Стильная жизнь

– Да я уже пятый раз поступаю, – объяснила она. – Что ж я, совсем уж дура, не разобралась, что к чему?

Аля как-то не подумала о том, что надо пойти на творческий конкурс не только в ГИТИС, но и еще куда-нибудь. Только здесь, в коридоре, она узнала, что все до единого абитуриента поступают одновременно во все театральные вузы Москвы. И это тоже не добавило радости…

Несмотря на то что прослушивание не принесло разочарования, Аля не только не почувствовала себя увереннее, но даже наоборот: смятение охватило ее.

Голова у нее гудела от невероятного количества невероятных историй и легенд, которые она успела услышать в коридоре, от слухов о том, какие вкусы у мастера, набирающего курс, и как угодить его вкусам.

Лица увиденных сегодня людей мелькали у нее перед глазами – уверенные, неуверенные, красивые, некрасивые, молодые, не очень… У нее голова шла кругом от этих лиц!

Родители спокойно восприняли известие о том, что ей посоветовали попробовать.

– Что ж, попробуй, – пожала плечами мама. – В конце концов, если не поступишь – это наверняка к лучшему. В армию тебе, во всяком случае, не идти.

Такая сдержанность со стороны обычно эмоциональной, всегда готовой возмущаться и восхищаться мамы была, пожалуй, даже обидна. Но Але было сейчас не до того, чтобы обижаться на родителей. Ей вообще было ни до чего: она думала только о том, как пройдет завтрашний день и первый тур.

Аля так перенервничала и так не выспалась в ночь перед первым туром, что пришла на него почти спокойная. Тем более что она уже знала: мастера все равно на первом туре не бывает, а без него отсеивают только самых безнадежных.

Мастера действительно не было. За столом в уже знакомой аудитории главным был педагог курса – мужчина лет сорока, длинноволосый и длиннолицый. Увидев его, Аля почему-то сразу вспомнила руководителя драмкружка, который сказал, что она занята только собой, – и настроение у нее испортилось.

«Но хотя бы не волнуюсь почти, – подумала она. – Уже неплохо…»

Рядом с педагогом сидели какие-то женщины – тоже, наверное, преподавательницы – и несколько совсем молодых людей. Аля уже знала, что это студенты мастера, которых приглашают послушать абитуриентов на первом туре.

Она подготовила басню «Ворона и лисица» – хотя терпеть не могла басен, но ведь положено, – еще стихотворение Ахматовой про сероглазого короля и отрывок из «Дубровского», в котором Маша говорит, что она жена князя Верейского.

Педагог слушал, откинув голову назад и прикрыв глаза рукою.

– Достаточно, – сказал он, не дослушав последнюю строфу стихотворения. – Пожалуйста, басню.

Чтение басни он прервал на словах «Голубушка, как хороша…» – как раз когда Аля изо всех сил старалась, чтобы ее голос передавал лисью хитрость.

Конец пушкинского отрывка – самый главный момент, в котором было и про отчаяние Дубровского, и про волнение души, и про Машин отказ – ей тоже дочитать не удалось.

Педагог, имени которого она даже не успела узнать накануне первого тура, отвел руку от лица и, почти не глядя на Алю, произнес:

– Достаточно, благодарю вас, больше не задерживаю.

Никто ему не возразил.

Все это длилось не больше десяти минут, и Аля так растерялась, что не могла понять, что делать теперь: выйти из аудитории или сесть на стул рядом с остальными абитуриентами, вызванными вместе с нею в аудиторию?

Она села на свое место и слушала, как высокий светловолосый парень читает «Квартет» Крылова. Глаза у парня были веселые, а лицо до того подвижное, что ему, казалось, даже и не надо было произносить слова Осла, Козла и проказницы Мартышки – все интонации чувствовались в его выразительной мимике.

Педагог на этот раз не прикрывал глаза рукой, а, наоборот, внимательно следил за светловолосым парнем. Студенты потихоньку смеялись, и Аля прекрасно понимала, почему: просто оторваться было невозможно!

Ей стало тоскливо и захотелось плакать. Такими невыразительными показались собственные интонации, когда она вспомнила, как читала про сероглазого короля… Конечно, на нее и смотреть-то было необязательно!

Аля уже успела понять, что слухи распространяются по коридору со скоростью звука. Но пока даже здесь никто ничего не знал; надо было ждать до шести вечера – тогда должны были объявить результаты первого тура.

Аля взглянула на часы: было двенадцать, она прошла в числе первых. Шесть часов! Да она с ума сойдет за это время в одиночестве… Может, вообще не уходить отсюда? Все-таки люди кругом, хотя все нервничают и это не добавляет уверенности…

– Не переживай, мать! – хлопнул ее по плечу один из парней с гитарами – кажется, он представился Федором, но Аля забыла его имя в ту же минуту, как услышала. – Читала ты роскошно! Пошли лучше пока прогуляемся – разгрузимся от стресса!..

Нетрудно было догадаться, как он предполагает разгрузиться: наверняка принять сто грамм в ближайшем кафе. И, может быть, это было бы даже кстати: действительно, нервы… Но Аля вдруг почувствовала, что не хочет сейчас ни с кем разговаривать, не хочет гадать о результатах первого тура – да просто ничего не хочет!

Странная апатия охватила ее… Махнув рукой, она медленно пошла по коридору.

Все было совсем не так, как она ожидала. Пожалуй, Аля меньше переживала бы, если бы наверняка узнала, что провалилась – ну, может быть, поплакала бы. А так… Кажется, она не провалилась, но и внимания к себе наверняка не привлекла. Все было так буднично, так обыкновенно… Аля снова подумала, что она – самая невыразительная в этой гудящей толпе.

Она повернула за угол коридора и взобралась на подоконник, размышляя, как скоротать время до шести часов. А скорее всего не размышляя ни о чем…

– Ну, девушка, как дела? – услышала Аля негромкий голос и вздрогнула от неожиданности: задумавшись, она не заметила, как кто-то подошел к ней совсем близко. – Уже отмучились?

В двух шагах от нее стоял молодой человек и смотрел на Алю внимательно, с едва уловимой иронией.

Она так привыкла за эти несколько дней к постоянному мельканию лиц, что взглянула на молодого человека без малейшего интереса. Пожалуй, даже с тоской взглянула. Все лица, которые Але пришлось увидеть в бурлящих гитисовских коридорах, казались ей настолько выразительными и запоминались так прочно, что у нее уже голова болела от такой перегрузки памяти.

И поэтому ей совсем не хотелось разговаривать с неожиданно возникшим собеседником. Да и о чем разговаривать? Услышать еще одно соображение о том, как надо держаться, что надо и что не надо читать, или еще одну гитисовскую легенду?

Аля даже не обратила внимания на то, что он выглядит, пожалуй, постарше, чем остальные абитуриенты.

– Отчего же вы впали в отчаяние? – вдруг спросил он.

– С чего вы взяли, что я впала в отчаяние? – вяло удивилась Аля. – Я еще даже не знаю ничего, только в шесть часов скажут.

– А вы так сидите на этом подоконнике, – объяснил молодой человек. – Просто скульптура Микеланджело, ей-богу! Поза полного отчаяния…

Эти слова заставили Алю взглянуть на него с интересом. И, едва она это сделала, как тут же поняла, что ее неожиданный собеседник, конечно, интереса вполне заслуживает. Он явно отличался от всех, кого Аля успела увидеть за последние дни, и отличался не только возрастом.

Он даже одет был как-то иначе – хотя совершенно ничего особенного не было в его темно-синих джинсах и свободной черной рубашке. Разве что часы были необычные, они и бросились Але в глаза, едва она взглянула на него повнимательнее. Корпус у часов был прозрачный, и через него были видны все винтики и болтики.

Переведя взгляд с часов на лицо молодого человека, она поняла, что где-то видела его.

На вид ему было лет тридцать пять, хотя выглядел он моложе. Это Але самой показалось странным: как же она поняла, что ему тридцать пять, когда он выглядит моложе? – но это было именно так. У него было спокойное, чуть удлиненное лицо, обрамленное небольшой бородой – именно бородой, а не трехдневной щетиной, которая, хоть и считалась модной, не вызывала у Али ничего, кроме брезгливости.

Из-за бороды и усов невозможно было понять, волевой или безвольный у него подбородок. Но губы точно были волевые: плотно сжатые и вместе с тем едва заметно, но необыкновенно привлекательно изогнутые.

И глаза были под стать всему лицу – спокойные, с каким-то особенным, неуловимым и очень располагающим выражением. И они были совершенно необыкновенного цвета, его глаза! Прозрачно-желтые, как смола, застывшая на яблоне, вот какие. Аля вспомнила вдруг: такая смола выступала на яблоневых стволах в дачном поселке, они с девчонками собирали прозрачно-желтые капли и делали самые настоящие диадемы для своих театральных принцесс…

Но где же она могла его видеть?

– Послушайте, – вдруг предложил он, – в шесть часов будет результат, вы говорите? Тогда, может, выйдем пока отсюда? Или вы собираетесь так все время и просидеть на этом подоконнике?

– Нет, – покачала головой Аля. – Не собираюсь.

Она спрыгнула на пол и тут же удивилась про себя: ведь еще пять минут назад никуда не собиралась идти и никого не хотела видеть, даже от общества парня с гитарой отказалась!

Но думать об этом было некогда, потому что ее собеседник уже сделал полшага в сторону, пропуская Алю перед собою.