Слабый свет давало лишь окошко Марьи, освещённое изнутри, – но я знал, что девка спит, в её питьё сёстры подмешали что надо.
Когда нелюдь явится – она не сможет ему помочь.
Не сговариваясь, мы с Кирьяком, вместо того, чтоб встать по углам дома, прижались к стене, рядом с освещённым окном, но так, чтобы свет на нас не падал.
Я стоял, упираясь лопатками в вековые брёвна, мокрый насквозь, угрюмый, стиснувший зубы, и видел: мой отказ, моё несогласие ничего не изменили. Надо было возражать громче, препятствовать решительней.
Если вершится нечто нехорошее – мало быть против. Мало просто молчать, или пыхтеть, или отворачиваться. Надо противодействовать всей силой, на которую способен.
Дождь хлестал по нам.
– Слушай, Кирьяк, – сказал я. – Ты понимаешь, что у нас ничего не выйдет?
Кирьяк ответил сразу и решительно, как будто ждал вопроса или даже сам был готов его задать.
– И что теперь? – прошептал, блеснув в темноте злым глазом. – Если хочешь – уходи.
– В следующий раз он сбросит тебя не с трёх саженей. Повыше поднимет. Полетишь из-под облаков, об землю грянешься – и от тебя останется мешок с костями.
– Да, он сильный, – нехотя ответил Кирьяк. – Это я признаю?. Но нас пятеро. Навалимся – поглядим.
– Он и пятерых поломает.
– Значит, – сказал Кирьяк, – в следующий раз я ещё кого-нибудь позову. Будем биться, пока не побьём. Непобедимых врагов не бывает.
– А может, он не враг?
– А кто?
– Посторонний, – сказал я. – В своём мире живёт, а к нам попал случайно.
– Так не бывает. Мир у нас один. Средний. Принадлежит нам. Людям. Дадим слабину – нас пожрёт всякая нечисть.
– Нечисть желает людям зла. Нечисть ворует наших детей и пьёт нашу кровь. А он что делает?
– Он лезет к нашим бабам, – сказал Кирьяк. – По ночам, как вор. Был бы мирный и честный – вышел бы открыто. Днём. Подарок бы поднёс, в знак уважения. Люди так делают. А он – не сделал. Он распластался и отай в окно полез. И ты мне говоришь, что он – не враг? А кто тогда? Любезный кум? Череззаборный соседушка?
– Мир большой, – сказал я. – И мы не всё про него знаем. Мало ли какие диковины бывают. Если каждого пришлого сразу бить – пришлых не станет. Будем сидеть и друг на друга глядеть.
– Не понимаю, – сказал Кирьяк.
– Вдруг, – спросил я, – мы неправы? Вдруг мы у него чему-нибудь научимся?
– Я не хочу учиться, – сказал Кирьяк. – Я хочу, чтоб никто чужой не лез к нашим бабам. Кто своих баб не сторожит, тот сам бабой становится. Всё.
Бывает – тяжело, а бывает трудно.
Мне в ту ночь, под тем ливнем, стало трудно. Голова гудела, не вмещая всех резонов.
Моё сердце хотело взять девку Марью и увезти куда-нибудь подальше, в тихое место, на берег спокойной реки, на лесную окраину – и прожить с ней жизнь. И родить детей.
Но она не хотела. Она меня не любила.
Я был умный взрослый человек тринадцати годов, я точно знал – ей нельзя связываться с нелюдем, с чужаком, с существом из другого мира; неважно из какого.
Неважно, в скольких мирах мы живём.
Мы, венеды, обитающие вдоль рек на границе великой степи и великого леса, а также все племена, кто живёт к северу и западу от нас, – верим, что человек живёт в трёх мирах.
Кочевники, пахнущие конской мочой, думают, что мы живём в семи мирах.
Люди с дальнего запада – они иногда тоже доходят до наших мест – говорят, что мы живём всего в двух мирах, нынешнем – и следующем.
Теперь – и после смерти.
На вопрос, где мы находимся до нашего рождения, они не могут дать ответ.
Наши предки, древние из рода великанов, вообще не верили в миры. Их жизнь была настолько трудна и опасна, что они верили только в себя, и сами себе были богами, и каждый сам создавал свою Вселенную.
Так или иначе, семь миров вокруг нас, или два, или семь раз по два – если сущность из другого мира приходит к тебе, – с нею можно поговорить.
Что-то дать. Или что-то получить.
Но всерьёз связываться – нельзя.
Кто из вас хоть раз ясно ощущал присутствие духов или богов? Каждый скажет: да, было.
Они приходят, они являются нам.
Каждый, даже самый грубый и глупый, обязательно хоть раз в жизни что-то почувствует, что-то увидит.
Другой мир есть, это невозможно отрицать.
Иногда они приходят оттуда. Посторонние существа.
Я видел их много раз.
Я видел духов, бесплотных, они являлись мне и стояли рядом, как будто желая что-то сказать; но молчали; само их появление возле нас и означает послание.
Я видел рыбину размером с быка, по утрам она всплывала из омута посреди реки, выходила на мелководье и утаскивала под воду взрослых мужиков, пришедших искупаться перед началом работы.
Эта рыба, похожая на сома, только толще и длинней, невероятно живучая – когда её поймали, она билась, пока в её сердце не воткнули три рогатины, – считалась существом другого мира.
Ещё я видел однажды живого змея длиною в четыре лошади, сплошь покрытого кривыми рогами, от кончика хвоста до кончика морды, и ещё по хребту шёл двойной ряд таких же рогов; этот змей не ползал, а прыгал, он имел четыре лапы наподобие лягушачьих, и двигался так быстро, что я не успел его толком рассмотреть.
Если лягушка размером с кулак прыгает на расстояние человеческого шага, то этот змей прыгал на расстояние в тысячу шагов.
Этот змей, чудом не убивший меня, был существом из другого мира.