шура, может, ты как-нибудь попадёшь в этот Мелекесс? Там, должно быть, родственники какие-то у нас остались». Мама родилась уже в Букашкине, куда её родители пришли из Мелекесса, как отцовы – с Украины. Мама Шурина была совсем неграмотная, взрослой сердилась на своего отца, что не пускал их в школу. Ребят отправлял, чтоб умели расписываться и читать, а девочкам, говорил, нечего там делать. Работать надо, работать на земле.

И вот они работали, работали, работали…

А отец Шуры, он ходил в школу, грамотный был, имел три класса образования. Потом всё учился – на тракториста, на комбайнёра, на водителя. Когда началась война, отец прямо на своей машине-полуторке уехал воевать из Букашкина – и доехал на ней почти до самого Берлина, прошел всю войну! Уже в самом конце фашистский снаряд попал в машину так, что отца из неё выбросило, но даже осколочком не зацепило. В семье был ещё один сын, до Шуры, но он умер, когда ему было четыре года. В 1939 году родилась его младшая сестра, а после войны – братик.

– Родители мои всё время работали, с самого раннего детства, – рассказывает дядя Саша. – И тем не менее, их раскулачили. Работников они не держали, ведь работникам надо платить. Пять человек в семье детей было. И вот их раскулачили, выгнали всех из дома, а в дом поселили учительницу, которая потом взяла их к себе на квартиру. А почему раскулачили? Потому что дед купил молотилку и сенокосилку, значит богатый… Деда Андрея и бабку Матрёну, по отцовой линии, вот их не тронули. Девять детей в той семье было. Мама родила меня в 1936 году, а её свекровь в 1937 году родила мою тётку Анну, она и теперь жива. Отец, он с 1912 года, был самый старший.

В школу Шуру отдали учиться по возрасту, но что это была за школа, надо сказать отдельно. Под начальное образование отдали один из букашкинских домов, довольно-таки приличный, с высоким крыльцом. В одной комнате стояла печка, и её даже топили, хотя особенно нечем было. Рядом комнатушка, где жила учительница Любовь Михайловна Мещан. Любовь Михайловна была и директор, и завуч, и вообще всё в этой школе.

Четыре класса занимались науками в одной комнате. На первом ряду сидели первоклассники, на втором – второй класс и так далее. Детей в Букашкине было не так много, во всех четырёх классах училось пятнадцать, от силы двадцать человек. Самый малочисленный класс был четвёртый, мало кто доходил до такой вершины, обычно довольствовались одним-двумя. Научались расписываться, по слогам читать – и хорош. Нечего штаны просиживать, надо работать. Дом, хозяйство, корова, птица…

Не было у букашкинских школьников ни учебников, ни тетрадей, ни чернил. Правда, Шура оказался в привилегированном положении, потому что отец его до войны был водителем единственной машины в колхозе, а водители тогда были как сейчас лётчики. Носили униформу, краги… Отец постоянно учился новым специальностям, приносил домой книги, а потом отдавал их Шуре. И вот теперь маленький ученик брал эти книги с собой в школу. Выдирал оттуда листочки и писал на них. Другие ребята просили: «Дай нам тоже!» Делился, конечно.

Чернила делали сами: брали сажу из трубы и разводили водичкой, потом писали обычным гусиным пером. А учительница, чтобы поставить отметку, обмакивала перо в свекольный сок. У кого из детей был огрызок карандашика, те считались богачами. А Шура однажды заполучил металлическое перо, называлось «рондо», так это даже сравнить не с чем.

Во время войны эвакуировали в Сибирь и ленинградцев, и поволжских немцев. В Букашкине были и те, и другие. В одном доме разместились переселённые из Ленинграда – как трудно они жили! Даже по сравнению с букашкинцами. У Ивахненко была скотина, мать всегда держала корову, поросёнка. Сажали картошку, работали в колхозе, имели трудодни. Правда, хлеба на трудодни не давали ни грамма, всё было для фронта и победы. Давали по чуть-чуть проса. Корова была главная кормилица, был телёнок, были овцы, а значит, мясо.

И вот однажды Пашка, двоюродный брат Шуры, показал ему настоящее металлическое «рондо» – сказал, что это от переселённых из Ленинграда. Что у них есть ещё такие, и они могут обменять их на что-нибудь. Дома у Шуры имелась кладовочка, где хранилось мясо, вот брат и присоветовал: возьми кусочек и иди меняться!

Мамы дома не было, она с утра в колхозе, а Шура оставался с сестрёнкой, та была на его попечении. Мальчику тогда было восемь лет, а ей пять. В колхозе тоже была военная дисциплина, забирали на работы ещё по тёмному утру. То на свинарник, то на хутор, то пахать, то кормить. Мама пахала на своей корове, боронила…

И вот Шура пошёл в кладовку, выбрал кусочек мяса получше-побольше, спрятал его под пальтишко и отправился к ленинградцам. Переселенцы жили далеко, в конце деревни. Пришёл, стучит в двери. Открывает целая толпа, столько их там было. Шура говорит: «Мне надо пёрышко, писать чтобы». И мясо показывает. Ленинградцы принесли пёрышко, он его потом нитками примотал к палочке и писал им в школе на уроках. А заметила ли мама пропажу мяса, он уже не помнит…

Летом букашкинцы «выливали» сусликов – всё с той же целью, в пищу. Сусликов водилось здесь множество, деревенские заливали норы водой, юркие зверьки выскакивали, тут, на выходе, их и ловили. Мама Шурина их сама не ела, не могла, но детям варила и жарила. А на окраине деревни жил охотник-татарин по фамилии Мажин, он мясо сусликов вялил, а шкурки сдавал на шубы. Обдерёт, растянет на доске, дня за три шкурка высохнет – можно сдавать. Объездчик специальный приезжал за шкурками, и мальчишки из тех, кто промышлял этим, обычно меняли «товар» на что-то дефицитное. Например, на удочку. Хотя зачем в Букашкине удочка, если рыбачить там негде – ни пруда, ни речки?..

У Мажина был сын Костя, с Шурой одних примерно лет. Шура приходил к ним, смотрел, как суслики висят, вялятся. Пахло нехорошо, правда, но вот Костя снимает суслика, угощает – вкусно!

По весне ходили в поля колоски собирать и картошку мерзлую, когда снег растает немножко. Грибов не было. Ближайший бор от Букашкина – это в Ваганове, в двадцати километрах. А всюду бездорожье… Впрочем, мальчишки есть мальчишки – ходили до Ваганова пешком. Если дождливое лето, шагали по обочине, а в сухую погоду – по траве босиком. Обуви у букашкинских детей никакой не было.

Девушка на качелях

Шура начал рисовать ещё когда учился в букашкинской школе. Был там у них какой-то предмет вроде изо. Отец привёз ему из Германии альбом и карандаши. Нарисовал однажды танк, хотя никогда в жизни его не видел. Зато видел фильм про войну.

Раз в квартал или даже пореже из Промышленной в Букашкино приезжал от имени и по поручению культпросвета киномеханик Бредихин (странно устроена человеческая память: семьдесят лет прошло с тех сеансов, а фамилию киномеханика дядя Саша помнит по сей день). Прибытие Бредихина в Букашкино каждый раз становилось грандиозным событием, праздником! Мало того, что у высокого гостя была машина, главное, он привозил с собой киноаппарат и таинственные круглые жестяные коробки. Внутри у них бобины с кинопленкой – это и есть фильмы. Всё в той же школе натягивалась на стене простыня, Бредихин не спеша занимал место за спиной у зрителей – и показывал кино. Без звука, разумеется. Из числа зрителей выбирались два-три парнишки, чтобы крутить ручку кинопроектора – это была огромная честь. Мальчишки постоянно менялись, чтобы каждый мог ощутить причастность чуду.

Вот в одном из таких чудесных беззвучных фильмов на простыне Шура и увидал танк. И этот киношный танк объединился у него со знакомым и вполне реальным гусеничным трактором, единственным на весь букашкинский колхоз. Шура рисовал танк на уроке, с пушкой, с гусеницами, а на боку у него красные звёздочки. Рисунок произвел необыкновенный эффект, – все хвалили, восхищались: как красиво!

Шура тогда подумал: а ведь я, наверное, ещё лучше смогу…

Отец привёз ему с фронта ещё и маленький самолётик – алюминиевый, немецкий. Так искусно был сделан! Шура охотно его срисовывал, переносил на бумагу свою привязанность к самолётику. Вот так он и втянулся в это дело – рисование. Нигде этому не учился, никаких художников не знал, картин не видел…

Когда мальчик окончил три класса, отец как раз задумал перебраться в Промышленную, там с работой было получше, да и Шуру следовало дальше учить. Хотя паспортов у букашкинцев не было, из колхоза никого не выпускали, но отец как-то вырвался. В Промышленной жил его дядя по матери, Костенко, вот у них и квартировали. В кладовочке, на нарах.