Ефросинья

– Какой бумаге?– не прекращая жевать, с удивлением спросил он.

– А такой. Написано там было, что пропал такой-то без вести, то есть ты.

– А с матерью чего не поделили?– он отодвинул тарелку с луком в сторону и посмотрел на Глашу.

– Да тебя, стало быть, не поделили.

– Не пойму я тебя. Ты ясней говори. Не наводи тумана.

– А вот и говорю. Я после той нашей встречи понесла от тебя. Сын это твой в зыбке. Ваней зовут. А мать твоя, гулящей меня называла, поносила на чем свет стоит, и из дому выжила. И ты теперь мне не веришь? То же гнать будешь?– Глаша застыла на месте, в ожидании ответа.

Ефим скрутил козью ножку и, зажав её в зубах, задумался:

– Стало быть, сын. А чего ты об этом не писала?

– Да я-то писала, да только ты не отвечал.

– Вот как бывает. Ну, славу богу все живы, а большего мне и не нужно. Глаша, ты посиди рядом. К черту эти блины.

Глаша покорно бросила ухват, подошла к столу и села рядом. Они с минуту оба молчали, смотрели на испещренный от ножа стол. В зыбке завозился Ванятка, он немного покряхтел и снова уснул.

– Где же ты был, Ефим?– наконец-то спросила Глаша.

– Долго рассказывать, да и не надо. Сложно все. Правду всегда сложно рассказывать. Главное, что домой вернулся. Отвоевался. – Он дотронулся ладонью до своего лба – Устал я, Глаша. Прилечь бы мне. Голову кружит.

Глаша вскочила с места и стала стелить ему на кровати, где спала она вместе с детьми. Ефим встал из-за стола и осторожно, покачиваясь, пошел на приготовленную постель.

– Ты, Глаша, баню истопи и керосин достань. Вшей я с собой принес.

Не успел он и голову на подушку положить, как глаза сами закрылись, и провалился он в глубокий сон.

Глаша стояла у кровати еще некоторое время, рассматривая мужа, как будто и вовсе его не узнавала. Потом подошла к столу, налила в стакан самогонки и, выпив залпом, пошла топить баню.

На следующий день в избе Масловых гудела гулянка в честь возвращения Ефима Рыскова. Народу набилось, что не продохнуть. Кто-то пел, кто-то смеялся, а кто-то тихо плакал. Через весь стол передавались бутылки водки, ковши с квасом, тарелки с пельменями, блинами, жареными ершами, пирогами с грибами и луком, блюда с мочеными груздями и квашеной капустой. Фрося и Глаша всю дорогу стояли у печи, чтобы слепить еще пельменей и сварить для гостей, налить квасу, нарезать хлеба да пирогов. Рядом все время отвлекали их ребятня, выпрашивая каждый раз кусочек пирога или блина.

– Чем богаты, тем и рады – голосила Степанида Афанасьевна, одетая во все праздничное – Не осудите, гости дорогие.

– Ой, Афанасьевна, не прибедняйся – махнула в ее сторону соседка Наталья Семенова – Вон какие пельмени, ела бы и ела их всю жизнь.

– Глафира, – обратилась тут Дарья Кривая, подняв кверху свой длинный нос с уродливой бородавкой – чай домой теперь уйдешь? Муж то живой вернулся, пора и тебе честь знать, из родительского дома уходить пора.

Баба Нюра больно толкнула её локтем в бок:

– Не лезь не в свои дела, Дарья. Разберутся.

– Знаем мы как разберутся. Это раньше в строгости все было, а сейчас из каждого угла голосят, что баба без мужика вроде все та же баба и прав ей надавали. А на что мне эти права? Дров мне эти права не на колет, сено мне эти права не наготовит и хлеба мне эти права не даст. Да и постель мне эти права не согреет.

– Что ты мелешь? Постыдись, не дома – баба Нюра зацыкала, но Дарья внимания на неё не обращала.

– Глафира, ты не прячься за печкой. Не прячься. Выходи, родимая, к нам. С мужем на пару выпей. За счастье ваше семейное пить будем. А ну, наливай!

Глаша, как невеста на выданье скромно вышла к гостям, села рядом с мужем и, приняв от Кривой Дарьи стакан, произнесла:

– Мне без мужа и прав не надо, тетя Даша. Куда он, туда и я.

Зазвенели стаканы, заголосили гости как на свадьбе, что у Фроси уши заложило. Смотрела она на сестру и словам её не верила. Глаза у Глаши были грустные, как будто она и вовсе не хотела, чтобы её Ефим был здесь.

А Кривая Дарья не унималась:

– Ты, Афанасьевна, смотри, скоро и твой вернется. Ты самогон то припаси, а то время такое, что и не достать его стало. Слышишь, Афанасьевна?

Баба Нюра снова толкнула её локтем:

– Угомонись, Дарья.

Стены и пол заходили ходуном от пляса гостей. Мужики часто выходили на улицу покурить и поговорить о своём, о мужском, а Фрося, только и успевала, что посуду мыть, да со стола объедки убрать. Уже ближе к ночи стали гости расходиться и легче стало убирать со стола, да и голова уже не так гудела. К ней подошла Глаша и стала помогать мыть миски. В её глазах застыли слезы.

– Глаш, не пойму я тебя – начала Фрося – Не рада ты что ли?

– Ой, не спрашивай. Сама не знаю. – Она вытерла рукой слезы. – Отвыкла просто. Вот снова привыкну к нему и все наладиться.

Уже утром Глаша с детьми и Ефимом стояли на пороге с вещами.

– Спасибо вам, мама, что приютили супругу мою с детьми. Век не забуду. – Обращался Ефим к Степаниде Афанасьевне. – Теперь я возвращаю их домой. Не держите на меня зла. Благословите.

Ефим и Глаша покорно склонили головы и Степанида Афанасьевна перекрестила их:

– Идите с богом.

Весь день до самого вечера она не находила себе места. Пыталась занять себя делом, да ничего толком и не выходило. То тесто не всходило, то руку порезала, пока капусту в щи резала. А когда кошка с печи на нее прыгнула и вовсе бросилась к образам, рухнула на колени и стала молиться.

В таком положении её застал Илюша, вернувшись со школы. Он бросил сумку на скамью, прошел в комнату и сев на сундук, произнес:

– Опять ты сама с собой разговариваешь. Сколько раз говорил, нет никакого бога. Кому ты молишься?

Степанида остановилась, встала с колен:

– Отец вот придет, велю ему запретить тебе школу. Сама тебе запретить не могу, не слушаешься. Учат тебя богохульному и ничему больше. Вставай, иди руки мой, есть будем.

В доме стало как то пусто без внуков, без Глаши, которая всегда была занята делом и помогала ей. От Тамары и Фроси много не дождешься, все самой нужно делать, а силы уже не те. Колени болели, спина ныла, глаза уже не те. А что Илюша? А сын её ярый коммунист, хоть и годов ему всего десять. Всегда он занят то в школе, то в театральных постановках участвует, то на улицу с мальчишками уходит. Тамара в школу не ходит, но дома её тоже не застать. То с подружками на улице гуляет, то за горячий обед полы моет в доме престарелой генеральши.

Накормив сына, Степанида посмотрела в окно, не идет ли Тамара или Фроська. Никого не увидев, она стала прибирать со стола.

– Ты, мама, мне свет не загораживай. Задание школьное делать надо – пробурчал Илюша.

Степанида послушно отошла от окна и, вздохнув, ушла в сени, где сев на старую лавку, тихо заплакала. Она сидела так, пока не пришла Фрося, которая заметив мать, села рядом с ней:

– Ну, ничего, матушка, привыкнем как-нибудь.