Грандиозная заря

Нин медленно отодвинула тарелку. Ещё немного, и она бы швырнула её в стену вместе с остатками мяса и соуса.

Девушка несколько раз глубоко вдохнула, стараясь протолкнуть ком, по-прежнему стоявший в горле. И подумала, что ещё ни разу не пила вина.

– Можно мне немного? – спросила она.

Титания оглядела бутылку «Шато Тальбо», стоявшую на столе, потом перевела глаза на дочь, такую взрослую и красивую.

– Можно тоже вина? – повторила Нин, протягивая свой стакан. – Мне надо как-то приободриться.

Титания испугалась. Рядом не было никого, кто мог бы принять решение за неё. Например, отца Нин. Впрочем, Ян никогда не проявлял к дочери большого интереса, и его мнение мало что значило.

– Нет, – решила Титания наконец.

– Почему? – воскликнула Нин, даже подпрыгнув от возмущения.

– Ты задала вопрос, я ответила. Мой ответ: нет.

– Считаешь меня ребёнком, да?

– Есть куда более интересные способы взросления, зайчонок.

– Перестань называть меня зайчонком! Это глупо!

Нин вскочила так стремительно, что опрокинула стул.

– Почему? Думаешь, меня развезёт от одного стакана вина?!

– Насколько я понимаю, тебе не требуется моего разрешения, чтобы делать всё, что взбредёт в голову, – холодно заметила Титания. – Поговорим об этом в другой раз. А пока ты будешь пить воду. И поднимешь стул.

– Нет. Всё, хватит. Я замёрзла и хочу спать! Где в этом сарае спят?

Титания спокойно заткнула бутылку пробкой, поставила её на пол и налила себе воды.

– Поспишь в другой раз, – произнесла она. – Я рассказала только самое начало, а история эта длинная, я предупреждала. Если ты замёрзла, у тебя в сумке есть одежда.

Фея саспенса снова взяла вилку и невозмутимо принялась за еду. Нин бросила на неё убийственный взгляд. Мать, оказывается, не только эгоистка, но ещё и совершеннейшая… как это вообще называется? Так и не подобрав нужного слова, она взорвалась:

– Какой-то бред! Ты мне всё это рассказываешь с таким видом, будто я… не знаю… какая-нибудь твоя читательница! Заваливаешь меня всеми этими именами, датами, воспоминаниями – шарах, шарах! Но я не читательница, если ты забыла! Я ТВОЯ ДОЧЬ!

С этими словами Нин вдруг побледнела. По спине пробежала дрожь.

– Если, конечно…

– Нет! – крикнула Титания, роняя вилку. – Конечно же, ты моя дочь! Моя единственная и неповторимая, обожаемая дочь! Клянусь!

– Супер, – невесело усмехнулась Нин. – А тебе не приходило в голову поинтересоваться, хочет ли твоя обожаемая дочь всё это выслушивать? Просто спросить, готова ли я к этому?

Лицо Титании стало очень серьёзным. Конечно, она думала об этом.

– Никто не бывает готов к правде. Поверь моему опыту. Для этого никогда нет подходящего момента. Просто однажды ты узнаёшь что-то и не можешь этому противостоять.

– Я – могу!

Нин зажала уши руками и стала громко распевать: «Ла-ла-ла-ла», – как вредная девчонка четырёх лет, которая не желает слушаться старших.

Титания закусила губу и не двигалась с места. Бунт дочери справедлив, но ей-то как себя вести?

– Прости меня, пожалуйста, – сказала она.

– Ла-ла-ла-ла-ла…

– Прости, пожалуйста, – повторила Титания чуть громче.

– Ла-ла-ла-ла-ла…

– Нин, перестань! Хватит! Всё равно теперь ничего не изменишь!

Нин замолчала, медленно опустила руки и посмотрела Титании прямо в глаза. Ей хотелось испепелить мать этим взглядом, разложить на молекулы, распылить!

– Я тебя очень прошу, прости меня, – снова произнесла Титания, уже менее жёстко.

Фея саспенса не спеша вытерла рот бумажной салфеткой, задумчиво свернула её в трубочку, развернула обратно, сложила вдвое, вчетверо, ввосьмеро… и только после этого наконец продолжила:

– Поверь, я со вчерашнего утра только и думала, говорить тебе или нет. В самом деле, я могла бы оставить тебя в Париже. Приехать сюда одной и ждать ещё несколько недель или даже лет, прежде чем рассказать тебе правду. И если я решила, что в этот раз мы поедем вместе, то как раз потому, что больше не считаю тебя ребёнком. Наоборот, Нин! Я считаю тебя человеком восхитительного ума, взрослым, весёлым, сообразительным и живым. Я слишком тебя уважаю, чтобы продолжать держать в неведении относительно твоей собственной истории. Понимаешь?

– Нет.

Нин повернулась к ней спиной и оказалась нос к носу с непроглядной тьмой, которая будто бы залепила оконное стекло свежим асфальтом. Нелепо, но Нин вдруг вспомнила о купальнике и полотенце, которые так и лежали сырым комом в сумке для бассейна. Надо бы их повесить, чтобы высохли. Ещё подумала, что, наверное, не сможет приехать на соревнования в воскресенье. И надо бы позвонить, предупредить об этом. И про Маркуса тоже подумала. И про подруг. И вообще про всю свою жизнь.

Она с рождения жила вдвоём с матерью, у них больше никого не было. Не к кому поехать на Рождество или юбилей: ни бабушки, ни дедушки, ни дяди, ни тёти, ни двоюродных братьев и сестёр. Да она даже отца почти никогда не видела! Только она и мать, одни на белом свете, как последние представители вымирающего вида. И теперь вдруг…

Одно слово застряло в горле. Застряло и раздувалось там, разрастаясь с огромной скоростью, пока слёзы вдруг не выплеснули его наружу и слово не взорвалось у Нин на губах:

– Ты меня предала! Зачем? Зачем ты меня предала?!

Вопрос хлестнул Титанию по лицу как пощёчина. Она снесла удар. Он был предсказуем и заслужен.

– Мне очень жаль, – проговорила она, не придумав ничего лучше.

Титания встала, обошла стол и с распахнутыми объятиями шагнула к дочери.

– Иди ко мне, – ласково позвала она.

Нин помедлила (не слишком долго) и позволила себя обнять. В ней боролись гнев, смятение и страх. Можно ли подать в суд на собственную мать за всё, что она сделала? Можно ли вообще подать в суд на человека, которому позволяешь себя утешать? Ведь, как ни крути, Нин вынуждена была признать, уткнувшись лбом в мамину шею: это самое надёжное место на Земле.

– Я понимаю, – прошептала Титания, прижимая к себе дочь. – Поплачь, мой зайч… Упс!

– Всё нормально, – давясь рыданиями, пробормотала Нин. – Можешь называть меня так.