Санки

– Потому что… – я замолчал. – Они, как и все остальные, не видят, что есть на самом деле.

– А что они видят?

– Квадрат. Всего лишь квадрат, – с сожалением повторил я.

– А на самом деле это круг?

– А на самом деле это ромб, – сказал я и закрыл атлас. «Ну и тупая же она, одни духи в голове», – понял я сразу.

– На следующей встрече мы поговорим об этом, – сказала она и торопясь удалилась, будто кроме заполненной анкеты ей больше ничего не надо.

– Я разочаровался в психологии как в профессии после беседы с этой женщиной, – сказал я родителям, когда они закрыли за ней дверь, и пошел в свою комнату, там, в шалаше, меня ждали важные дела. Родители не возразили ни слова, значит, я был прав, им она тоже не очень понравилась.

10

Ночью я проснулся от удушающей тошноты, приподнялся, пытаясь жадно глотать воздух, которого катастрофически не хватало, мой взгляд метался по комнате словно теннисный мячик, отскакивал от одной стенки и возвращался к другой, до тех пор, пока не замер в одной точке. Сегодня санки были прозрачно-голубые, будто бы сделаны из алмазного льда. Я замер в изумлении от увиденного, поморгал глазами, убедился, что они меня не обманывают, и медленно сполз с кровати на пол вместе с одеялом. Они были чудесны, свет внутри переливался разноцветными огоньками, отдаляющимися друг от друга. Я подкрался ближе и увидел свое отражение в зеркальных перекладинах, в темноте оно было нечетким, я приблизился еще чуть-чуть, множество разных маленьких лиц смотрели на меня изнутри, они появлялись и исчезали так внезапно, что мне не удавалось их рассмотреть. Неожиданно меня охватило чувство радости и счастья, оно было таким полным, какого я не испытывал прежде. Меня тянуло к санкам как магнитом, я подполз к ним вплотную и практически прикоснулся лицом. Маленькие детские лица стали подплывать ближе, словно рыбки в аквариуме, желая мне что-то сказать, они открывали рты и кричали что было сил, но я слышал лишь несвязные обрывки слов. Вдруг внезапно я увидел страх в их маленьких глазах, зрачки потемнели и расползлись по лицам темными пожирающими пятнами, я опять увидел себя, мое лицо было испуганным, а кожа вокруг глаз старая и морщинистая, она сползала по щекам, как воск с горящей свечи, и капала на пол. Я испугался и схватился за лицо рукой, которая была старой, сухой, пятнистой, с длинными орлиными когтями. Я отпрыгнул, пнув стеклянные пылающие санки ногами, они упали назад и разбились в мелкую голубую пыль. Пыль превратилась в бездонное озеро прямо посреди моей комнаты, лица снова появились на поверхности воды, практически касаясь губами водяной глади, но в этот раз они были не детскими, а старыми безобразными уродами, я испугался и что было сил рванул к двери, ударился о ножку кровати и упал.

От боли, страха и разочарования я заплакал в голос, это был крик моей души, такой громкий, что весь наш город всколыхнулся разом и засверкал желтыми квадратиками проснувшихся окон. Мама и папа подняли меня и положили на кровать, они что-то говорили друг другу на повышенных тонах, но даже этим не перебили мой затянувшийся рев. Мама потрогала мне лоб, папа принес градусник, мокрое полотенце и воду, но все это не помогало. Мое отчаяние приобрело степень бесконечности, словно зеркальное отражение в отражении, отражающееся в нем, и так далее. Более я не мог взять себя в руки и бороться с санками, потому что даже не знал, есть ли они на самом деле.

Я уснул, а когда проснулся, было уже позднее утро, примерно конец четвертого урока. Рядом лежал градусник, с застывшей в нем ртутью на отметке 39,4, такая высокая температура была у меня последний раз, когда я болел ветрянкой еще в детском саду. Таблетки от жара и стакан с водой – все это находилось на прикроватной тумбочке около моего носа. Я взял воду и выпил залпом, затем откинулся обратно на подушку, осмотрел свои нормальные человеческие руки, выдохнул и вслушался в тишину.

Мама говорила по телефону с директором школы, впервые за всю жизнь она яростно отстаивала мои права и защищала меня так, будто я ни в чем не виноват. Из той половины разговора, которую я услышал, удалось понять, что речь идет об отчислении из школы, вроде бы кто-то из учеников видел меня во время урока выходящим из учительской. Я ничуть не расстроился, а даже, наоборот, обрадовался, директриса своим отчислением облегчила мне задачу по донесению известия до родителей о моем решении более не посещать школу. По моему делу был назначен педсовет с участием школьного психолога и милиционера, что оформлял меня в участке ночью. Об этом я узнал позже и обвел сегодняшний день в календаре красным, чтобы считать дни от этого круга.

Мне дали больничный и оставили отлеживаться до середины следующей недели, мама переключилась на свои дела, ослабив контроль за мной, а папа еще не пришел с работы. Стемнело. Я залез в свой шалаш, достал коробку с конструктором и вытащил ключи, под лупой на них видно множество микроскопических изъянов, трещин, вмятин и отпечатков. Ощущение, будто я рассматриваю земной шар со спутника, продвигаясь, я вижу жизнь ключа, его горе и радости, болезни и здравие. Добравшись до кончика, я решил, что сегодня ночью мне непременно нужно попасть в школу, я оставлю санки на кухне, а заодно осмотрю ее и, может быть, что-то найду.

Послышались шаги и разговоры.

– Как он? – спросил папа, снимая пальто и шапку.

– Сидит под одеялом уже несколько часов, – с ужасом в голосе ответила мама.

Я возмутился: «Какие несколько часов?! Я залез сюда буквально минут 20 назад». И, сделав шаг вперед, я почувствовал, как затекли мои ноги без движения. Высунув голову, я взглянул на часы – половина одиннадцатого, мама права, я совсем не заметил, как пролетело время. Я вылез и пошел на кухню, помыл овощи и помог приготовить салат, смотрел, как горит синий огонь, и застывал, грея руки под струей горячей воды, я будто бы уже скучал по этим минутам, опережая время.

Мы сели за стол и все вместе поужинали, как раньше, родители оттаяли, видя меня в хорошем расположении духа, папа даже предложил сыграть в «Монополию» или в прятки, и мы сыграли. Я выбрал первое, потому что из пряток в нашей квартире я уже явно вырос. Но потом согласился на одну игру ради папы, уж очень он любит бездыханно стоять за шторой, думая, что совсем не видно его выдающийся вперед силуэт. Я сделал вид, что не знаю, куда он спрятался, и долго искал в разных местах, где его точно быть не может: в бельевой корзине, шкафах, полках и даже секретере с посудой. Я рылся везде до тех пор, пока по шторе не побежали волны, говорящие о том, что папа устал стоять не шевелясь так долго и пора бы уже его найти. Я нашел, он радовался как ребенок, и я тоже, хоть на душе было так тяжело и грустно, что хотелось поскорее снять маску радости и тихонько заплакать. Так я и сделал, когда все легли спать, после чего и сам задремал полусидя, ожидая появления санок. Два часа ночи, три, половина четвертого, не открывая глаза, я вдыхал носом свежий воздух и понимал сквозь сонный туман своего сознания, что их нет. Начало пятого – я открыл один глаз и наконец-то заметил темное пятно – явились без опоздания. Сегодня важный день, если все получится, я узнаю секрет кухарки и наконец-то избавлюсь от санок.

Все шло по плану, я тихо собрался, положил в карман папин фонарик и уже в коридоре вспомнил про свой арест, на ночь мама закрывает входную дверь и прячет все ключи у себя в спальне, как же можно было забыть об этом? Я схватился за голову и стал думать, как выйти. Первое, что пришло мне на ум, – это окно, я мог бы спрыгнуть, всего три этажа, внизу мягкий сугроб, но как я вернусь обратно? Не пойдет – если меня раскроют, то на моем окне завтра же появится решетка, нужно что-то надежнее. Я стал размышлять, где могут лежать ключи, мысленно бродя по спальне и пытаясь думать, как мама. Наверно, в шкатулке. Нет, наверно, в хрустальной вазе, что стоит прямо над ее головой. Место должно быть удобное и доступное, учитывая, что она делает это каждый день.

Вдруг я почувствовал, как в кармане что-то зашевелилось, будто там проснулась маленькая лиственная ящерица, она ерзала по карману и щекотала мне ногу. Это еще что? Я брезгливо отпрыгнул и широко распахнул правый карман, из левого достал фонарь, включил и направил вглубь, не решившись залезть рукой. В кармане, как и прежде, лежали три школьных ключа, я вынул их и увидел, что один из ключей поменял свою форму, тот, что от дальнего кабинета на третьем этаже, тщательно всмотрелся – его резьба стала походить на ключ от входной двери. Лоб вспотел, к нему неприятно прилипли волосы то ли от страха, то ли от жары, я стер пот рукавом, трясущимися пальцами поднес ключ к замочной скважине, вставил и повернул. Дверь открылась, я взял санки и вышел на улицу, затем положил ключ в карман, немного подышал и пошел. «С ключами я буду разбираться завтра, сначала санки, иначе так можно сойти с ума, если, конечно, это еще не произошло, – думал я по дороге. – В любом случае, если мне помогли выйти, значит, кому-то это надо, и, скорее всего, я следую по верному пути». Дорога впереди уходила вниз, ноги заскользили по накатанному льду, я расставил руки будто крылья, чтобы удержать равновесие, и прокатился несколько метров вниз, санки брюзжали сзади, а в конце горки догнали меня и даже выкатились вперед. Восторженно вскрикнув, я еле-еле удержался на ногах. Мне нравились ночь, тишина, темнота, город будто бы принадлежал только мне, в это время в нем не было Дена, завуча, учителей, физрука и даже мамы с папой.

Звезды рассыпались по небу так ярко, словно хотели осветить мой путь, они провожали меня, подмигивая из темной небесной бездны. Я прошел еще две улицы и, вспомнив неудачный опыт с сотрудниками полиции, свернул в обход проезжей части. Пробежал вдоль леса и попал на узкую улочку в частном секторе города. Она почти не освещается ночью, и ее не чистят от снега, что значительно замедлило мой ход. Вдали слышался вой собак, он тоскливо резал ночную тишину на две части, периодически стихал и завывал вновь. Дорога расширилась и завернула на улицу, что вела к школе, я был почти у цели, когда почувствовал сзади чье-то присутствие. Обернулся, вгляделся, ничего не увидел, но на всякий случай прибавил шаг, вскоре я услышал тяжелое, прерывистое дыхание и множество мелких шагов – это была стая бродячих собак, они быстро нагнали меня, окружили с обеих сторон, скалясь и издавая страшный лай. Я побежал так быстро, как мог, а одна псина из стаи, самая злая, нагнала меня и схватила за ногу, я подпрыгнул, пытаясь на лету пнуть собаку ногой, но, не успев сгруппироваться, упал прямо на оказавшиеся подо мной санки. В этот миг земля наклонилась, они понеслись вперед, словно с самой большой и крутой горы в мире, я вцепился пальцами в решетку, чтобы не упасть, встречный ветер обжигал щеки, в глаза и рот залетал снег. Я пронесся с небывалой скоростью до конца улицы и, врезавшись в сугроб, вылетел вперед, а санки остались торчать в снегу. Земля выпрямилась обратно, сделавшись ровной, как и была прежде. Вот это да. Вот так ударился, хорошо, что не потерял сознание. Иначе завтра вся школа обсуждала бы мой найденный на дороге, обглоданный бродячими псами труп. Я отряхнулся, вытащил сани и пошел дальше, чувствуя сильное жжение кожи в области колен и голени.

Хрустящий, словно квашеная капуста, снег, выдавал мои шаги, я то и дело оборачивался, вглядывался в темноту, крутил головой, будто фонарь морского маяка, настороженно проходя полный круг своим зорким, прищуренным взглядом. Добравшись до двери заднего хода, я прижался к ней максимально близко, плотно прислонив ухо, которое тотчас примерзло к ледяному металлу. За дверью было тихо, я стянул варежку, достал все три ключа и, сразу найдя среди них нужный, открыл дверь. Внутри меня все трепетало, такое под силу только героям заграничного боевика, что показывают в праздничные дни по телевизору. А тут вдруг на месте главного героя я сам, не верится, будто бы это происходит во сне.

Я поднял санки и тихо прошел по узкому темному коридору в кухню. Включил фонарик, осмотрелся. Вся кухня была уставлена разными по размеру алюминиевыми кастрюлями, на которых была изображена цифра восемь, все они были грязные, покрытые толстым, вековым слоем пыли. «Почему их все пронумеровали одним числом?» – задумался я, вспомнив десятку на огромном котле с борщом, что варит кухарка к обеду. Затем направил луч на стену и поначалу даже не понял, что это, вгляделся – по углам вилась огромная длинная паутина, свисающая до пола. Меня охватил ужас, я поставил санки на пол и тут же понял, что они наконец-то, после долгих скитаний, попали домой.

«Нужно бежать отсюда, пока не поздно, бежать и не оборачиваться», – говорил я себе, но ноги не слушались моей команды, они медленно продвигались вперед, прошли актовый зал, коридор, раздевалку. Все стены покрывала мокрая, вонючая плесень, живущая своей жизнью, она извергала густую слизь, что стекала со стен и двигалась вперед, словно подталкивая следовать за ней. Я шел по заброшенному лет сто назад зданию и не понимал, как это может быть, ведь еще вчера школа выглядела совсем иначе. Впереди показалась тусклая полоска света, я тут же выключил свой фонарик, свет горел в подсобном помещении, где наш завхоз хранил свой инвентарь и вообще проводил все рабочее время. Я подкрался и заглянул в узкую щель над нижней петлей, Петрович спал на длинной деревянной лавке, поджав ноги, обутые в валенки, и накрывшись грязной рабочей телогрейкой, которая вибрировала от храпа, когда он вдыхал сырой, влажный воздух. Мне стало жаль его, я подошел и заглянул ему в лицо, оно было серым и неприятным, раньше он выглядел намного лучше, наверно, еще не оправился после болезни. Храп на минуту затих, и я бесшумно удалился из его покоев, дождался, пока он снова захрапел, и, включив фонарь, пошел дальше. С потолка свисали большие капли, они с тяжестью отрывались и летели вниз, создавая красивую мелодию. Я вслушался и понял, что музыка доносится из кабинета на втором этаже, где стоит рояль. «Беги, беги, беги», – шептали ноты прямо мне в ухо, но я не мог, мне хотелось знать больше.

Лестница почти разрушилась, некоторые проемы обвалились, образовав метровые дыры, металлические перекладины, покрытые багровой ржавчиной, торчали в разные стороны, как после взрыва. Я осветил фонарным лучом дыру, через которую мне предстояло перепрыгнуть, оценил свои силы и нерешительно шагнул вперед. Я не славился успехами в прыжках в длину и хорошей физической подготовкой, что сильно омрачало мои шансы попасть на второй этаж, это что-то вроде испытания, которое мне предстояло пройти, я медлил, пытаясь найти предлог повернуть обратно, но все же находил в себе силы не отступать. Подумал о ключах и кабинете на третьем этаже, училке по музыке, ее глазах и поступке. Выдохнул. Выставил одну ногу вперед, вторую отвел назад, набрал в грудь воздух, зажал фонарик передними зубами, раскачался и что было сил прыгнул вверх. В полете я вспомнил, как позапрошлым летом мы бродили по заброшенной стройке, залезли на трубы, которые пролегали вдоль всего здания в паре метров от земли, и кто-то из ребят скомандовал: «Наперегонки!» Я уже не помню точно, кто это был, может, Ден, или Сашка, я дернул со всех сил, вырвавшись вперед, что со мной происходило крайне редко, почувствовав то самое мгновение победы, как тут же моя нога соскользнула с блестящей алюминиевой поверхности трубы и я упал, сломав руку в двух местах сразу, ночью был жар, а утром мой торс обернули в толстый неподвижный слой белого гипса, прибинтовав руку на два месяца. Я готов снова упасть и сломать даже обе руки, если взамен санки вернут мою жизнь обратно.

Я схватился за первую ступеньку обеими руками, ударившись подбородком и выронив изо рта фонарь. Мое тело наполовину свисало, я перехватился одной рукой выше, второй уцепился за торчащий железный прут, оставалось только подтянуться на локтях и занести колено. Это как раз то упражнение, за которое в прошлой четверти на итоговом уроке физрук влепил мне жирную двойку, сказав с привычной ему ухмылкой, что я похож на висящую из носа соплю, и ловко продемонстрировал подбрасывание своего тела вверх. «Вот так нужно уметь», – укорил он, оказавшись над перекладиной за долю секунды. Папа не ругал меня в тот день, а лишь сказал, что гораздо важнее накачать мозг, а накачать тело можно в любой момент при желании.

Но я не накачал и беспомощно висел, как сопля из носа, в полной темноте, руки устали и медленно поползли к краю, вниз полетели мелкие камушки, они беззвучно парили почти минуту и лишь потом отозвались глухим эхом так далеко, будто их бросили в глубокий, бездонный колодец.

Еще один сюрприз – куда же делся первый этаж? Меня охватил пронзающий все тело страх, я забыл про усталость рук и начал судорожно карабкаться вверх, не жалея пальцев, что скользили по влажной, грязной ступеньке, цепляясь за все, что удавалось нащупать. Умереть в школьной бездне я не хотел совершенно, ведь в ней мое тело не найдут, родители даже не смогут достойно похоронить своего недостойного сына, лучше бы меня загрызли собаки или я замерз в сугробе. Еще немного, и мой тяжелый белый живот окажется на нижнем ярусе, я дотянулся до следующей перекладины и закинул правое колено на ступеньку, затем левое, перевернулся на спину, освободив парализованные тяжестью моего тела руки. Это была победа. Выдохнул и подумал про обратный путь, он будет легче, так как прыгать придется вниз, а не вверх. Фонарик лежал на ступеньке и светил в стену, я поднял его, поправил штаны и пошел вперед. Это был третий этаж, а не второй, хотя я преодолел всего один пролет. «Но тем и легче», – думал я, осматривая коридор, казавшийся уже и длиннее обычного, я шел по правому крылу к кабинету литературы, который был последним, замыкающим на этом этаже. Размахивая фонарем, я считал двери, обычно их всего шесть, я прошел одиннадцатую, а коридор все не кончался. Впереди на меня смотрела темная бездна, она звала меня, растворяя луч света своей тьмой, я остановился и обернулся – то же самое, такая тьма, что хоть глаз выколи. Я опять посмотрел вперед, назад, вперед, стена с одной стороны, стена с другой. Вперед, назад – я запутался и потерялся, развернулся, как мне показалось, к выходу и побежал, направив луч света на двери кабинетов: 1-й, 2-й, 3-й… 45-й, я выдохся. «Чертовы санки!» – крикнул я так громко, что эхо пробежало по всему этажу и вернулось ко мне буквой «и-и-и-и-и…», будто кто-то усмехнулся надо мной. Я отдышался, сделал четкий разворот в другую сторону и побежал, отсчитывая кабинеты обратно: 1-й, 2-й, 3-й, 4-й… 61-й, – я упал на колени, бросив фонарь на пол с силой и злостью, он ударился, откатился вперед и погас. Наступила полная темнота, я завыл, словно волк в глухой ночной тайге, мое отчаяние вырвалось наружу и побежало надрывистой трещиной по старым, разрушенным стенам бездушного коридора. Я лег и закрыл глаза.

Вдруг между веками показалась тонкая полоска света, я вскочил и увидел, как в школьное окно пробивается утренний рассвет. На стенах проявились светло-синие пятна, они расползались все больше и больше и вскоре слились в единое. Стены стали обычного синего цвета, дверей было шесть, я посмотрел на каждую – 31-й кабинет, 32-й, 33-й, 34-й, 35-й и 36-й – кабинет литературы, тот самый, что замыкает правое крыло. Солнце с необычайной скоростью поднималось над лесом и освещало привычную мне, ненавистную школу. Я поднял фонарик, положил его в карман и подошел к окну. По дороге проехал автобус, а сразу за ним показались несколько человек, это первые ученики, значит, уже восемь часов утра. Я занервничал больше прежнего и побежал прочь. Нет, выйти через главный вход мне не удастся, тройка апостолов наверняка уже стоит внизу на дежурстве. Я снова выглянул в окно – ученики, словно насекомые на сладкое, стекались к дверям школы. Что же делать? Я ударил кулаком в стену и вспомнил, что рядом с 36-м кабинетом, в тупике есть маленькая закрытая дверь – это запасная пожарная лестница, которой никто не пользуется уже очень давно. Я достал ключи из кармана в тот момент, когда с лестницы уже послышались первые шаги, один из ключей, тот, что открыл дверь дома, выглядел по-новому, я сунул его в замочную скважину и, ловко сделав три оборота, оказался в узком проходе, заваленном ведрами и старыми стульями. Спустился вниз, открыл тем же ключом и вышел на улицу. Дежавю не покидало меня, в очередной раз я крался вдоль кустов, убегая из школы в страхе быть замеченным, словно вор, вернувший украденную вещь на место.

Добравшись до дома, я тихо дернул за ручку двери, но она была закрыта, родители ушли на работу, думая, что я сплю в своей комнате. Я достал ключи, но ни один из них на этот раз не захотел отпирать, все они приняли изначальный вид и никак не желали меняться. Я сидел под дверью весь день и теребил их в руках, мысленно умоляя отпереть замок, но это не помогло.

Мама пришла ровно в шесть и впустила меня в дом, я снова не смог объяснить, как оказался по ту сторону закрытой двери и почему моя одежда грязная и мокрая, будто я валялся в канаве. На семейном совете они решили, что я нашел еще один запасной ключ и снова удрал ночью из дома, после чего долго спорили, а я сидел на стуле и думал, что происходит с моими ногами, они горели от колена и ниже, как облитые кислотой, стопы словно окаменели и не хотели шевелить пальцами. Наконец-то я добрался до ванны, снял одежду и осмотрел себя: мои ноги сморщились, кожа над коленями нависала, напоминая сдутый воздушный шар, ступни были отвратительного желто-серого цвета, а кожа толстая, грубая и шершавая, темно-синие ногти загибались вниз. Я встал под душ и судорожно начал смывать с себя неожиданно обрушившуюся старость, вспоминая, как видел подобные ноги в больничной палате, когда приходил навещать папу после удаленного аппендицита. С ним рядом лежал дряхлый старик, неаккуратно накрытый простынкой, из-под нее торчали конечности, в точности похожие на мои. Этот старик умер через несколько дней, но еще долго представлялся мне лежащим рядом с папой. Я плакал, подставив лицо под летящие сверху капли воды, и молил прекратить издеваться надо мной, боясь открыть глаза. Мама постучала в дверь, услышав мой стон.

– У тебя там все в порядке? – крикнула она в щель.

– Да, я просто ударился, скоро выхожу, – ответил я подготовленным голосом, но снова расплылся плаксивой гримасой.

– Поторопись, мы с папой придумали тебе наказание, ждем на кухне, – сказала мама строгим голосом и ушла.

Закончив мыться, я увидел, что мое тело по-прежнему уродливое, замотался полотенцем, максимально скрыв нижнюю часть, и с ужасом поднял голову, встав перед запотевшим зеркалом, стер локтем пар, ожидая увидеть в нем все что угодно, и открыл глаза: выглядел как обычно, только глаза заплаканные и подбородок поцарапан. В комнате надел штаны и толстые шерстяные носки, на моих руках осталась отвратительная омертвевшая кожа, я убрал ее, сразу после меня стошнило прямо в комнате. Я снова убрал, действуя тихо и осторожно, чтобы избежать очередной череды объяснений, которая, как снежный ком, навалилась и молча ждала на кухне.

Я вошел и, опустив голову, сел на стул провинившегося. Мама налила папе только что сваренный кофе, он сделал глоток и, сморщив лицо, потянулся за сахарницей.

– В последнее время… – начал отец.

– Мы вообще не понимаем тебя, что происходит? – нервно перебила его мама, всплеснув руками, будто томила эту фразу целый день.

– Ты расскажешь, как сумел открыть дверь и зачем снова пошел на улицу ночью? – вставил папа свой вопрос в паузу между мамиными вздохами и посмотрел на меня.

Я отрицательно помотал головой. «Если я расскажу и даже если предположить, что мне поверят, я подвергну их риску оказаться в этом аду вместе со мной, санки кровожадно заберут и их жизни, а этого нельзя допустить», – думал я. Папа тяжело вздыхал, размешивая сахар в кружке с кофе, готовясь сказать мне что-то ужасное.

– Тогда, – тихо продолжил он, – ты лишаешься всех удовольствий и развлечений до тех пор, пока не наладишь учебу и свое поведение, также ты не будешь ходить гулять и общаться с друзьями.

– Это все? – уточнил я, когда папа поднес кружку к носу и вдохнул кофейный аромат.

– Нет, – хлебнул он, – это не все. – Образовалась тишина, мама внимательно посмотрела на меня, дублируя эмоции отца. – В случае, если ты не сможешь с собой совладать, тебе придется поехать в школу-интернат для исправительного обучения и жить там, вдали от нас, долгое время.

– Понял, – произнес я, не понимая своих чувств, пытаясь представить дальнейшее развитие событий. Может, оно и к лучшему – я уеду и перестану быть для родителей проблемой, они заживут хорошо, и, возможно даже, у них родится другой ребенок.

11

В понедельник утром, спрятав санки под кровать и надежно задвинув их коробками, надев двое штанов, чтобы скрыть свои искореженные старостью, скривившиеся ноги, я отправился в школу. С полным рюкзаком сделанных под маминым чутким руководством уроков. Первой была музыка, я пришел в класс и сел на свое место, достав все необходимое. Одноклассники приветствовали меня восторженными криками: «Смотрите, Васин, придурок, чего ты пришел?», «Хочешь еще получить, да?», «А правда, что ты сумасшедший?» Девчонки отсаживались от меня подальше, в страхе, что я заразный, они брезгливо обходили мою парту вокруг, прикрыв руками нос. Ден схватил мой рюкзак и бросил его в толпу учеников, что собрались кучкой и торопливо списывали математику у Женьки, предварительно договорившись с ним поделиться обедом. У меня тоже была сделанная математика, и я готов был дать свою тетрадь для списывания, без всякой платы. «Эй, – крикнул Ден, – кто водит?» – мой рюкзак летал над головами до тех пор, пока в класс не вошла Муза. Та самая, что указала мне на ключи. По телу побежали мурашки, я встал и что есть сил потянулся к ней. Что-то сильное и поразительно притягивающее связывало нас в этот момент, она казалась мне самым близким человеком во всей школе, но я не знал, было ли это чувство взаимным. Меня отрезвил рюкзак, прилетевший мне в спину и упавший между моей и девчачьей партой. Все затихли и расселись по местам.

– Здравствуйте, – сказала она своим нежным, бархатистым голоском и начала урок.

Я смотрел в оба глаза, пытаясь разглядеть очередную подсказку или знак, который помог бы мне с дальнейшей головоломкой, но вместо него я услышал, как перешептываются сзади:

– Смотрите на Васина, кажется, он сейчас перевалится вперед, хи-хи-хи, – сказала одна из отличниц, оголив свои большие некрасивые зубы.

– Он уснул стоя, хи-хи-хи, – ответила подруга, забросив черные тонкие косы за плечи.