Кровавый пир

– Паша, что ночью было у нас? – тревожно спросила Наташа.

Девушка закачала головою и приблизилась к самому Наташиному уху.

– Беды, беды! – зашептала она. – Сергей?то Иванович в ночь поднялся, да людей собрал, да с ними на Васильеву усадьбу пошел…

Наташа задрожала и зажмурилась.

– …Усадьбу?то всю сожгли, а его, сокола?то нашего, вытащили да бить начали. Розгами! Били, били, а он и дух вон. Его и бросили! Мне Первунок говорил. А его холопьев к нам привели!.. Боярышня, родная, очнись! Что с тобою? – в ужасе зашептала Паша. – Ах ты, напасть какая! Что я сделала!

Она стала трясти руки Наташи. Та очнулась и вдруг выпрямилась. Бледное лицо ее казалось лицом мертвеца, глаза же горели ярким пламенем.

– Ну! – горячо молвила она. – Если Васю он забил, он не брат мне больше, а ворог! Ворог! Ворог! – и, всплеснув руками, она упала в постель и залилась слезами. Паша вилась над нею, как голубь над голубкой, и под конец заревела сама, обняв свою болрышню.

Кроме слез, ничего у них на защиту не было.

Днем вошел к своей дочери хмурый, мрачный Лукоперов. Он сел на скамейку, гладя рукой свою длинную бороду, потер переносицу, провел рукою по лысой голове, наконец заговорил:

– Вот что, доченька, ты этого Ваську – разбойника из головы выбрось! Теперя к тому ж он и помер, так о нем и речей быть не должно. А к тебе вскорости князь Прилуков свататься будет, так о нем думай! Поняла?

– Поняла, батюшка! А с чего Василий помер?

– С чего? – старик совсем растерялся. – С чего? – повторил он. – А со смерти, доченька! – вдруг ответил он резко и встал. – Так помни! – прибавил он. – А пока што я тебя еще подержу на запоре, как ослушницу!

Он кивнул головою и вышел.

– Скрывают! – промолвила вполголоса Наташа – Самим зазорно! Ох, братец, братец, кровушка моя!

Слезы опять выступили на ее глазах, но она поспешно отерла их и села к пяльцам, но игла падала из ее руки, шелк путался и узор мелькал в глазах и двоился…

Скучные, тяжкие, монотонные дни, один как другой, потянулись для Наташи. Суровый отец не пускал ее из светелки, и она даже с девушками не видалась, кроме Паши.

И вдруг однажды Паша сказала ей:

– Скажись хворою. Проси Еремейку! Он видеть тебя хочет, а для чего – не сказывает.

Дрогнуло сердце у Наташи. В тот вечер Паша сказала старику отцу:

– Боярышня занедужила. Головку не подымает. Дозволь Еремейку привесть!

– Пожди, сам загляну!

Старик заглянул в светелку: лежит его Наташа, стонет, головы не подымает. Он постоял над нею, потряс бородою и вышел вон.

– Покличь завтра утречком, ежели не полегчает, – сказал он Пашке.

На другое утро Еремейка вошел к Наташе.

Он угрюмо из?под нависших бровей сказал Пашке:

– Оставь?ка нас, девица, вдвоем!

Пашка нехотя оставила светелку.

Наташа сразу оправилась и, поднявшись, спросила:

– Зачем ты видеть меня хотел?

Старик оглянулся и тихо заговорил:

– Я Василья твово к себе уволок и вылечил. Он теперя в город уехал воеводе жалобиться. Он думает, толк будет! – усмехнулся он. – А тебе передать наказывал, что люба ты ему больше жизни. А ты его любишь ли, спросить велел.

– Жив, жив! – радостно воскликнула Наташа. – Да скажи ему, Еремейка, что люблю я его, что крикни он, и, как птаха, полечу за ним, хоть туда, где небо с землей сходится!

Еремейка тихо, ласково улыбнулся.

– Ладно, девушка! – сказал он. – Теперь не кручинься. Коли будет тебе беда какая, покличь меня, старого.

Он ушел. Паша вошла в светелку и руками всплеснула:

– Боярышня, голубушка, что сказал Еремейка тебе, что сразу повеселела так?

– Паша, он жив! Жив мой Вася!

– Ну? Вот слава Те Господи! – искренно обрадовалась Паша. – Теперь ты хоть покушай, голубушка!

– Ждать его буду, Паша! Прилетит он, мой сокол, и меня унесет с собою на вольную волюшку!

Наташа словно расцвела от радостной вести. Из ее светлицы вдруг раздалась песня, но скоро она снова оборвалась, и потянулись мучительные дни.

Снова пришел в ее светлицу отец и уже без предисловий сурово заговорил:

– Слышь, ты весела что?то стала? Так помни, дочка, чтобы о Ваське и мыслей твоих не было! Жив он, сучий сын, оказался. Не забили его мои холопы. Окаянный, теперь совсем убежал! Так у меня смотри! Руками своими задушу тебя лучше, а Ваське не видать тебя! Помни!

И спустя немного вошла Паша и зашептала ей:

– Слышь, боярышня! От воеводы посланец прискакал. Наш?то свет Василий на государей наших жалобицу подал. Иван?то Федорович нонче в ночь в Саратов едет. Добро на поклон воеводе целу телегу везут! Быть теперь худу Василию!

– Как же худу, если его обидели?

Паша покачала головою:

– Эх, боярышня, у воевод кто богаче, тот и прав!

Защемило сердце у Наташи снова. Каждый день она пытала Пашу, не знает ли та чего, но Паша ничего не знала, и потом дня через три снова привела к ней Еремейку.

– Что, дедушка? – спросила его торопливо Наташа.

– Пригнал гонца спросить тебя: любишь ли?