Приключения Атреллы. Дорога на Регалат

Закон не карает хирурга, но общественность осуждает.

Профессору Орзмунду, сделавшемуся героем фельетонов и карикатур в рипенских и регалатских газетах, пришлось оставить университетскую клинику, кафедру в столице Федре и заняться частной практикой, перехав в Гразид.

Атрелле периодически приходилось выслушивать упреки родственников и знакомых, что ее отец – большой грешник, ибо идет против воли богов. Поменять пол – это не бородавку с носа удалить. Всякий раз, когда отец соглашался делать операцию, в доме назревал скандал. Несколько раз Атрелла уходила жить к школьным подругам. Но потом ей отказали. Дружба с дочерью Орзмунда тоже порицалась.

Она возвращалась, когда отец обещал, что это был последний раз, но проходил месяц или два, и появлялась новая шарнирчатая фигура с длинными губами и ушами, которая, заламывая руки, умоляла то отрезать лишнее, то пришить недостающее.

Гендеры брали профессора измором, пользуясь законом об исключительности гендерской расы. За убийство гендера следовала не просто исключительная мера, страдал весь клан преступника, ибо все имущество отходило клану убитого гендера, а родня убийцы попадала в кабалу на десятилетия, выплачивая половину всех доходов семьи.

Проблема гендеров в медицинских кругах получила название гендерной дистрофии, ибо наблюдалась исключительно в среде этой расы. Впервые это заболевание описала лекарь Сиятвинда почти четверть века назад – но, будучи еще и жрецом бога Лита, она утверждала, что идти на поводу у типичной истероидной реакции означало одно: создать прецедент и из единичного каприза заскучавшего гендера бездельника, называвшего себя стилистом, перевести курьезную ситуацию в разряд заболевания.

Главный лекарь Рипена Анколимэ крайне негативно отнесся к факту, что его бывший друг и однокашник Орзмунд решился на эти операции. Он написал другу гневное письмо, требуя немедленно прекратить, но профессор уже не мог отказаться от такого заработка. Чтобы получить сумму, эквивалентную оплате за одну операцию гендеру, ему надо было трудится в университетской клинике целый год, прооперировав тысячи обычных людей и фардвов.

Выслушав гендерку, Витунг Орзмунд отвел гостью в специально приготовленную для гендеров комнату с длинной кроватью и большим креслом, а сам вернулся и постучал в дверь дочери.

Атрелла нахмурилась еще больше, сжала губы и в знак протеста поглубже спрятала под себя ноги. Вообще вся ее фигура заявляла: «Ты думай что хочешь, но лично я – против».

Она смотрела в книгу, уже не читая, а водила взглядом по одной строчке пиктограмм: «В основе жизни заложена любовь, изливаемая Литом на все живущее в мире, ибо только любовь истинно созидательна и конструктивна. Ведь только силой любви можно сотворять и развивать. Любовь между родителями и детьми, между мужчинами и женщинами развивает и совершенствует этот мир. Только любовь залог успеха лекарского искусства для любого мастера врачевания независимо от его способности данной богом от рождения».

Отец подошел к креслу и наклонился, пытаясь узнать, что так старательно изучает дочь. Атрелла демонстративно подняла книгу, чтобы тот мог прочесть на обложке: Дерамот Линд «Загадка Слемирова архипелага».

– Очень спорная книга, – сказал Витунг. – Линд пытается доказать, что семилетнему мальчишке, который не умел ни читать, ни писать, удалось расшифровать надписи на развалинах храмов… и лечить простым наложением рук. Ты-то понимаешь, что это невозможно без глубоких знаний о строении организма?

– Папа, не надо уходить от темы, – твердо произнесла Атрелла, не поднимая глаз от книги. – Ты должен сказать ему «нет»! Хватит уже! Ну, сколько можно?

Витунг Орзмунд тяжело вздохнул, и потянулся было погладить дочь по голове. Но та резко дернулась, и он убрал руку.

– Милая Трелька, я на корабле, с которого на ходу не спрыгнуть. Это несчастные люди…

– Это не люди, а гендеры, – Атрелла посмотрела отцу в глаза. – В отличие от нас, людей они живут полторы тысячи лет… и никто не виноват, что, дожив до середины этого срока, они вдруг начинают выдрючиваться, потому что им становится тоскливо жить в своем теле. Папа! Это их проблемы. Почему ты должен их решать? Тебе мало, что выгнали из университета? Что у меня нет подруг, что к нам не ходят гости, друзья, потому что их у нас нету! А нанять слуг мы не можем, потому что они бояться, что после нашего дома их никуда больше не примут на работу! – она уже распалилась и говорила негромко, но очень яростно, а в глазах заблестели слезы. – Ты не должен вмешиваться в природу, в Божье уложение, родился гендер мужчиной, пускай и живет мужчиной… а то капризы… скучно ему, видишь ли, быть мужчиной… Как же я ненавижу этих манерных, ломучих, капризных гендеров!

– Ты не права, дочь. Это люди, немного другие, но люди! И это – болезнь…

– Нет, это придурь, папа, а не болезнь. Я устала слышать за своей спиной: «А кто это? Дочка лекаря Орзмунда, который пиписьки гендерам отрезает?». Вот уже где мне все это! – она провела ладонью по горлу. – Ты был лучшим лекарем герцогства, я даже уверена, что в мире круче тебя нету, а теперь ты всего-лишь «пиписьки отрезаешь».

– Это не так, ты же понимаешь! Это пересуды дилетантов! Дураков и бездарей, которые не способны осознать всю сложность моих методик! – разозлился Орзмунд. – Операции, которые я делаю, – уникальны, это не просто член отрезать или грудь, нужно перенастроить всю систему организма на женский или мужской тип. Ты же знаешь это лучше чем кто-либо!

– Знаю, но ничего никому объяснить не могу! Я не хочу объяснять! И не хочу все время оправдываться! – Атрелла соскочила с кресла. Лицо ее раскраснелось, – Я хочу, чтоб мой отец действительно спасал больных, а не перекраивал капризных уродов. Я хочу гордиться отцом, а не стыдиться его. Я их видеть больше не могу. Эти длинные морщинистые противные хари, их уши, которые они не знают, как вытянуть и завернуть, колечки эти, татуировки, волосы, крашеные во все цвета радуги… Меня уже тошнит от одного их вида! И я тебе сейчас твердо говорю: или ты ему откажешь, или я уйду из дома. Прямо сейчас! Я… – она задохнулась, – я поменяю имя, фамилию. Чтобы никто никогда не смеялся надо мной!

От этих слов Витунг замер. Скандал этот был уже не первым… Несколько мгновений он молча изучал дочь, потом, решив, что не стоит уделять внимание словам Ателлы, махнул рукой:

– Не глупи. Куда ты пойдешь? Февраль на улице. Ночь! Сама говоришь, ни друзей, ни подруг… – он подошел ближе: – Послушай, обещаю, что этот будет последним. Сделаем все красиво. Отпустим и сообщим, чтоб больше никого не присылали. Хорошо? Мы же собирались поехать на материк, смотреть затмение Лита. Уникальное явление.

– Последним уже был прошлый, я все поняла, – Атрелла решительно достала из шкафа дорожную кожаную сумку, кинула туда белье, теплые штаны, свитер крупной вязки из некрашеной овечьей шерсти, туда же сунула недочитанную книгу.

Она, не шутя, собиралась уйти.

Отец молча наблюдал за сборами, все еще не веря в решимость дочери.

– А солнечное затмение… не самое важное явление в жизни, папа. Мне важнее, чтобы мой отец был уважаемым человеком, а не мишенью для насмешек и героем карикатур в городских газетах. – продолжала яростно Атрелла.

– Ну, пожалуйста, Трелька… не делай глупости. Ты ж еще маленькая. Ну, куда ты пойдешь?

– Не твое дело. Мне уже семнадцать, по гендерскому исчислению мне сто семьдесят, – она дунула вверх, сметая с разгоряченного лба налипшие волосы. – Этот разговор, папа, у нас уже не первый… – дочь снова провела рукой по горлу. – На-до-е-ло!

Она сгребла в сумку косметику, достала из заначки мешочек с литами, золотыми монетками заработанными летом на практике в портовом госпитале. Потом принялась, тужась и краснея, натягивать на шерстяной носок кожаные зимние сапоги на толстой подошве.

Отец понял, что Атрелла уже не свернет с выбранного пути. Он развел руками:

– Ну, погоди… помоги мне с этим, ты ж знаешь, что без помощи ассистента, я один не справлюсь.

– И не подумаю! Ищи себе помощника сам, плати ему… а я, – она накинула меховой плащ с капюшоном, перепоясалась плетеным ремешком, – Надобы у тебя взять мою долю за все проведенные операции, как поступили бы нереиты, но я не стану. Пусть деньги тебе останутся. А я вернусь, когда узнаю, что ты работаешь в госпитале нормальным лекарем.

Атрелла вытащила из шкафа посох черного дерева, инкрустированный серебром, подарок ей, оставленный несколько лет назад старым другом отца – епископом Анколиме. На набалдашнике посоха читался иероглиф: «Дорогу осилит идущий». Посох был легкий, но очень крепкий, может пригодится в дороге.

Витунг вышел в прихожую, задумчиво грызя нижнюю губу, остановился у входной двери. Внутренняя борьба на его круглом лице почти не отражалась. Отказать гендеру он не мог и не хотел, терять дочь – тоже. Он надеялся, что ее подростковый порыв, каприз исчезнут, как только она выйдет в февральский метельный вечер. Лучше выждать, чем топать ногами и кричать: «Не пущу!» и тем самым только усиливать ссору и разногласие. Сейчас еще есть шанс помириться. Она ему нужна. Как помощница. Пусть идет – замерзнет и вернется. У дочери редкий дар – способности лекаря высшего уровня. Пропасть она не пропадет, но кто ее возьмет без диплома и лицензии? Она обязательно вернется. Может быть, придется подождать. Немного. День или два. Все равно, операцию сразу не начнешь. Нужно время на подготовку.

Орзмунда удручал только один факт, что нет у него никого, кто мог бы проследить за дочерью, докладывать о ней и в случае беды – защитить. Нанять частного сыщика времени не оставалось, а если она не вернется через час или два, найти ее будет очень непросто. Оставалось ждать и молиться.

Атрелла перекинула через плечо сумку и повертела посох в руках, раздумывая, брать ли его. Вещь дорогая, а значит соблазн для воров. Она не спешила, давая отцу убедиться в твердости ее намерений, подошла к двери, обернулась.

– Ну, прощай, папа, – резко дернула ручку засова, и этот лязг запомнился Витунгу вместе со словами дочери: – Может, еще и увидимся. Как устроюсь – напишу. За меня не волнуйся. Не пропаду!

– Подожди! – Орзмунд бросился следом, но распахнувшаяся дверь под ударом ветра захлопнулась, больно ударив по лицу. Он схватился за нос. Между пальцев брызнула кровь. Лекарь зажал крылья носа, кровь потекла по руке и капнула на пол. Витунг вышел во двор, двумя руками собрал с перил в ладони горсть колючего снега и приложил к лицу. Кровь мгновенно остановилась.

В метели уличные столбы светились желтыми пятнами, и белое крошево заметало маленькие следы.

Он постоял пару минут, не пытаясь догнать дочь, и вернулся в дом. По лицу его катились капли – таял снег, или это были слезы? Он не мог бы ответить честно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В которой Атре?ллу пытаются обокрасть два фардва-гастролера.

Атрелла действительно ушла из дома, не имея цели. Это был юношеский протест. И она сперва хотела просто уйти, дальше мысли не шли… уйти и все… и идти, идти… пока папа не прибежит и не скажет:

– Я выгнал этого гендера. Пойдем домой! Я все понял, и больше не буду делать эти операции!

Но он не догонял, а пустынная улица вела к городской площади. Девушка не спешила, но и не оглядывалась. Она шла с гордо поднятой головой, чтобы злые слезы не катились по щекам. Ветер задувал в отвороты капюшона зимнего плаща, и она никак не могла услышать, что происходит сзади. Периодически ей казалось, что раздаются скрипучие торопливые шаги, тогда она приостанавливалась, но никто не догонял, и она шла дальше.

Так ноги ее привели к центральной площади, богато уставленной светящимися столбами.

Выйдя на городскую площадь, Атрелла увидала зеленый и красный фонарики междугороднего парового перевозчика до Ганево?ла – домик на колесах. Решение возникло моментально. Она должна уехать! Куда? Да хоть куда! Раз папа не догонял ее, значит, она должна убежать как можно дальше. Пусть поищет!

На борту паровика значилось «Гра?зид-Ганево?л». На крыше большая надпись «Бурду?н и Грами?лин. ТК»

Междугородние перевозки компании Бурдун и Грамилин, чего не ясного?

Она постучала в водительскую дверь. Поднялась форточка, и высунулась бородатая молодая физиономия: