Песчаная роза

– Видно, я ее ждал всю жизнь, – не дождавшись уточнения, ответил Женя.

Не только характер, но и глаза у него совсем не похожи на Сонины – не песчаные, а ледяные, если уж пользоваться подобной терминологией. Непонятно, в кого у них обоих такие глаза, не в родителей точно.

Наверное, посторонние эти мысли мелькнули в голове, потому что его слова, а еще больше – сдерживаемая сила, с которой он их произнес, ошеломили Соню. Ничего подобного она от брата не слышала даже во время его безумного романа с Линой. И не слышала, и не чувствовала в нем, хотя вообще-то чувствовала подсознательные мысли даже менее близких людей. Шаховской когда-то говорил, что в Танахе такие мысли называются речью в сердце, их Соня и чувствует.

– Давай я выйду, куплю что-нибудь? – уже обычным своим тоном предложил Женя. – Чем ты ужинать будешь?

– Я к Максиму еду. – Соня улыбнулась, прогоняя странную растерянность, вызванную его словами о том, что он всю жизнь ждал Алесю. – У него вместе и поедим. Или пойдем с ним куда-нибудь.

Женя приезжал в Москву между своими командировками так ненадолго, что за два года виделся с Максимом всего несколько раз. Как брат к нему относится, Соня не знала. Хорошо, наверное, с чего бы ему относиться плохо.

– Прямо сейчас едешь? – спросил он. – Подождать тебя?

– Еще душ приму.

– Тогда не буду ждать.

Женя коротко обнял ее и вышел. Как только за ним закрылась дверь, Соня почувствовала такое острое одиночество, будто осталась одна на всем белом свете. А ведь это совсем не так.

Глава 4

Хорошо, что Женька не стал ее ждать, долго она что-то собиралась. В этом была, впрочем, и своя прелесть: стоя под душем, одеваясь, причесываясь, Соня медленно и подробно думала о Максиме, о сегодняшней ночи с ним и о завтрашнем дне, о том, что ночь будет страстной, и пусть слово пошлое, она ведь не произносит его вслух, а день, наоборот, пойдет ровно и неторопливо, может быть, Максим проведет его в каких-нибудь своих рабочих делах, не терпящих отлагательства даже в выходные, а она будет читать, сидя на диване у стеклянной стены и глядя на подернутый осенью город, а вечер будет у них уже общий, и вместе они придумают, чем его разнообразить…

Соня положила расческу на полку у зеркала и надела плащ, собираясь уже выйти из квартиры, как вдруг с лестницы донесся такой жуткий звук, что она вздрогнула и, распахнув дверь, выбежала на площадку.

Утробный вой раздавался с первого этажа. Соня побежала по лестнице вниз.

Дверь квартиры Васильчуков была распахнута. Возле брошенных в прихожей чемоданов сидела на полу Ирма Петровна и выла, раскачиваясь, как надломленное дерево. Рядом с ней стоял муж – его имя и отчество вдруг вылетело у Сони из головы – и тоже был похож на дерево, только неживое, окаменелое, хотя разве бывают окаменелые деревья, что за бред…

– Что случилось? – воскликнула Соня. – Ирма Петровна, что?!

Соседка не ответила, да и, наверное, не услышала даже своего имени. Имя ее мужа никак не вспоминалось, Соня лишь открывала и закрывала рот, пытаясь обратиться к нему.

– Витя. – Он сам повернулся к ней. – Витя погиб. На мотоцикле разбился. Под Краснодаром.

Голос его звучал ровно, и это было страшнее, чем крик его жены.

– Когда?.. – чувствуя, как немеют губы, спросила Соня.

– Вчера. Нам только что сообщили. – Он кивнул на чемоданы. – Мы из Испании приехали. И звонок.

– А Аля?

Имя Витькиного папы, которого она знала с детства, Соня вспомнить не могла, а имя девушки, которую видела всего два раза, почему-то всплыло в памяти сразу.

– И она. Вместе.

Витькин папа был каким-то немалым начальником, как Соня мельком думала, встречая его иногда в подъезде. Сейчас он выглядел так, словно ему вкололи седативный препарат – смотрит в одну точку, говорит ровным тоном, крика своей жены как будто и не слышит, даже не замечает ее… Оставить обоих в таком состоянии было невозможно. За распахнутой дверью их квартиры стояла мертвая тишина.

– Ирма Петровна, – присев на корточки, сказала Соня, – давайте пойдем домой?

Соседка не шелохнулась, но когда Соня обхватила ее плечи, то подалась вперед, а потом поднялась с пола. Ноги у нее при этом подгибались, но все-таки она сделала несколько шагов в свою квартиру. Муж вошел следом, глядя ей в спину. На чемоданы он даже не обернулся. Соня вкатила их в прихожую и закрыла дверь.

В следующий час она звонила сестре Ирмы Петровны, потом в платную «Скорую», потому что Витькиному папе стало плохо с сердцем, потом встречала врачей и заплаканных родственников…

Когда Соня вышла от Васильчуков, у нее самой подгибались ноги и, будь ее воля, она не поднялась бы к себе на третий этаж, а села бы здесь же на ступеньки. Но сделать это было, конечно, невозможно. Не хватало, чтобы возиться пришлось еще и с ней, да и некому возиться.

Когда она поворачивала ключ в своем замке, в квартире раздался грохот. Это заставило ее вздрогнуть, и она поскорее распахнула дверь.

Котенок опрокинул массивную бабушкину вешалку, стоявшую в углу прихожей. Как ему это удалось, непонятно – он был меньше нее раз в сто. Как бы там ни было, вешалка лежала на полу, сумки и зонтики рассыпались вокруг нее веером, а Бентли взирал на все это с невозмутимостью египетской кошки, изображенной на стене фараоновой гробницы.

От вида этого нелепого ушастого котенка Соню охватил такой ужас, словно кто-то сжал ей сердце ледяной рукой. Ремень сумки соскользнул с плеча, она наклонилась, чтобы упавшую сумку поднять, в глазах у нее потемнело, руки задрожали, она села на пол и обхватила себя за плечи, пытаясь совладать с дрожью, сотрясающей ее так, будто к ней подключили электрический провод.

Разве она не знала, что граница между жизнью и смертью так призрачна, так легко проницаема? Разве не пережила в пять лет первый ужас, когда поняла, что сама однажды умрет? Целая жизнь отделяла ее от той ночи, и от неостановимых слез, и от маминых уговоров рассказать, что случилось, и потом, когда, не добившись толку, мама вышла из детской, от Женькиных слов: «Не реви. Пока ты вырастешь, ученые такое изобретут, что вообще никто умирать не будет». Как ни странно, эти слова успокоили Соню в ту ночь и успокаивали потом до тех пор, пока она не выросла настолько, чтобы мысли о смерти стали управляемыми.

Но разве сейчас ее сотрясали мысли, абстрактные мысли? Нет, что-то другое… Как назвать это чувство, она не знала, но переживать его в одиночестве было невыносимо.

«Почему в одиночестве? – подумала она. – Я же собиралась к Максиму. Надо просто идти к нему».

Бентли точил когти о валяющуюся на полу кожаную сумку.

«Надо купить когтеточку, – вспомнила Соня. – Витьке-то и в голову не придет, он не купит точно».

Эта мысль снова пробрала ее доходящим до сердца холодом и одновременно заставила облиться потом. Соня оперлась рукой о пол, встала, пошла к двери. Оглянулась на Бентли, подумала, что надо, может быть, взять его с собой… Поскорее вышла из квартиры и захлопнула дверь.

Глава 5

– Ты сегодня сама не своя. – Взгляд у Максима был тот самый, который когда-то привлек Сонино внимание: блеск в глубине глаз, пленительный надлом брови на этим блеском. – Что-то случилось?

Вопрос он задал отстраненным тоном, которым всегда спрашивал о том, что вызывало у него недоумение или раздражение.

Соня не собиралась ему рассказывать о Витькиной гибели. Но и скрывать, разу уж он спросил, было бы странно.

– Сосед мой погиб, – ответила она. – Тот, который котенка на неделю оставил. Разбился на мотоцикле.

Максим помолчал, потом спросил:

– Вы дружили?

– Нет. Он на пятнадцать лет меня младше. Просто я его с рождения знаю.

– Да… Жалко парня.

– Его девушка тоже погибла.

– Соня. – Максим поморщился. – Это очень печально. Но такие вещи не надо в себя впускать. Они разрушают. Если требуется что-то сделать в связи с этим – сделай. Если нет – забудь.

Он был прав, Соня и сама это понимала. Но его правота была из тех, от которых становится не по себе.