Джузеппе Гарибальди. Его жизнь и роль в объединении Италии

Литературные занятия не могли долго удовлетворять Мадзини. Стремясь расширить круг своей деятельности, он поступил в общество карбонариев, где вскоре получил степень магистра, а затем в непродолжительном времени и высший ранг. За свою принадлежность к обществу Мадзини подвергался преследованию властей и, будучи еще почти юношей, должен был оставить отечество. С тех пор он постоянно вел жизнь скитальца. Вскоре, однако, последовало для него разочарование в карбонариях, и он разошелся с ними. Мадзини упрекал их в выборе вождей среди высших классов, в пренебрежении к массе народа, в отсутствии положительных идеалов, в служении лишь свободе и независимости при полном игнорировании равенства, в излишней формалистике и театральности, и, наконец, в монархизме. Во всем этом он видел признаки разложения и взамен составил собственный план нового общества “Молодая Италия”, включая в этот план программу не только политического преобразования, но и коренных изменений в нравственном и религиозном строе общества.

К тому времени, когда Мадзини познакомился с Гарибальди, он только что основал общество “Молодая Италия” и начал издавать журнал под таким же названием. Программа его заканчивалась рядом следующих положений, приводимых нами в кратком извлечении: 1) итальянскую нацию составляют все итальянцы; 2) “Молодая Италия” должна быть республиканскою и единою; 3) члены “Молодой Италии” не должны забывать, что без нравственных основ нет гражданина; 4) средства “Молодой Италии” – воспитание и восстание; 5) вначале для успеха восстания необходима диктаторская власть.

Гарибальди, сразу поддавшийся влиянию Мадзини, всецело примкнул к этой программе и вступил в “Молодую Италию”. Таким образом, сошлись эти два человека – натуры диаметрально противоположные. Фанатик и аскет, Мадзини все силы своего духа вложил в одну, безраздельно поглотившую его идею; мягкости и терпимости Гарибальди, всегда легко угадывавшего малейшее движение чужой души, он противопоставлял суровую непреклонность, которой напоминал фанатического сектанта. Мадзини жил постоянно в сфере общих идей и редко спускался с высоты своего идеала к фактам действительности; Гарибальди был создан для жизни среди себе подобных, на страдания и радости которых так легко отзывалось его чуткое сердце. Если впоследствии Гарибальди стал идолом своего народа благодаря неиссякаемому источнику любви и сострадания к ближним, если в тяжелой и полной лишений жизни его согревали отраженные лучи того самого пламени, которое теплилось в душе героя, то железный характер Мадзини, необычайная сила его ума и непоколебимая вера в свою идею сделали его единственным, всеми признаваемым главою движения, santo maestro (святой учитель), как его называли. По одному его слову люди шли на виселицу, под расстрел и гибли в казематах. Такою личностью не мог не увлечься восторженно настроенный молодой Гарибальди. При первом же знакомстве он предложил Мадзини свои услуги, уверяя, что на него можно положиться.

В то время Мадзини был занят организацией так называемой сен-жюльенской экспедиции. Гарибальди взял на себя миссию вербовать на море сторонников революции; с этою целью он поступил во флот на государственную службу, причем действовал так успешно, что фрегат “Эвридика”, на котором он служил, готов был примкнуть к восстанию. Ядро заговора группировалось вокруг Мадзини в Женеве, куда он принужден был удалиться из Марселя по настоянию французских властей. Оттуда условлено было ожидать сигнала, и тогда две колонны должны были одновременно проникнуть с разных сторон в Пьемонт. Начальником экспедиции был выбран польский генерал Раморино. Мадзини не одобрял этого выбора, но должен был уступить общему желанию. Скоро обнаружилось, насколько он был прав.

Раморино не верил в успех экспедиции и бесконечными проволочками более чем на год затянул ее осуществление. Когда, наконец, по настоянию Мадзини войска выступили в поход, Раморино, вместо того, чтобы направиться согласно условию в деревню Сен-Жюльен, стал без цели бродить вокруг Женевского озера. Тогда Мадзини, потеряв терпение, сам примкнул к отряду Раморино, чтобы следить за действиями генерала. Но болезнь свалила его в ту минуту, когда он готовился сразиться с правительственными войсками, окружившими отряд. Оказалось, что весть о заговоре успела достигнуть правительства, и дело Мадзини было проиграно. Одна из колонн была задержана швейцарскими войсками, а другая – частью взята в плен, частью рассеяна.

Между тем Гарибальди, находившийся на своем судне, ждал условленного сигнала с суши. Но время проходило, не принося с собою ожидаемых вестей; тогда Гарибальди предоставил фрегат на попечение других, а сам в легком челноке отправился в Геную. Причалив к таможне, он поспешил на площадь Сарзана, где находились казармы для жандармов и откуда должно было начаться восстание. Пробыв на площади около часу в бесплодном ожидании, Гарибальди узнал наконец, что экспедиция не удалась и что некоторые лица уже арестованы. Вскоре на площади стали появляться правительственные войска. Для Гарибальди представлялся единственный исход – немедленное бегство. Он укрылся у одной торговки фруктами и рассказал ей обо всем. Добрая женщина спрятала его в комнате за лавкой, и к вечеру, переодетый в крестьянское платье, медленной походкой, как бы для прогулки, он вышел из города. Избегая большой дороги, перебираясь через плетни и заборы, пуская в ход все свои гимнастические навыки, он на десятые сутки ночью благополучно добрался до Ниццы и пришел прямо к тетке, не желая неожиданным появлением испугать свою мать. Пробыв целый день в Ницце, он на следующую ночь отправился в дальнейший путь по направлению к Марселю. Его сопровождали двое товарищей. Подойдя к Вару, они заметили, что вода в нем вследствие последних дождей сильно поднялась. Переправа через Вар очень опасна и в обыкновенное время, а тем более в половодье. Но Гарибальди не мог медлить; простившись со своими товарищами, он вплавь переплыл бурную реку. Это был геройский подвиг для всякого другого, но не для Гарибальди. Выйдя на берег, он прямо подошел к пограничной страже и объявил, кто он и зачем бежал из Генуи. Его арестовали немедленно и в ожидании дальнейших распоряжений из Парижа отправили под конвоем в Драгиньян. Здесь его ввели в комнату на втором этаже с окном, выходившим в сад. Делая вид, что хочет полюбоваться пейзажем, он смерил глазами расстояние до земли и, недолго думая, выпрыгнул из окна. В то время как менее ловкие таможенные надсмотрщики делали большой круг по лестнице, Гарибальди уже очутился на дороге и побежал к горам. Он не знал дороги в Марсель, но опытный моряк всегда определит по звездам, какого направления следует держаться. Придя на другой день в лежавшую по пути деревню, Гарибальди зашел в гостиницу, где нашел хозяина с хозяйкой за ужином. Ему предложили место за столом. Между гостем и хозяевами завязалась беседа, и Гарибальди рассказал своим добродушным слушателям, каким образом он добрался до их деревни и как избежал смерти на родине и тюрьмы во Франции. Испуганный хозяин заявил, что, к сожалению, должен арестовать его. На это Гарибальди ответил, что спешить с арестом нет надобности, так как он еще голоден, и спокойно продолжал есть. Между тем в гостиницу собрались обычные посетители. Хозяин перестал говорить об аресте, но продолжал зорко следить за своим подозрительным гостем. Желая успокоить его хотя бы с одной стороны, Гарибальди нарочно зазвенел несколькими экю, находившимися у него в кармане. Затем, выбрав минуту, когда один молодой человек при общих криках “браво” только что кончил модную тогда песню, подошел к окружавшим певца слушателям со стаканом в руке. “Теперь моя очередь, господа!” – сказал он и запел переложенные на музыку стихи Беранже, у Гарибальди был прекрасный тенор, и песня вызвала общий восторг. По всей гостинице раздавались крики: “Да здравствует Беранже, да здравствует Франция, да здравствует Италия!” Вся ночь прошла в пении, а на рассвете компания дружески проводила певца в дальнейший путь. “Беранже умер, – замечает Гарибальди, – конечно, не зная об услуге, которую он мне оказал!”

Прибыв благополучно в Марсель, Гарибальди узнал уже достоверно, что избежал в Италии смертной казни. Вместе с Мадзини и некоторыми другими участниками восстания он был присужден к повешению. “Виновные, – гласит приговор, – должны быть преданы в руки палача, который, надев им петли на шею, проведет их по городу в торговый день до места казни, где они будут повешены”.

Несколько месяцев прожил Гарибальди в Марселе без всяких занятий в доме своего друга. Опасаясь ареста, которого еще можно было ожидать, он переменил свое имя и назвался Иосифом Паном. Вскоре для него нашлось место матроса второго разряда на корабле “Union”. В это время ему удалось снова спасти жизнь ближнему. Однажды, разговаривая со своим капитаном, он заметил, как мальчик, прыгавший с барки на барку у набережной, упал в воду. Гарибальди моментально бросился за ним в своем праздничном платье и, два раза нырнув безуспешно, на третий раз вытащил ребенка из воды. Громкие крики “браво” встретили его, когда он сложил на берегу свою ношу. “Слезы радости и благословления матери ребенка, – говорит он, – щедро наградили меня за мой подвиг”.

На корабле “Union” Гарибальди совершил свое третье путешествие в Одессу, а затем поступил на службу на фрегат тунисского бея, который желал организовать свой флот по-европейски. Но служба эта оказалась не по душе Гарибальди, и он поспешил вернуться в Марсель.

Вернувшись, он застал город в глубоком трауре. Холера, свирепствовавшая в 1835 году по всей Европе, хозяйничала теперь в Марселе. В городе не оставалось никого, кроме больных, докторов и сиделок; все население выехало, что делало Марсель похожим на обширное кладбище. В госпиталях не хватало сиделок, и доктора искали добровольцев. Руководствуясь своим решением служить не только родине, но и всему человечеству, повинуясь влечению своего доброго сердца, Гарибальди поступил в госпиталь и все время, пока свирепствовала болезнь, добросовестно исполнял тяжелую обязанность сиделки.

К тому времени, когда эпидемия стала ослабевать, Гарибальди представился случай поступить вторым матросом на бриг “Мореплаватель”, отправлявшийся в Америку. Жажда повидать новые страны овладела им: он поступил на бриг и с ним отплыл в Рио-де-Жанейро.

Глава II. Гарибальди в Америке

Приезд в Рио-де-Жанейро. – Россети. – События в Бразилии. – Гарибальди-корсар. – Тюрьма и пытка. – На службе в республике Рио-Гранде. – Постройка ланцион. – Кораблекрушение. – Женитьба. – Такварийское сражение. – Сен-Симон. – Рождение сына. – Девять дней в лесу. – Отъезд в Монтевидео. – Вожатый быков. – Торговец и учитель математики. – На службе республики в Монтевидео. – Итальянский легион. – Бедность Гарибальди

Приехав в Рио-де-Жанейро, Гарибальди почти сейчас же нашел себе друга, что было вполне неожиданно в этой части света. Случайно встретился он с молодым итальянцем по имени Россети, уже раньше поселившимся в Америке, и очень скоро близко сошелся с ним. В то время Америка служила любимым местом эмиграции для итальянцев, недовольных государственным строем отечества. Гонимые за свои убеждения, не находя сочувствия своим взглядам, не видя возможности приложить свои силы на родине, они отправлялись в Америку и здесь искали дела, отвечавшего их душевному складу. Для этих людей, проникнутых, подобно многим своим соотечественникам того тяжелого времени, идеей служения всемирной свободе, Америка становилась вторым отечеством, и они охотно отдавали ей силы, отвергнутые в Италии. К этим людям примкнул Гарибальди.

Первые месяцы провел он, как говорит сам, в безделии: купив маленькое морское судно, занимался торговлей. Но вскоре ему представился случай примкнуть к одной из политических партий в стране, познакомившись с Замбекари, секретарем Бенту Гонсалвиша, президента Рио-Грандской республики, воевавшей в то время с Бразилией.

Гарибальди вооружил небольшое судно для плавания вдоль берегов и назвал его “Мадзини”. Во время одного из таких плаваний с командою из 16 человек, с оружием и амуницией, спрятанными под вяленой говядиной и маниоком, Гарибальди заметил голет с бразильским флагом и направил “Мадзини” прямо на него. Подойдя к голету, Гарибальди объявил, кто они, и требовал немедленной сдачи. Растерявшаяся команда не протестовала. Гарибальди взошел со своими людьми на палубу и таким образом завладел голетом. Считая себя во власти морских разбойников, один из пассажиров, бедно одетый, подошел к Гарибальди и открыл перед ним маленький ящик, в котором лежали бриллианты. Эти камни он предлагал в качестве выкупа за свою жизнь. Гарибальди взял ящик, запер его и отдал пассажиру, говоря, что так как жизнь его не находится в опасности, то он может приберечь свои сокровища до другого случая. Оружие и припасы, находившиеся на “Мадзини”, были немедленно перенесены на голет, и “Мадзини” был потоплен. Голет оказался принадлежащим богатому австрийцу, отправлявшемуся с грузом кофе в Европу; национальность владельца служила для Гарибальди лишним аргументом в пользу присвоения судна. Голет, названный новым капитаном “Скоропилья”, направился в Рио-де-Ла-Плата. По пути лежал остров Св. Екатерины. Гарибальди, желая раз и навсегда дать своей команде урок обращения с пассажирами, спустил с голета единственную бывшую в его распоряжении лодку, велел усадить в нее всех пассажиров, снабдил их провизией и, подарив им лодку, разрешил плыть куда угодно.

Прибыв в Мальдонато, где был принят очень дружелюбно, Гарибальди отправил Россети продать часть кофе, захваченного вместе с голетом. Вскоре оказалось, что Ориб, начальник республики Монтевидео, приказал правителю города Мальдонато арестовать корсаров. Правитель, не исполнив приказания, посоветовал, однако, Гарибальди как можно скорее оставить город. Но Гарибальди нуждался в деньгах для своей команды и решил, что не выйдет из гавани, пока не рассчитается с одним купцом, взявшим у него в кредит несколько мешков кофе, за которые не хотел теперь платить. Несмотря на крайнюю опасность быть арестованным, он отправился около девяти часов вечера в квартиру купца, захватив с собою пару пистолетов. Купец только что вышел на крыльцо полюбоваться прелестным вечером. Увидев издали фигуру Гарибальди, он стал показывать знаками, что ему следует удалиться как можно скорее. Но Гарибальди сделал вид, что ничего не понимает и, подойдя к купцу, в упор приставил ему к горлу пистолет. “Подавай деньги!” – воскликнул он и, заметив, что купец собирается вступить в объяснение, трижды повторил свое требование. Тон, видимо, был столь внушителен, что купец немедленно отсчитал требуемую сумму; в одиннадцать часов вечера “Скоропилья” уже несся по направлению к Ла-Плате.

Путешествие сопровождалось неприятными приключениями, которые, однако, обошлись в конце концов благополучно. Однажды, когда на судне чувствовался сильный недостаток в провизии, Гарибальди заметил на материке дом, похожий на ферму. Он приказал идти к берегу и стать на якорь. Но, на беду, на голете не было шлюпки. Недолго думая, Гарибальди привязал к четырем ножкам обеденного стола по бочке, посредине вбил кол, за который можно было бы держаться и, вооружившись багром, отправился с одним из матросов искать счастья в виде провизии на предполагаемой ферме. “Качаясь и танцуя, как какие-нибудь фигляры, – пишет он, – мы начали пробираться на берег, ежеминутно рискуя опрокинуться в воду”. Благополучно достигнув материка, радушно принятый на ферме, где нашел среди дикой, пустынной местности хозяйку, цитировавшую наизусть Данте и Петрарку, Гарибальди провел ночь на берегу. С наступлением утра пассажиры оригинального судна пустились в обратный путь, привязав к колу целого быка, разрезанного на части, запасшись, следовательно, достаточным количеством провизии, но лишившись последней опоры на своей плавучей платформе. Опасность усиливалась еще и тем, что предстояло преодолеть линию бурунов, окаймляющих берег в этих местах, и, кроме того, плыть по пояс в воде благодаря взятому грузу. Но не было опасности, которую не презрел бы Гарибальди; и в этом случае, как и в большинстве других, дело окончилось благополучно.

Через несколько дней Гарибальди пришлось выдержать первое сражение с двумя судами, пустившимися за ним в погоню. Заметив в пылу битвы, что рулевой убит, он бросился к рулю, но тут же упал, раненный пулей между виском и ухом. Сражение кончилось без его участия и завершилось бегством неприятеля. “Скоропилья” поплыл дальше. В течение 19 дней пришлось обходиться без помощи врача. Рана Гарибальди была мучительна, глотание затруднено; сильная лихорадка изнуряла больного. В эти трудные минуты, находясь между жизнью и смертью, Гарибальди был окружен нежной заботливостью друга своего, Людовика Корнилия, который довез его до Галегая. Здесь, благодаря рекомендательным письмам, данным ему одним знакомым капитаном, Корнилий сдал своего больного домашнему врачу губернатора провинции Рио. Пуля была вынута очень удачно, Гарибальди стал поправляться, но когда выздоровел, узнал, что числится арестантом. Участь его зависела от Росаса, диктатора Буэнос-Айреса, который пока еще ничего не решил.

Гарибальди было позволено делать прогулки; ему выдавался ежедневно один экю на содержание взамен конфискованного у него голета; с ним обходились вообще очень милостиво. Хотя прогулки его были ограничены определенным районом, за пределы которого он не имел права переступать, однако надзор за ним был слаб; правительство, видимо, тяготилось дорогостоящим арестантом и давало ему возможность бежать. Но и без всяких намеков он сам давно решил бежать. Благодаря содействию добрых людей, которых Гарибальди имел особенное счастье всегда встречать в затруднительных случаях, бегство удалось. Он был уже далеко от города, когда, остановившись для отдыха, внезапно увидел вокруг себя отряд вооруженных всадников. Со связанными за спиною руками, с ногами, привязанными к подпруге лошади, Гарибальди был привезен обратно в Галегай. За отсутствием в городе губернатора, Паскаля Этага, хорошо расположенного к Гарибальди, должность его исправлял некто Леонардо Милан. К нему-то и привели связанного беглеца. Милан потребовал имен участников побега. Гарибальди упорно отрицал участие в нем кого бы то ни было. Тогда, шепнув провожатым несколько слов, Милан велел отвести арестанта в тюрьму. “Никто не упрекнет меня в том, что я слишком нежил себя, – говорит Гарибальди в своих мемуарах, – и что же – признаюсь, дрожь пробегает по моему телу всякий раз, когда я вспомню об этом обстоятельстве моей жизни”. По прибытии в тюремную камеру стражи, не развязывая рук узника за спиной, привязали у самых кистей конец длинной веревки, перебросили через бревно другой ее конец и, потянув веревку к себе, подняли его от земли на четыре или пять футов. “После этого, – говорит Гарибальди, – дон Леонардо Милан вошел в мою тюрьму и спросил, хочу ли я сделать показание. Я мог только плюнуть ему в лицо и не отказал себе в этом удовольствии”. Милан приказал продержать узника в таком положении, пока последний не признается. Тело несчастного горело, как раскаленные уголья; ежеминутно он просил пить; стража не отказывала ему в воде, но жажда была неутолима. Наконец после двух часов нестерпимых мук стражи сжалились и спустили Гарибальди на землю, считая его умершим. Представляя из себя неподвижную массу, похожую скорее на труп, нежели на живого человека, Гарибальди был закован в кандалы и отправлен за пятьдесят миль в другую тюрьму. Все это расстояние прошел он пешком по болотистым местам со скованными ногами и руками, при этом москиты искусали все его тело.

По прибытии в тюрьму он был посажен вместе с убийцей. Одна добрая женщина, госпожа Аллеман, взяла на свое попечение умирающего Гарибальди и снабжала его в тюрьме всем необходимым. Как только вернулись к нему силы, он был отправлен в другую тюрьму и затем губернатором отпущен на свободу. Впоследствии тот же Леонардо Милан был взят в плен отрядом Гарибальди; последний не захотел видеть его, желая избежать соблазна совершить поступок, который считал бы недостойным себя. Очутившись на свободе, Гарибальди отправился в дальнейший путь вверх по реке. Заехав по дороге в Монтевидео, он встретился там со многими друзьями и среди них с Купео, тем самым мадзинистом, который несколько лет тому назад так пленил его своею речью в маленьком трактире в Таганроге. У одного из этих друзей он в течение месяца скрывался от преследования властей, а затем отправился с Россети в Пиратинен, тогдашнее местопребывание республиканского правительства Рио-Гранде.

Столица провинции – Порту-Алегри – находилась во власти императора. За отсутствием президента Бенту Гонсалвиша, находившегося тогда в походе, Гарибальди был представлен министру финансов, который разрешил ему примкнуть к действующей армии.

С этих пор Гарибальди становится героем длинного ряда легендарных подвигов, слава о которых переносится за пределы океана и достигает его родины. Перечисление всех этих подвигов требовало бы целой книги; мы ограничимся в своем рассказе лишь самыми выдающимися и характерными.

Вскоре после прибытия Гарибальди в армию Бенту Гонсалвиша ему было поручено вооружение двух ланцион, строившихся на речке Комакуа, предназначенных для разъездов по озеру Лос-Патос. Эти небольшие, легкие на ходу, неглубоко сидящие шлюпы, крейсируя по озеру, сильно беспокоили большие имперские суда. Встречая на каждом шагу препятствия в виде многочисленных мелей и рифов, последние часто лишались возможности преследовать врага.

По реке Комакуа, где строились шлюпы, простирались обширные земли, принадлежащие братьям Бенту Гонсалвиша и его родственникам. В этих богатых имениях Гарибальди и его товарищи встречали радушный прием. Однажды, высадившись у фермы, принадлежавшей сестре президента, и вытащив на берег суда, весь экипаж расположился у сарая. Окончив завтрак, команда разбрелась на работы в разные стороны. У сарая оставался один Гарибальди с поваром. Все шестьдесят ружей по числу людей в экипаже были оставлены в сарае. Никто не подозревал, что в пяти-шести шагах от сарая, в лесу, скрылся со ста пятьюдесятью австрийцами полковник Абреку, прозванный за хитрость куницей. Вдруг, к великому своему удивлению, Гарибальди слышит за собой выстрел и, оглянувшись, видит несущуюся к ним галопом кавалерию. Одним прыжком Гарибальди очутился в сарае; за ним последовал повар. Но неприятель был так близко, что в то мгновение, когда Гарибальди переступил через порог сарая, плащ его был проткнут ударом пики. Он схватил одно из ружей, стоявших в козлах, выстрелил в неприятеля, затем схватил другое, третье и т.д. Ни один выстрел не пропадал даром. Между тем повар заряжал и подавал ружья. Если бы неприятелю пришло в голову ворваться в сарай, дело кончилось бы сразу; но полковник воображал, что здесь заперся весь экипаж, и вследствие этого предположения отступил несколько, продолжая стрелять. Тут скрытые облаком дыма сбежались один за другим многие товарищи Гарибальди. Пять часов продолжалась осада, сопровождаемая непрерывной пальбою. Австрийцы брали сарай приступом; они влезали на крышу, стараясь таким образом пробраться внутрь, но тут же пораженные пулями осажденных проваливались в ими же самими проделанные отверстия. Наконец, получив опасную рану в руку, полковник отступил. Гарибальди имел право торжествовать: он перехитрил “куницу”.

Вскоре была назначена экспедиция в провинцию Санта-Катарина. Приглашенный принять участие Гарибальди поступил под начальство генерала Канаваро. Двум новым, только что построенным шлюпам предстояло выйти в море. Но, по несчастью, выходом из озера владел неприятель. Чтобы обойти это препятствие, Гарибальди, для которого не существовало слова невозможно, придумал комбинацию, удивительную по своей смелости.

План его был в точности выполнен, и оба судна вышли в океан, всегда бурный и неприветливый в этих краях по причине бурунов, свирепствующих вдоль берега.

На судне “Рио-Пардо”, которым командовал Гарибальди, было 30 человек экипажа; судно пришлось сильно нагрузить. Между тем, уже с вечера, когда выходили в море, со страшной силою дул южный ветер, сгущая массу облаков. Чрезмерно нагруженное судно часто совершенно покрывалось волнами. К трем часам следующего дня ветер достиг наибольшей силы. Внезапно набежавшая волна опрокинула корабль набок. Гарибальди, сброшенный с высоты фок-мачты, забыл о собственной безопасности и, как искусный пловец, стал собирать разные плавучие предметы, подавая их товарищам. Тут он заметил, что на Людовике Корнилии была толстая суконная куртка, в которой он не мог плыть. Гарибальди поспешно достал свой нож и разрезал ее на спине; оставалось только стащить ее с товарища. В эту минуту налетевшая волна навсегда разлучила их, и Корнилий, ближайший друг Гарибальди, больше не появлялся. Другой друг его, Эдуард Мутру, пошел ко дну в ту самую минуту, когда Гарибальди протягивал ему руку, чтобы спасти его. Обезумев от горя, поплыл Гарибальди к берегу. “Мир казался мне пустыней, – пишет он, – я сел на морском берегу, опустил голову и плакал”. Из тридцати человек утонуло шестнадцать, и среди них все итальянцы. Жалобный стон заставил несчастного очнуться: оставшиеся в живых напоминали о себе. Они окоченели от холода, многие из них лежали похожие на трупы. Забыв на время свое горе, Гарибальди занялся их оживлением. С огромными усилиями подняв на ноги наиболее слабых, он всех заставил бегать в течение целого часа. Эта гимнастика возвратила им гибкость членов, и они могли отправиться на соседнюю ферму, где жители оказали им гостеприимство. Крушение произошло у берега провинции Санта-Катарина. Вскоре Гарибальди присоединился к авангарду республиканской армии и получил командование голетом для плавания по озеру Санта-Катарина.

Гибель друзей тяжело сказывалась на настроении Гарибальди; ему казалось, что он остался один в мире. Гнетущее чувство одиночества овладело всем его существом и дало новое направление его мыслям. До сих пор вопросы личной жизни не существовали для него; если у него было дело, отвечавшее его запросам, он был доволен и не искал другого счастья. Но раз мысль его приняла известное течение, она должна была привести его к естественному заключению. Гарибальди решил, что выходом из тяжелого его состояния может послужить только женитьба. До тех пор он не допускал мысли о женитьбе; ему казалось, что для человека с его задачами семейная жизнь неосуществима, и он был по-своему прав. Но умозаключения людей счастливых часто имеют мало общего с логикой обездоленных; Гарибальди, вышедший из озера Трамандаи, и Гарибальди, потерпевший крушение, были разные люди и должны были мыслить по-разному. С этой мыслью о женитьбе, которая теперь не оставляла его, он обращал свои взоры на берег. Небольшая гора, на которой находилась ферма, была в соседстве, и он с палубы своего судна видел красивых молодых девушек, занимавшихся различными домашними работами. Особенно привлекала его внимание одна из них – смуглая, как креолка, с правильным строгим лицом, с огненными глазами и чудными, черными как смоль волосами. Получив приказание сойти на берег, Гарибальди немедленно отправился в дом, так долго приковывавший его взоры. С бьющимся от волнения сердцем, но с твердым намерением достигнуть своей цели, он пошел к дому. Какой-то человек пригласил его войти. “Впрочем, – говорит Гарибальди, – я бы вошел, если бы даже он меня и не пригласил”. В доме он увидел молодую девушку, подошел к ней и сказал: “Дева, ты будешь моею женой”. В тот же вечер Анита оставила родительский дом и навсегда связала судьбу свою с судьбою Гарибальди. После нескольких лет свободной любви они были обвенчаны.

Вскоре после женитьбы Гарибальди по приказанию генерала Канаваро был отправлен в море с тремя вооруженными судами для нападения на имперские суда, крейсировавшие около берегов. Здесь им было взято несколько неприятельских кораблей и пришлось выдержать не одно морское сражение. Анита все время неотлучно находилась при муже, несмотря на его просьбы не сопровождать его. Особенной опасности подвергалась она в одном сражении, когда пришлось выдержать нападение трех неприятельских кораблей. Сражение происходило на таком близком расстоянии, что можно было действовать карабинами. На голете Гарибальди вся палуба была усеяна трупами. Но хотя бок судна и был избит ядрами, а снасти сильно повреждены, однако экипаж решил, что лучше умереть всем, нежели сдаться. С карабином в руках Анита принимала участие в битве и видом своим ободряла сражающихся. Вдруг произошло нечто ужасное: пушечное ядро повалило ее вместе с несколькими из людей, сражавшихся возле. Двое из них были убиты, но Анита была невредима. Она немедленно вскочила, готовая сражаться снова. Просьбы напугавшегося Гарибальди спуститься в люк не могли убедить ее. – “Я сойду, – сказала она, – но только для того, чтобы выгнать оттуда трусов, которые там прячутся”. Она сошла и вскоре возвратилась, толкая перед собой двух или трех матросов, пристыженных тем, что оказались трусливее женщины.

Возвратившись на озеро, Гарибальди застал там печальные события. Жители возмутились против республиканцев и готовы были примкнуть к имперцам; между тем со всех сторон в громадном количестве надвигался неприятель. По усмирении мятежа решено было начать отступление. Нужно было перевезти всю дивизию на противоположный берег озера. Пока все были заняты перевозкою багажа, за которым должны были следовать войска, на озере появилась неприятельская флотилия. Сражение закипело с невероятной яростью. Скоро из шести офицеров остался в живых один Гарибальди. Когда были сбиты все орудия, сражение продолжалось на карабинах. Все это время Анита стояла на самом опасном месте, стыдясь наклониться, как делает самый храбрый солдат в то время, как к неприятельскому орудию прикладывают фитиль. Когда же оказалось, что против неприятеля держаться невозможно, а подкрепления ждать неоткуда, Гарибальди решил зажечь свои корабли, предварительно переправив на берег орудия и боевые снаряды. В то время, как он осматривал убитых и раненых, оставляя на каждом судне огонь в том месте, где оно легче всего могло загореться, – все это под огнем, неприятеля – Анита, за недостатком офицера, распоряжалась перевозкою снарядов, причем отвозя оружие на берег и возвращаясь опять на судно, совершила около двадцати поездок, постоянно под неприятельским огнем. Она находилась на небольшой лодке с двумя гребцами. В то время, как они нагибались сколько могли, чтобы избежать пуль и ядер, храбрая женщина стояла на корме среди летающей смертоносной картечи, держалась прямо, спокойно и гордо, как статуя Паллады.

Отступление продолжалось. Время от времени происходили более или менее серьезные стычки с неприятелем. В этих стычках Анита попеременно то являлась на лошади среди адской пальбы, то служила “Провидением” для раненых, которых перевязывала за неимением в отряде хирурга. Тяжело было это отступление: дороги не было, нужно было прокладывать ее через непроходимые заросли высоких тростников, питаться приходилось одними лишь кореньями растений. Многие в отчаянии бежали из отряда. Только по прошествии пяти дней была найдена так называемая pecada, то есть тропинка шириною для одного, редко для двух человек, и удалось добыть для продовольствия двух быков. Теперь было легче пробираться к Лажам. Все это время Аниты не было в отряде. Во время последнего сражения, не довольствуясь ролью свидетельницы, она беспрерывно хлопотала о подвозе пороха и патронов, в которых мог оказаться недостаток. Когда она стала приближаться с пороховыми ящиками к главному пункту сражения, ее окружили человек двадцать неприятельских кавалеристов.

Тогда, пришпорив лошадь, она прорвалась сквозь толпу неприятелей. Пуля, пробив ее шляпу, вырвала часть волос, нисколько однако не задев черепа. Анита могла бы спастись, если бы другая пуля не убила под нею лошади. Принужденная сдаться, она была представлена полковнику. В присутствии всего неприятельского штаба, изумленного ее мужеством, героиня с презрением и гордостью возразила на некоторые слова, которые показались ей выражением презрительной ненависти к республиканцам, и также упорно отбивалась словами, как и оружием. Думая, что Гарибальди убит, Анита согласно своей просьбе получила позволение идти на поле битвы отыскать труп мужа среди множества других. Долго ходила она одна по окровавленному полю, поворачивая и раздвигая ногами трупы тех, кто лежал лицом к земле и в ком по платью или по виду находила некоторое сходство с Гарибальди. Не найдя дорогое тело, она решила бежать. В то время, как неприятель веселой попойкой праздновал свою победу в селе, соседнем с полем битвы, она пробралась в дом, смежный с тем, где содержалась пленницей. Здесь одна добрая женщина, принявшая в ней участие, снабдила ее лошадью, и Анита исчезла в лесу, где скрылся отряд ее мужа. Здесь, кроме всевозможных лишений, о которых было сказано выше, Аните угрожала на каждом шагу встреча с окрестными жителями. Враждебно настроенные против республиканцев, они нападали на последних вооруженной толпою в наиболее непроходимых местах. Но вид этой женщины, стрелою несущейся на своем коне через лес и скалы в бурную ночь при ярком свете молнии, при оглушительных раскатах грома, наводил на всех суеверный трепет. Четыре кавалериста, поставленные у переправы через речку Кову, бросились бежать при виде этого привидения, показавшегося из-за кустов на противоположном берегу. Горный поток благодаря сильным дождям и ветру обратился в большую реку. Но ничто не могло устрашить Аниту; она бросилась вплавь и, держась за гриву лошади, ободряя ее своим голосом, благополучно перебралась на другую сторону. Только в Лажах присоединилась она к мужу. Можно себе представить, каково было свидание.

После неудачной осады небольшой крепости Гарибальди поселился на ферме Сен-Симон, оставленной владельцами. Здесь, именно в хижине бедной индейской семьи, родился Менотти, первый ребенок Гарибальди. Рождение его было чудом после всех опасностей и лишений, которым подвергалась его мать. Менотти родился с рубцом на голове вследствие падения Аниты с лошади во время беременности. Так как для ребенка и больной нужны были многие предметы, которых нельзя было достать в Сен-Симоне, то Гарибальди отправился за ними в соседний городок. Вернувшись через несколько дней, он не нашел ни Аниты, ни ребенка, ни индейской семьи, приютившей их. Оказалось, что в его отсутствие неприятель сделал нападение на стоявший вблизи республиканский отряд. Анита на двенадцатый день после родов в страшную бурю, полунагая, слабая, беспомощная села на лошадь, взяв с собою ребенка, и скрылась в лесу. Там и нашел их Гарибальди.

Между тем, положение республиканской армии становилось хуже со дня на день. Пехота была истреблена; недостаток во всем необходимом вызвал повальное дезертирство; в народе прежний энтузиазм заменился утомлением. Имперцы, видя состояние неприятеля, предложили условия перемирия, но условия эти были отвергнуты республиканцами. Тем не менее, ввиду общей усталости, решено было отступить. В самом начале отступления Гарибальди потерял своего друга Россети, который, попав в плен к неприятелю, лишил себя жизни.

Отступление, начатое в зимнее время, было ужасно. Приходилось пробираться через гористую местность под непрерывными дождями. Женщины и дети, следовавшие за отрядом, страдали неимоверно. Анита трепетала за своего Менотти. В местах, наиболее опасных, и при переходах через реки Гарибальди закутывал трехмесячного мальчика в платок и привязывал его к шее, стараясь дыханием согреть его маленькое тельце. Оставалось только две лошади – остальные пали. Девять дней продолжалось это ужасное странствование, после которого отряд пришел, наконец, в город Сан-Габриэль, где была назначена главная квартира. В это время Гарибальди задумал оставить отряд. Шесть лет прослужил он в республике Рио-Гранде и к концу почувствовал усталость. Постоянный страх за семью, так много терпевшую в походах, желание находиться в такой местности, где до него могли бы доходить вести об Италии и его родных, побудили его поселиться в Монтевидео. Он просил у президента отпуска и вместе с тем позволения завести небольшое стадо быков; продавая их поодиночке, он думал покрывать издержки во время дороги. С разрешения министра финансов Гарибальди в течение двадцати дней собрал около 900 голов рогатого скота и, таким образом, сделался труппвером (быковожатым). Но трудности, встречаемые в дороге, и незнакомство с новым ремеслом заставили его отказаться от этого предприятия. Он убил всех быков, снял с них шкуры и, продав их, получил сумму, вполне достаточную для покупки всего необходимого для семьи. Прибыв в Монтевидео, Гарибальди остановился у одного из своих друзей, которых у него было здесь много и которые особенно тепло отнеслись к нему. Не желая, однако, быть им в тягость, он занялся торговлей, разносил всякого рода товары и торговал всем, начиная от итальянского теста и кончая руанскими тканями. Затем, оставив торговлю, Гарибальди сделался учителем математики.

В это время рио-грандский конфликт завершился победою имперцев, и для Гарибальди не оставалось никакого дела в Рио-Гранде. Республика Монтевидео, или Уругвайская, зная, что он свободен, предложила ему командование корветом “Конституция” и вместе с тем участие в войне, которую она вела с диктатором Буэнос-Айреса.

В 1816 году земли, лежащие по реке Ла-Плата, провозгласили свою полную независимость от испанской короны, владевшей ими в течение трех столетий, и образовали соединенные штаты Рио-де-Ла-Плата. Но независимость не дала спокойствия штатам, в течение многих лет они продолжали быть жертвою борьбы различных партий. В 1828 году выдвинулись партии унитариев и федералистов. Первые требовали твердого центрального правительства, ответственного перед народом, и общего главу всех провинций. Федералисты провозглашали независимость отдельных штатов и хотели общего главу только для внешних дел и для обороны страны. Предводителем последних был Росас. Победив своих противников, он стал неограниченным диктатором Буэнос-Айреса, а затем и всей Аргентинской республики. Преследуемые его нечеловеческими жестокостями члены как той, так и другой партии стали искать убежища в республике Монтевидео. Последняя, оказывая им гостеприимство, навлекла на себя ненависть Росаса. Всегда верный себе Гарибальди примкнул к слабейшим.

Оставив малоинтересные для него занятия, он не замедлил поступить на службу в республику Монтевидео.

Видя бедствия страны, Гарибальди обратился к своим соотечественникам, которых в Монтевидео было много, убеждая их составить легион и сражаться за тех, которые оказали им гостеприимство. Кроме итальянского, образовались легионы французский и испанский; но последний вскоре перешел на сторону неприятеля.

Итальянский легион не получал жалованья от республики; ему платили натурою, выдавая хлеб, соль, масло, водку и так далее. Тем же пайком, выдаваемым солдатам, довольствовался и начальник легиона – Гарибальди, никогда не бравший денег от республики.

Мы не станем описывать всех сражений, в которых отличился итальянский легион. Высоко ценя его заслуги, правительство Монтевидео наградило его отдельным знаменем.

Подвиги итальянского легиона покрыли его громкою славою. 30 января 1845 года генерал Ривера, восхищенный храбростью и стойкостью легионеров, написал Гарибальди письмо, в котором в самых лестных выражениях высказывал свое удивление и глубокое уважение к заслугам его товарищей и предлагал ему в подарок “за важные услуги, оказанные республике”, земли, на которые посылал дарственную запись. Впоследствии оказалось, что земли эти были не что иное, как родовое имение самого Риверы. На это письмо Гарибальди ответил от имени всего легиона, что они “брались за оружие и предлагали свои услуги республике не из корыстных целей, но исключительно с тем, чтобы иметь честь разделить опасности с жителями области, которая оказала им такое радушное гостеприимство”. Письмо заключалось уверением, что легионеры и на будущее время готовы служить республике без всякого вознаграждения. При письме возвращалась дарственная запись на земли.

Наконец 8 февраля 1846 года произошло знаменитое сражение при Сальто-Сант-Антонио, в котором итальянский легион, снова показавший чудеса храбрости, одержал решительную победу над неприятелем, несмотря на его численность. Это было последнее большое дело легиона в республике Монтевидео. Военный министр, получив донесение об этом сражении, издал приказ по войскам, которым “для выражения легионерам высокого уважения армии” назначался парад гарнизону. Затем все корпуса вместе должны были продефилировать церемониальным маршем мимо легиона и приветствовать его криком: “Да здравствует отечество! Да здравствует генерал Гарибальди и его храбрые товарищи!” Декретом постановлялось: 1) на знамени итальянского легиона должно быть написано золотыми буквами: “За сражение 8 февраля 1846 года итальянского легиона под командою Гарибальди”; 2) итальянский легион будет занимать первое место во всех парадах; 3) имена убитых в этом сражении будут вырезаны на доске в зале правительственной комиссии; 4) все легионеры будут носить на левой руке в знак отличия щит, посреди которого вокруг изображения короны будет следующая надпись: “Invincibili combatterono 8 febraio 1846”[1 - Непобедимым воинам 8 февраля 1846 года].

Адмирал Лене, командовавший флотилией на Ла-Плате, был так удивлен подвигами республиканцев, что написал Гарибальди письмо, в котором выражал ему свое восхищение тем пониманием дела и той смелостью, которыми отличались его распоряжения, содействовавшие совершению таких военных подвигов, какими “возгордились бы даже солдаты великой армии, считающейся первою в Европе”. Он восхищался также той простотою и скромностью, которыми отличалось донесение Гарибальди, говоря, что, по его мнению, слава за все подвиги должна быть, в сущности, отнесена на долю одного вождя легионеров.

Лене не удовольствовался отсылкою этого письма, он пожелал лично повидать Гарибальди. Приехав с этой целью в Монтевидео, он отправился прямо к нему. Квартира, в которой жил герой стольких побед, ничем не отличалась от помещения самого бедного легионера. День и ночь она была открыта для всех, но в особенности, по выражению самого хозяина, для дождя и ветра.

Пришедши поздно вечером, Лене толкнул дверь, вошел в комнату и, так как в ней было совершенно темно, споткнулся тут же о стул. “Однако, – сказал он, – неужели нужно непременно сломать себе шею, чтобы увидеть Гарибальди!” Хозяин позвал жену, и из разговора, которым обменялись супруги, Лене узнал, что в доме не было и двух грошей для покупки свечи. Войдя, адмирал должен был назвать свое имя, чтобы Гарибальди знал, с кем говорит; до того было темно в комнате. “Вы меня извините, адмирал, – сказал хозяин, – я должен вам объяснить, что, когда я заключал договор с республикой Монтевидео, то забыл включить свечи в число прочих следующих мне по уговору припасов. Анита сказала, если вы слышали, что у нас в доме нет и двух грошей… поэтому мы и сидим в потемках. По счастью, я догадываюсь, что вы, адмирал, пришли ко мне не для того, чтобы смотреть на меня, но чтобы поговорить со мною”. Адмирал действительно разговаривал с Гарибальди, но не видел его лица.

Расставшись с вождем легионеров, Лене отправился к военному министру и рассказал ему о своем визите у Гарибальди. Министр отдал приказ, о котором говорилось выше, и тут же в присутствии адмирала взял из своего бюро сто патагонов, которые послал Гарибальди. Последний, не желая оскорблять министра, бывшего с ним в дружеских отношениях, принял подарок, но на следующий день рано утром отправился раздать эти деньги вдовам и сиротам солдат, убитых в сражении при Сальто-Сант-Антонио. Для себя Гарибальди купил только фунт свечей, которые отдал Аните с просьбою приберечь их на случай, если адмирал посетит их еще раз.

Мы говорили уже, что итальянский легион не брал денег от республики Монтевидео, но жалованье свое получал натурою, причем вся плата ограничивалась выдачею пищевых продуктов. Все остальные свои потребности, не исключая и обмундировки, легионеры удовлетворяли, отыскивая себе заработок на стороне. Большинство из них в свободное от военных действий время занимались в конторах своих соотечественников-негоциантов, охотно принимавших их услуги. Гарибальди, подобно всем своим товарищам, не брал денег и довольствовался тем же солдатским пайком. Жил он более чем скромно; пища его состояла из хлеба и сыра, и иногда супа, который варила ему Анита. Насколько он был беден, видно уже из только что приведенного рассказа о визите адмирала Лене, но еще более яркою характеристикой домашней обстановки героя может служить следующий любопытный эпизод. Как-то раз, вернувшись домой, Гарибальди застал Аниту в большом горе, “у нас пропал кошелек с деньгами”, – пожаловалась она. Но Гарибальди утешил жену: это он сам захватил с собой все деньги, бывшие в доме, чтобы купить игрушку для своей плакавшей девочки, но, встретив человека, шедшего к нему по делу, забыл о своем намерении. Действительно, в руке своей он сжимал три копейки. Это и была та сумма, о которой так тужила Анита.

Но при всей своей бедности Гарибальди имел способность всегда находить людей еще беднее себя. Однажды он встретил легионера, у которого не было даже рубашки. Гарибальди отозвал его в угол, снял свою рубашку и отдал ему. Вернувшись домой, он спросил себе другую у Аниты. Но Анита печально сказала ему: