«Я жил тогда в Одессе пыльной…»

Наш граф. Повёл себя, как трусик,
И впрягся в дело, словно в тягло,
Где он – тяглец, а я – наглец.
Не наказал его, мальчишку,
Арапа, вздорного поэта
И честь семьи не отстоял.
Считай, со смертью соревнуясь,
Как лев, в баталиях сражаясь,
Свой чин напрасно получил?!
Сей человек, познавший порох
И знавший кровь не по картинке,
Поэта просто пожалел?..
Не принял граф моей перчатки.
Зачем ему дуэль с мальчишкой?
И грех брать на душу не стал.
А мне б досталась Воронцова,
И успокоил бы желанье,
Когда бы графа я убил?
А смыл бы он свои обиды
И свой позор перед Одессой,
Сразив поэта наповал?
Хотя и ходит «рогоносцем»,
Но, тем не менее, сдержался
И жизнь арапу сохранил.
Не стал меня брать на арапа,
А просто выслал из Одессы,
Чтоб сочинял свои стихи.
Когда талант – удел немногих
И достояние народа,
Найдётся право отнимать?
Стихи по младости приходят
И по горячности натуры.
А так писал бы в пятьдесят?
Зачем гранить мне мостовую,
Кому-то плакаться в жилетку,
А там турусы разводить,
Что на колёсах иль без оных?
А если был бы я женатым,
И стал оказывать вниманье
Какой-нибудь там Воронцов
Моей супруге, что от бога,
Живёт совместно пред народом,
То как бы я себя повёл?..
…Сидел потерянно в коляске,
И собирал пасьянс из мыслей:
Что заслужил, то получил.
(За всё сполна на Чёрной речке,
Как срок пришёл душой ответить,
Я рассчитался по долгам…)
Что мне достойно будет с честью
В любви нести твой образ милый,
И мне по праву ли дано
Желать, чтоб именем моим
Твой слух был занят постоянно
И мной была окружена;
Желать, чтоб громкою молвою
Всечасно, каждое мгновенье
Тебе звучало обо мне;
Желать, чтоб радостно внимала
Ты гласу верного поэта
Одна в открытой тишине;
Желать, чтоб помнила моленья
В минуту тягостной разлуки
Тогда в саду, во тьме ночной?

«…Случилось как-то мне стреляться …»

…Случилось как-то мне стреляться —
Да с Кюхельбекером, напомню.
Тот в шляпу Дельвига попал.
Так промахнулся бедный малый,
Вложив всю злобу в этот выстрел,
А я в него стрелять не стал.
И нашим «милым» разногласьям
Всему причина – эпиграмма,
Что я, по дружбе, набросал,
На суд лицейский предоставив,
Не осудив Вильгельма строго,
А только в шутку превратив,
Чтоб можно было посмеяться,
А после выпить по бокалу
И там – ударить по рукам.
Но, видно, что-то не задалось,
И повернулось, как вернулось…
«Случилось мне, мои друзья,
Как Яков запер дверь оплошно,
И кюхельбекерно, и тошно,
Когда вечор объелся я».
Здесь нет и буквы оскорбленья,
И нет обидного подтекста,
А только шутка для друзей.
Ах, Кюхля, Кюхель, друг сердечный,
За что хотел убить Француза?
Свой зад турнюром мне прикрыть?
Пусть дамы внешность украшают
И кавалеров обольщают,
А я друзьями дорожу.
Хоть быстро вспыльчив и отходчив,
Я дров в запале не ломаю,
Тебя обидеть не стремлюсь.