Приключения поэта в заколдованном лесу

Молочко от лесной коровки оказалось душистым, с привкусом лесных ягод, особенно земляники, типа йогурта, только намного ароматнее не пересахаренное и без послевкусия химии.

Отняв жбанчик от губ увидел, что ни лешего, ни коровки: исчезли. Поставил горшок на землю.

Выпрямился.

Осмотрелся.

Как будто ничего не происходило.

Как будто…

Но через минуту понял, что это не так. Лес начал меняться прямо как по волшебству. Словно у парня сняли, как пенку с молока, пелену с глаз. Будто кто- то невидимый протёр тряпкой очки от пыли. Сначала усилились звуки. Словно повернули тумблер на усилителе, как на дискотеке, чтобы толпу от грохота дебил-музыки колбасило не по-детски. Окружающая его стена леса зазвучала разноголосьем, переливаясь оттенками, будто в оркестре вступили новые инструменты, до поры до времени молчавшие. Лес придвинулся вплотную, и словно разглядывал его тысячью глаз. Палитра красок окружающего мира стала глубже, ярче, насыщеннее, как в мультфильме: он почувствовал себя одним из персонажей.

– Полный фуникулёр! – в восторге сказал любитель острых ощущений (а на этот момент он себя таким начал чувствовать), стараясь унять сердцебиение и усиленно пульсирующую в голову кровь, рассматривая во все глаза произошедшую перемену. – Точно у меня « болты срезало»* во внутреннем пространстве черепа! Вот это я попал в реальный галлюциногенный замес!

Он увидел тропинку: она как по заказу легла ему под ноги, желтовато- лимонного цвета, утоптанная. Шагнул на неё с таким чувством, словно на минное поле. Постоял маленько привыкая. Ничего не произошло.

Пошёл.

Канареечного оттенка лента и сама, как канарейка, вздрагивающая тысячью всполохов, весело побежала вглубь леса. С обеих сторон тропинки тёмно-зелёная травяная субстанция – ему показалось – зашевелилась, зажила своей жизнью. Он почувствовал что лес стал одним гигантским живым существом, миллионом живущих, двигающихся в его тёмной лиственно- древесной массе макро- и микроорганизмов, копошащейся протоплазматической формой. Словно волна прошла по деревьям, мху, лишайникам и траве, когда он присмотрелся внимательнее: вздрогнула, ожила, задвигалась, заговорила. Из травы, притягивая внимание, высунулось множество растений и цветочных голов, повернувшись бутонами в его сторону, зазвенели, заблагоухали сильными, разнообразными, насыщенными запахами и красками, что у Артёма закружилась голова. Приветливо, словно приглашая, чуть позвенивая, закачали синими глазами колокольчики, ландыши вытягивали свои узкие стебли в его сторону, раскачивались остролистные папоротники, сине-голубыми брызгами цветков тряслась медуница, тут и там белыми вкраплениями бросалась в глаза сныть… Это только растения, какие он хорошо знал. Но тут было в десятки раз больше! На гнилых пнях и в тёмных ложбинах мха сгрудились кучками грибы: лисички, опята и с тревожным любопытством смотрели на него яркими бусинами глаз. Деревья, как ожившие исполины, наблюдали за ним, перекидываясь замечаниями, дескать, опять чел появился, не причинит ли нам зла, не будет ломать ветви и вырезать перочинным ножом на наших туловищах: « Здесь были Вася и Владя – «уговорили» два литра водки». Или: « Коля плюс Люся равно любовь». «Как это делают другие дебилы племени человеческого, – как будто, – Артёму померещилось, – сказала сосна. – «Нет, – ответила ей ель, – не видишь, что-ли, это Артёмка- поэт, тут рядом живёт, он, когда к нам в гости приходит, не хулиганит, ветку не сломит, если она на пути. – «Как же, – возразила берёза, – две недели назад у сестры срезал несколько веток, правда извинился, прости, говорит, берёзка, мне твои ветви нужны для веника в бане париться.» – «Вот видишь, извинился же, – встал на защиту ели кряжистый, уже старый дуб, – а другие идиоты племени человеческого, вон что вытворяют! Не помнишь разве, неделю назад приезжали злые люди на железной вонючей тарахтелке – автомобилем называется – рыбу ловить, рыбаки грёбаные, четверо неумытых рыл, остановились на спуске, где ольха, два дуба и орешник, разбили палатку, разожгли костёр, какой-то тут у них базар беспонтовый бытовой, ладно, сначала сухой валежник собрали для костра, а позже, поднажрались сатанинской водички, сволочи, от которой люди делаются как припадочные, орут друг на друга, ржут, как кабаны, объевшиеся жёлудей, дергаются под свою идиотскую музычку, потом раздерутся: начали безобразничать, ломать неокрепшие ветви с молоденьких деревьев, в дубок бросать ножи и топор, нашли забаву. Хорошо Макарыч их отвлёк, а то бы по пьяни и лес подожгли!

Артём все разговоры между деревьями понимал, и ему было очень стыдно за поведение братьев- человеков, какие из них некоторые становятся дикари, когда начинают чувствовать свою безнаказанность – что хочу, то и ворочу. Он шёл дальше по тропинке, как зачарованный лесной странник: лес постепенно раскрывался перед ним, поражая новыми картинками. Из-за каждого дерева и куста на него глазели и показывали пальцем чудные мифологические существа: анчутки, анцибалы, шишиги, кикиморы, квакуны, рмутники, кошедралы, пинчюботалы. Вдруг справа, когда начался густой орешник, где он заметил висящие на нём вместо орехов блестящие разноцветные шары как на новогодней ёлке, кусты раздвинулись, и высунулась уже реальная лесная дама- кикимора. Легка на помине, подумал поэт, даже и не удивившись: начал привыкать к новой реальности, сразу въехав в её фантастические обертоны. В самом деле – она была такая, когда он к ней начал присматриваться. Реальная дама, живущая по закону жанра в болоте: зеленовато-серая, всклокоченная, с жёлтыми, светящимися, как у совы ночью, глазами, синими губами и длинным из сухостоя, сучком- носом. Одета во что-то кургузое неопределенного цвета, типа платья с секонд хенда, но Артём не был уверен, что это и есть классический женский аксессуар одежды. Чем-то похожая на некоторых знакомых ему дам, злоупотребляющих алкоголем. Он вспомнил рассказ лешего про городскую даму, превратившуюся в кикимору: уж не она ли это?