В поисках убийцы

– Я вам другое дело дам. Вот заявление, возьмите его и ищите! – и Август Семенович передал Калмыкову заявление о пропаже с чердака белья.

Калмыков ожил и, выйдя от помощника, сказал Чухареву:

– Иди и отказывайся. Все рукой махнули.

А в этот день, как нарочно, в столичных газетах было напечатано, что в настоящее время полиция напала на верный след и не сегодня – завтра общество узнает и настоящего злодея, и все кровавые подробности зверского преступления.

Начальник сыскного отделения прочел это сообщение и с досадой смял в руках газету.

– Словно издеваются, – пробормотал он и энергично позвонил. – Помощника! – сказал он курьеру, а когда Август Семенович явился, сказал: – Вот что, милейший. Мне в настоящее время очень некогда. Так вы возьмите на себя это дело о руке и ноге, и чтобы преступник был найден, я так и его превосходительству доложу. А репортеров гоните. Никаких сообщений! Они только путают без толка. Идите! – и он кивнул головой, а затем вздохнул с облегчением, когда помощник вышел из кабинета.

Август Семенович вошел в свой кабинет с таким выражением на лице, словно он проглотил тухлую устрицу. В это время к нему вошел Чухарев.

– Я пришел, Август Семенович, отказаться от этого дела, – сказал он.

– Ни под каким видом – с! Напротив, вы должны найти преступника во что бы то ни стало или выходите со службы. Вот что! Идите!

Чухарев выскочил как ошпаренный и схватился за голову, а помощник начальника вздохнул с видимым облегчением.

VIII

Сам по себе

Семечкин, решив обратиться к Прохорову за советом, не хотел откладывать и направился к Авдахову, на Калашниковский проспект.

Авдахова он застал в лабазе за приемом муки. Целой вереницей стояли сани, нагруженные мешками. Крючники, засыпанные мукой, друг за другом входили в лабаз с мешками на спине, два приказчика вели счет мешкам, а Авдахов, завернувшись в лисью шубу, указывал, куда класть, покрикивал на приказчиков и томился от скуки.

– А! – радостно приветствовал он приятеля. – Егору Егоровичу нижайшее! Каким ветром занесло?

– Здравствуй, Савелий Кузьмич, – сказал Семечкин, осторожно проходя среди крючников с мешками и без мешков. – По дельцу к тебе.

– Очень превосходно! – обрадовался Авдахов. – Вы, мальцы, уже без меня примите, – сказал он своим приказчикам и обратился к Семечкину: – А мы с тобой в биржу пройдем, за парой чая и побалакаем.

Они перешли улицу и вошли в трактир» Биржа».

– Накось тебе, Ефремушка, – сказал Авдахов, сбрасывая швейцару шубу, – стряхни муку?то!

– Обязательно, Савелий Кузьмич, – приятельским, тоном ответил швейцар, подхватывая шубу.

– Эй, услужающий, – крикнул Авдахов, входя в общий зал. – Водочки закусить и пару чая.

– Я позавтракал, – заметил на это Семечкин.

– А тут закусишь. Вот в уголочке и сядем.

Они заняли столик в углу зала.

Посетителей не было. В этом трактире общий зал обращается в хлебную биржу в двенадцать часов дня, потом пустеет и снова наполняется уже вечером. В трактире было тихо, только по коридору из кабинетов доносились яростная игра на расстроенном пианино, смех, отдельные возгласы и звон посуды.

– Кто шумит? – спросил Авдахов у хлопотавшего подле их столика лакея.

– Селиванов, Никита Саввич. Сейчас после биржи, – ответил лакей улыбаясь.

– А! – Авдахов кивнул головой и объяснил Семечкину: – Хороший подряд устроил, заливает теперь. Ну, какое же твое дело? Сказывай!

Он налил водки, чокнулся, выпил и отправил в рот целый ломоть семги. Семечкин объяснил.

– Правильно! – кивнул Авдахов. – Сергей Филиппович – золотой человек! Я тогда какой дебош сочинил, он поехал, кого уговорил, кого смазал, а на суде вчистую: был невменяем. Всего три катеньки заплатил, а ему полсотни. Золотой человек! Теперь загордился, по мировым не ходит. Так тебе что?

– Когда принимает?

– С шести до восьми, каждый день. Теперь, – Авдахов посмотрел на часы, – четыре. До шести посидим, и валяй. Что вечером делаешь?

– А ничего. Тоска у меня, Савелий Кузьмич, лютая тоска, – ответил Семечкин с порывом.

– Оно точно! Так вот мы с тобой тоску эту душить и станем. От Сергея Филипповича кати сюда. Я подберу еще парочку, и махнем. Идет, что ли, а?

– Что ж, можно, – вяло ответил Семечкин.

Он едва дождался шести часов и торопливо поднялся.

– Так сюда и ворочайся, – сказал Авдахов. – Я не прощаюсь.

Егор Егорович вышел и поехал к Прохорову.

У Прохорова была практика, и в приемной сидели два клиента. Семечкин переждал всех и вошел последним.

– А, почтенный собутыльник! – приветствовал его Прохоров. – Какими ветрами?

– За советом, Сергей Филиппович. Душевное дело.

В голосе Семечкина послышалась сердечная боль, и Прохоров сразу проявил к нему внимание.

– Ну, садитесь, и будем разговаривать, – сказал он, указывая на кресло и садясь сам. – Рассказывайте!

Семечкин откашлялся.

– Помните наш дебош? Я тогда тоску заливал. Жил я себе, Сергей Филиппович, до сорока трех лет тихо, покойно и вдруг полюбил, да так полюбил, что ума лишился, покой потерял. А она нет. И вот ее?то, любовь мою, в куски изрезали, ограбили и надруганию предали.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Прохоров.

– Да то, что сказал: в куски изрезали.

И Семечкин рассказал все, что уже сообщил начальнику сыскной полиции, и затем передал о безуспешных розысках последней.

– Что же вы от меня хотите? – спросил Прохоров.

– Совета, Сергей Филиппович. Теперь я в эту полицию ни в грош не верю и сам решил за дело взяться. Жив не буду, если этого изверга не изобличу. Так вот, присоветуйте, как за это дело взяться, с чего начать, кому деньги платить.