Крест на ладони

–Что случилось?

–Здесь Геннадий Васильевич, он все расскажет. Мы Вас ждем.

Марина собралась с невиданной для себя скоростью. В офисе уже сидела на своем месте аккуратно причесанная Аля. Сегодня на ней было платьице в матросском стиле. Евгений Сергеевич показывал какие-то бумаги следователю.

–Марина Николаевна, я настоял на повторном анализе крови Марианны Егоровны.

–Зачем?

–У нас с Евгением Сергеевичем возникли некоторые подозрения о достоверности полученного материала. Предварительный анализ, показал, что кровь из этих двух образцов принадлежит разным людям.

–Не может быть, у Марианны кровь из пальца брали в присутствии экспертов.

–Заметьте, оба раза в присутствии экспертов. И еще, первый анализ подтверждает принадлежность Найденовой Марианны к роду Сушковых. Это, конечно, не окончательный анализ, но вероятность очень велика.

–Подменили первый анализ?

–Мы рассматриваем все версии. Больше я ничего не могу сказать.

Марина сидела за столом и рисовала свои любимые квадратики. Квадратик первый: Марианна. С большой степенью вероятности она не имеет никакого отношения к Сушковым.

Квадратик второй. Марина нарисовала большой вопрос. Кто-то хочет, чтобы Марианну приняли за Сушкову. Зачем? А чтобы мы не нашли настоящую Сушкову. Этот кто-то следит за нашим расследованием. И у него есть веская причина помешать поискам, и эта причина не деньги.

Квадратик третий. Сушкова Елена. Она стоит совсем близко от меня. Стоит протянуть руку и дотронешься до нее. Но этот второй не хочет, чтобы мы нашли её, и он идет на убийство.

Под вторым квадратиком Марина уверенно подписала: «дриада». И задумалась «А кто же она?».

Отгадка пришла, как озарение. Все сошлось. Марина позвонила Люсе, подруге Розы Леонгард по общежитию. Но уже до этого звонка она знала ответ.

* * *

Марина рвала на мелкие клочки письмо, написанное в таких трудах для Евгения, и мысленно твердила: «Хотя бы этот камень с души». В офисе было прохладно и сумрачно по сравнению с ярким летним днем. «Бедный Евгений, не одно так другое», – размышляла Марина, прибирая на столе. Звонить Евгению она не стала, решила, что позвонит из аэропорта, просто попрощается. Рассказывать ему ничего не хотелось: «Пусть милиция рассказывает, что посчитают нужным. А я не буду больше ввязываться в это дело. Это расследование не стоило человеческих жизней, и лучше мне бросить его немедленно, пока не погиб еще кто-нибудь».

Приняв такое решение, Марина успокоилась. Вот, кажется, и все. Файлы переписаны, бумаги сложены. Она не могла вспомнить, что же её еще тревожило ночью. Она спала плохо. Мешал назойливый комар, болела голова, какая-то мысль пыталась пробиться из подсознания. Ей несколько раз снилась женщина, идущая по лесу с маленькой девочкой. Во сне она упорно пыталась рассмотреть лицо женщины, оно казалось ей знакомым, но имя она не могла назвать. «Все, я же решила, что я никого больше не ищу», – Марина пыталась выкинуть этот сон из головы. Но против ее воли Марины какая-то незавершенность беспокоила ее, словно она упустила что-то важное. Что же это? На диктофоне? Нет. Чей-то разговор. И фраза, она чем-то задела Марину. Анна Викторовна! Её разговор с Евгением в офисе! Они мешали Марине готовить статью. «Какая же я дура!» Вот оно: «… маме двух лет не было, когда умер папа…». Марина открыла копию архива Кузоватовского сельсовета. Год 1952. Как она не обратила раньше внимания на эту запись? Зациклилась на уехавших из Шабалихи. На странице горела запись о том, что Эмилия Оттовна Леонгард с дочерью Розой Георгиевной Леонгард прибыла на жительство в Шабалиху из села Малиновка Северного района 5 октября 1952 года.

Надо отменить броню на сегодняшний рейс, надо срочно позвонить Андрею, она остается. Телефон мужа отключен. Странно, где он может быть?

–Марина, – позвал такой родной и любимый голос.

–Андрей, как ты здесь оказался, а я звонила тебе только что.

–Я, наверное, забыл включить телефон, после того, как мы приземлились.

–Как ты прилетел? В это время нет рейсов из Москвы.

–А я через Екатеринбург. Маришка, я места себе не находил после разговора с тобой. Не представляешь, как я люблю тебя. Я бы не простил себе, если бы с тобой что-то случилось. Сижу в безопасности в Москве, а ты здесь рискуешь жизнью.

–Как, ты бросил все?

–Марина, а зачем мне это все без тебя.

–Андрюшка! Я тебя люблю! – Марина кинулась на шею мужу. Как хорошо оказаться в кольце его теплых надежных рук.

–Папа тебе привет передает, хотел послать своих головорезов, но я отказался. Сам доставлю тебя домой в целости и сохранности.

–Андрей, нам надо ехать в Северное… ой, а что же мы здесь стоим?

Марина только сейчас поняла, что они с Андреем самозабвенно обнимаются и целуются в вестибюле гостиницы, на глазах администратора, охраны и других свидетелей.

–В Северное, так, в Северное. С тобой хоть на край света,– ответил Андрей, и они снова поцеловались.

* * *

С того момента, когда стала осознавать себя в детстве, я помню Розу. Её имя звучало для меня какой-то дивной, чудесной музыкой.

–Ро-за, Ро-за,– часто повторяла я по себя.

Розы в нашей деревне, Шабалихе, не росли. Даже не помню, когда я увидела впервые живую розу. Наверное, это случилось, когда я уже жила в городе и училась в институте. В детстве я обожала рассматривать открытки. Мама для чего-то складывала их в отдельную картонную коробочку. Среди открыток патриотического и революционного содержания были открытки с розами. Красота этих сказочных цветов завораживала. Бабушка часто пользовалась этой моей слабостью, чтобы отвлечь и успокоить меня, когда я капризничала. До двух лет за мной присматривала бабушка. Но потом родители переехали в Шабалиху, бабушка погостила и вернулась в город, а меня отвели «к детям».

Помню какую-то комнату. Дети сидели за столом и рисовали. Меня посадили рядом с девочкой с толстыми косичками, я копировала все, что она рисовала: домик с большим окном и трубой, над трубой шел густой дым, а над всем этим светил яркий круг солнца с длинными лучами. Потом девочка сказала, что её зовут Роза. Мне показалось, что она похожа на настоящую розу. Роза никогда не была «гадким утенком». Темные вишневые глаза, очень белая, с матовым нежным румянцем кожа, пухлый маленький рот, как бутон розы на моей открытке, и густые каштановые волосы. Роза, Роза Леонгард.

Следующее, что четко помню из своего детсадовского детства, как мы готовились к какому-то празднику. Наша воспитательница, Нина Матвеевна, разучивала с нами разные танцы. Сшили костюмы к этим танцам. Самые красивые костюмы были украинские. К расшитому фартучку полагался венок из ярких бумажных цветов с лентами. Все девочки хотели танцевать только украинский, учили движения «гопака», так назывался танец. Лучше всех получалось у Розы. До сих пор помню, как она, поставив руки на пояс, распрямив плечики, снова и снова взлетала вверх и легко вставала на носочки. Дома перед зеркалом я, до изнеможения, пыталась повторить движения Розы, ревела в бессильной ярости, била кулаком по зеркалу и кричала:

–Почему, почему я не такая как Роза?

Бабушка гладила по головке и утешала:

–Далась тебе эта Роза, подумаешь, дочка уборщицы в конторе, и отца у нее нет. А твой папа самый главный – директор совхоза, а мама директор школы. И вырастешь ты красавицей, и все у тебя будет хорошо. А с Розой не водись больше, виданное ли дело так убиваться.

Сколько раз с тех пор я давала себе зарок, не ходить больше к Розе, но ноги сами несли меня к дому, где жила Роза со своей матерью, Эмилией Оттовной, тетей Милей, как все её звали в деревне. Я часто бывала у них дома. Они жили в длинном деревянном бараке, рядом с конторой, в нем было пять или шесть квартир. Роза с матерью занимали всего одну комнату с печкой у стены, а моя семья жила в отдельном доме и у нас было четыре комнаты. Что тянуло меня в их убогое жилище? Две кровати, стол, небольшой шкафчик для посуды – вот, пожалуй, и вся обстановка. Роль шифоньера выполняли деревянные полки, закрытые простой ситцевой тряпкой. Но мне так нравились у них белые вышитые занавески и салфетки, сшитое из разноцветных кусочков покрывало, вазочка с искусственными цветами. А еще тетя Миля все свободное время что-то шила и всегда давала мне цветные лоскутки. Мать Розы плохо говорила по-русски, но Роза говорила чисто и правильно. А с матерью она разговаривала по-немецки и всегда переводила мне, так, что скоро я стала понимать их язык. Нина Матвеевна была соседкой Розы. Одинокая незамужняя женщина в те далекие послевоенные годы, Роза была её отдушиной и утешением. Вся нежность, предназначенная своим неродившимся детям, досталась Розе.

Сколько раз я давала себе зарок не обращать внимания на Розу, жить своей жизнью без нее. Пусть она лучше всех учится, лучше всех поет и танцует, пусть у нее все получается, пусть все любят Розу – какое мне до нее дело. Но я, как от наркотика, не могла избавиться от этой терзающей мою душу дружбы.

Наша деревня в те годы ничем не отличалась от тысячи подобных деревень: деревянные домишки без удобств, бараки, разбитые дороги. Но где-то в середине шестидесятых указующий перст руководства области остановился на Шабалихе для строительства образцово-показательного животноводческого комплекса. Может, это было случайно, а может, оказалось на слуху имя моего отца-энтузиаста, который все силы прилагал для создания своего элитного стада и даже добился каких-то успехов к тому времени. Строительство шло невиданными темпами, прокладывалась асфальтовая дорога в Шабалиху, строился сам комплекс, двух-трех этажные дома со всеми удобствами, перерабатывающий завод. На месте старой деревни вырос огромный поселок. От желающих работать в Шабалихе не было отбоя. Люди дорожили хорошими квартирами и заработком. Ставились невиданные рекорды, Шабалиха гремела на весь Союз. Мой отец стал знаменитым.

Слава отца падала и на меня. Многие девочки хотели со мной дружить, некоторые открыто льстили, но только не Роза. Никогда она не позавидовала мне. Она не была мне благодарна, что я из всех выбрала её, что она и только она моя лучшая подруга, что только её я привожу в наш самый большой дом в поселке, где у нас красивая мебель, ковры, пианино. Она не притворялась, это действительно было так.

Галя появилась у нас в классе в пятом. Она прилипла ко мне. Сначала я отмахивалась от нее как от назойливой мухи, потом притерпелась, привыкла к её восторгам по поводу своей персоны. Девочка она была простая. С ней было легко, она слушала меня, раскрыв рот. И еще в нашей компании был Борька. Он, наверное, был единственным из мальчиков, кто никогда не был влюблен в Розу. Он любил меня. Его не трогали насмешки мальчишек, которые не понимали еще, что такое любовь, мое равнодушие к нему. Куда бы я ни посмотрела, встречала его просящий взгляд:

–Ну, посмотри на меня, пожалуйста, ну, попроси чего-нибудь и ты увидишь, что никто кроме меня не сможет сделать это так для тебя.

Я не выдерживала, и иногда что-нибудь просила. Так мы и дружили вчетвером до десятого класса. Я успокоилась, Галя с Борькой были противовесом в наших отношениях с Розой.

В палисадниках и за околицей старой деревни цвела черемуха. Сладким ожиданием чего-то неведомого и прекрасного, что обязательно ждет впереди, была наполнена моя семнадцатая весна. Папа хотел, чтобы я поступала в институт народного хозяйства, мама – в педагогический, мне легко давались языки, но я решила поступать вместе с Розой в электротехнический.

Дома был скандал.

–С ума сошла, там большой конкурс, ты никогда туда не поступишь, ты никогда не любила и не понимала математику, Роза – да, математика и физика – её конек, пусть и поступает туда.