Горпына

– Дед, друг, а учитель в последнюю очередь. Он не считал меня своей ученицей, все внучкой называл. Не хватает его, сколько уже лет прошло. Нет ныне таких людей. Мир все больше погружается в саван темных энергий. Слуги Христа навевают тьму. Близится битва. И ты, и я это знаем, как и исход.

– Ты знаешь, кто поведет казаков на бой?

– Ты тоже, но не будем произносить имени вслух. Если ты выздоровеешь и сил наберешься, то сам все своими глазами и увидишь.

– Казаки денек-второй поживут у вас, а потом, как удостоверятся, что все в порядке, уедут. Не возражаешь?

– Могут и три-четыре дня пожить. Помогут нам. Здесь тебя опасно оставлять. Места есть более укромные, где можно и зиму пережить, и себя в порядок привести.

– Что ж, я согласен. Поживу у тебя, пока не выгонишь.

– Не усидишь ты тут долго, на Сечь и в плавни потянет. О Франции мне расскажешь. Вижу, что жил там долго.

– Расскажу, коли послушать захочешь.

– Воин ты, умелый воин, былые навыки, правда, подрастерял, но это дело наживное.

– Лекарь я, как и ты.

– Лекарь не пекарь и не бондарь, – вздохнула Горпына. – На первый раз обо всем поговорили. В хату пойдем. Заждались нас. Хлопцам скажи, что договорились обо всем.

– Злотыми за постой заплачу.

Горпына усмехнулась.

– Хочешь, чтобы я обиделась?

– Тогда дам на инструмент денег.

– Вижу, что не бедный ты.

– Не отказывайся. Если не тебе, то детям и внукам пригодятся злотые.

– Ладно, почти согласилась. Умеешь убеждать. Налогов с нас все больше сдирают, хоть и глушь. Никак не нажрутся старосты. Хотя панщины нет пока. Хорошо, что не доживу до того, как это случится.

– Знаешь, когда умрешь?

– Догадываюсь. Могу и раньше уйти, но врагам такой радости не доставлю.

Я кивнул, а Горпына сразу же встала из-за столика и направилась в дом, а я пошел за ней. Так первый раз в своей жизни встретился я с Горпыной, женщиной, которая по мере того, как я больше узнавал о ней, раскрывалась передо мной во всей своей красе, в первую очередь в красоте характера и поступков, которые она совершала.

Пробыл я в здешних местах почти два года. За это время, как говорят, много воды утекло. Перезнакомился я со многими местными жителями, да и так получилось, что рассказала мне Горпына несколько историй из своей жизни, которые, как только я их услышал, решил записать, когда будет время. Время нашлось у меня лишь в возрасте девяноста лет. Именно тогда я вновь обратился к истории Горпыны. Скажу сразу, что история ее жизни не менее захватывающа, чем история жизни казака, который воевал и везде побывал. Да и не сказать о женщинах, как я вижу, вглядываясь в будущее, было бы в корне не верно. Ведь будущих казаков, каких-никаких, вынашивают и рождают женщины. И закалка у женщины иной раз должна быть еще крепче, чем у мужчины.

Ведь мужчина может за себя постоять, оружие в руки взять, а у женщины сабля – брови черные, да усмешка и насмешливый взгляд. Как посмотрит, так и поблагодарит, отметит для себя: с этим может что-то получиться, а от этого надо подальше держаться. Правда, Горпына такая девушка и женщина была, что и саблей умела управляться, а виной тому был дед. Именно он многому научил внучку. О деде Горпыны мой следующий короткий рассказ, чтобы было понятно, откуда такая умная и знающая Горпына взялась. Наука казацкая и волховская, которую женщинам не показывали, была преподана Горпыне, правда, не сразу. Митша в данном случае шел против понятий и правил, бытовавших в казацкой среде. Он знал, что делал, и знание это со временем проросло во внучке. Тут, как говорится, что посеешь, то и пожнешь. Куда стрелу из лука направишь, туда она и полетит.

Знахарь

Что можно сказать о человеке, который немало казаковал, многому научился, побывав далеко за пределами Украины, освоил лекарскую практику и стал целителем? Его дорога в жизни – помощь казакам и многим из тех, кто к нему обращается.

Что можно сказать о его детях и внуках? Только лишь то, что в любом случае, хотят они того или нет, а ремесло, выбранное для кого отцом, а для кого дедом, оставляет на них и на их судьбах и линиях жизни неизгладимый след.

Что можно сказать о внучке знахаря, искусство которого с годами только лишь совершенствуется и оттачивается, а в чашу опыта падает очередной изумруд?

Она, хочет того или нет, только лишь его продолжение. И, как стрела из лука, поражающая цель, летит туда, куда ее направит умелый стрелок.

Иван Сутима, в прошлом лихой казацкий атаман и характерник, выбрал свой путь. Он своими действиями во многом определил судьбу и детей, и внуков. Не все они пошли по его стопам, не все дожили до его лет, никто из них, как отец и дед, не взял в руки дубовый посох и не начал лечить.

Лишь внучка – как степной цветок, распускающийся под светом солнца, несмотря на невзгоды, продолжила дело деда как понимала, могла и умела.

    Василь Галайда

Переночевали мы у хозяев, кто в хате, а кто в сарае, который рядом стоял, а поутру Горпына и говорит, к нам обращаясь, мол, здесь жить почти опасно. Надо бы в лес пойти, да избушку в нем охотничью найти, да не одну… Остап, как главный группы, то на меня, то на Горпыну, то на Яра поглядывает, но молчит. Да и что говорить? Как хозяева скажут, так и будет. Хозяин остался, а Горпына повела казаков по тропкам-дорожкам, что к лесу вели, а потом и в лесу между деревьями да полянами вились, на восток, туда, где бежал привольно, неся воды, Славута-Днепр. Я ходить тогда не мог долго. В хате остался вместе с хозяином. Как я понимал, именно в тех местах, куда Горпына группу вела, мне и предстояло зимовать.

Хозяин, мужчина не очень-то и словоохотливый, тем не менее, делами позанимавшись, решил побеседовать со мной. Уселись мы, как и вчера с Горпыной, за столик, что на веранде был, тут Якуб, глядя чуть мимо меня, беседу-то и завел. На меня глядит хитро, ус поглаживает и поправляет, все присмотреться хочет. Якуб в прошлом казак и казак умелый и справный, почти лихой по молодости. Был и десятником, и сотником, мог и дальше пойти, но не захотел. Он на три года старше Горпыны, но годы пока еще не слишком тревожат его лицо морщинами. Якуб силен и боевит. Казацкое в нем только лишь набрало силу и теперь, насколько это можно, хозяин проявляет это в работе. По хозяйству ведь всегда дел хватает.

Беседа, начавшаяся где-то после полудня, когда Якуб уже много по хозяйству сделал, течет, как река, неспешно и размеренно. Якуб не торопится, меня расспрашивает, да и о себе не молчит. Многое от него узнаю. Дети, а их у супругов пятеро, давно с ними не живут. Разошлись по свету в поисках лучшей доли. Одного сына уже убили. Говорит Якуб об этом спокойно. Боль утраты не тревожит его. Он понимает, война есть война. Если ты стал казаком, кинул жребий, значит, ты получаешь в соответствии с выбором все, что причитается. И тут, как говорится, или пан, или пропал. Пропавших, это знают все, гораздо больше, чем людей, которые выкрутились и выжили.

Двое оставшихся сыновей живут один в Черкассах, другой в Белой Церкви. Дочери вышли замуж, также подались в мир. Иногда Якуб и Горпына видят внуков, но уже два года как такой радости сыновья и дочери им не предоставляют. Правда, вместо внуков у них в доме Светанко, сирота, но парень смышлёный и быстрый. Ему уже шестнадцать вскоре исполнится. Светанко все умеет делать, глядит на меня с интересом, хочет побеседовать, но не решается пока что подойти. Надо ведь дать гостям осмотреться. Светанко, как я вижу, и сам хочет казаком стать. Правда, пока не решается об этом заявить. Восторженно он глядит на Остапа, но еще с большим восторгом – на его помощников. Колоритные казацкие типы привлекают к себе внимание. В ушах у Стаса Кочериги кольцо, длинный казацкий чуб заведен за ухо, казак все время подмигивает Светанку, как давнему знакомому, мол, не смущайся, говори, если что надо.

Не отстает от Стаса Тимко Сваргун, первый помощник и лучший друг Остапа. Он пострижен под горшок, серьги нет в ухе, но справа на кончике уса болтается украшение – небольшая серебряная бусинка. Светанку все время хочется спросить, и чего это Тимко носит так это украшение, но он сдерживается. Признак дурного тона и низкого поведения сразу же надоедать гостям расспросами. Поэтому, как я вижу, Светанко выжидает, улучшая момент для того, чтобы уместно было задать интересующие его вопросы. Шустрый и быстрый, Светанко знает все и обо всех жителях небольшого поселения, притаившегося возле леса. Рядом поля и луга, пахотных земель почти нет, но, если постараться, то что-то можно найти для хозяйства, чтобы вбросить рожь или пшеницу.

Тихо здесь, тихо, привольно и дико. Жизнь, как кажется тебе, обошла стороной здешние места, забыла их, а время остановилось. Леса стоят в своей первичной красоте. Они едва-едва начинают менять свой наряд, Листья еще не падают с деревьев, только лишь начинают понемногу менять свою окраску, вписываясь и поддерживая таинство осени, которое вскоре проявит себя во всей своей силе. Еще тепло, даже жарко здесь, под сенью деревьев и вблизи воды. Днепр, хоть и течет не так близко, все равно ощущается. Великая и могучая река как бы набирает силу, вбирая в себя сотни и тысячи речушек и речек, впадающих в нее. Днепр-Славута, – лучшее, что у нас есть. Его течение постоянно, как время, которое также постоянно проходит, награждая нас морщинами и знанием мира к концу жизни.

Я – только лишь искорка жизни, искра сознания, которая возникнув, постепенно угасает. Многое бы дал, чтобы не было угасания, а то, к чему пришел и что понял, вновь и вновь проявлялось в моих действиях и поступках. Так мне хотелось бы, но так не выходит. Хуже то, что многое из того, что знаю, нельзя мне передать даже ближайшим товарищам и сподвижникам. Они попросту не выдержат нагрузки, совершат необязательные ошибки и раньше, чем это может быть, уйдут из жизни. Откуда я это знаю? Мне приходится не один десяток раз иногда просматривать линии жизней товарищей. Только так я могу, пусть и малой мерой, оградить их от неприятностей. Но лучше что-то, чем ничего.

Зато сапожник, как часто говорят, почти всегда без сапог. Другим людям он помогает, а сам не всегда в состоянии себе их сшить. Так и я, о себе, как понимаю, мало или совсем не забочусь, вот на зрелости лет и попал в переделку, да в такую, что придётся не один год восстанавливаться. Права Горпына, меньше, чем за полтора года, мне не справиться, чтобы стать моложе, крепче и сильнее, чем был до нападения.

Иногда думаешь, эх, мне бы сейчас мои молодые годы, годков, этак тридцать пять, когда тело слушается тебя, когда оно почти поет, а ты без устали способен выполнять любые движения. Есть опыт и сила, есть сноровка, каждый день ты совершенствуешься в любимом деле, а этим делом для меня был рукопашный бой. Я был учителем и фехтования, и владения оружием любого вида во Франции долгое время, больше пятнадцати лет. Многое мог и умел, со многим встретился, мог бы остаться во Франции, поскольку заработок имел очень и очень неплохой, но любовь к Украине и знание того, что только в Нэньке я смогу реализоваться полной мерой, а также некоторые другие обстоятельства… побудили меня вернуться в 1621 году домой.

Я ни разу, как бы мне не было тяжело, не сожалел о том, что вернулся. Я нашел себя в новом качестве, пройдя все проверки, став тренером казаков из куреня казацкой разведки. И это долгое время наполняло мое естество радостью. Я учил, учился сам, стал и травником, и лекарем, и хирургом в одном лице. Кроме всего прочего я, как уже говорил, долгое время возглавлял круг казацких батек, собирающийся на Хортице каждый год. Но на Сечь пришли другие времена, более смутные и темные. Казацкие восстания были подавлены и утоплены в крови. Казацкая вольница, являя протест панству и крулю, была все-таки разношерстна и разобщена. В любом случае для того, чтобы из крестьянина сделать воина, нужно два, а еще лучше три года. Не могут не обученные люди, пусть и объеденные ненавистью к угнетателям, победить кадровые войска.

Возможны локальные победы, но приходит время, когда предательство, зависть, порой откровенное разгильдяйство и неумение вовремя собраться делают свое дело. В таком случае казацкие предводители, как правило, в лучшем случае погибают в бою, а в худшем принимают мученическую смерть от рук шляхты. Их нарекают бунтовщиками и разбойниками, но это ничего не меняет. Проходит время, и на место убитых встают новые воины. Снова война. Снова сеча. Опять потоком идут раненые. Их надо лечить. Искалеченные судьбы, оборванные на самом пике молодости и силы жизни, несправедливость и утверждение господства темной силы, – вот, что сполна я насмотрелся с 1621 года по 1638 год, пребывая на Сечи и в Украине.

Чаша страданий уже полна была до краев, но это все было только лишь прелюдией. Наступили десять лет тишины в Украине, когда лишь ветер шумел, поглаживая и нагибая ковыльные степи, играя листвой деревьев. Кто слышит, тот мог услышать, как в пространстве и времени наступало время великих битв, которые не шли ни в какое сравнение с теми, что уже отгремели. Украина отдыхала и набиралась сил, чтобы в одно прекрасное мгновенье, когда появится лидер и вожак, вновь вспомнить былое, вновь проявить все самое лучше, что есть в народе, сбросить набрасываемое ярмо и обрести желанную свободу, как бесконечные степи, которым нет ни конца, ни края. Свобода – вот, что самое ценное есть у нации. Но не каждый понимает, что же на самом деле такое свобода и что делать, чтобы потом не упустить эту редкую птицу.

Такие мысли приходили мне на ум, когда я слушал, изредка кивая, Якуба. А он уже тогда начал мне рассказывать нехитрую историю своей жизни. Я, слушая его, вдруг неожиданно для себя понял, что, как только явится Горпына, я ее детально расспрошу обо всем. Вот только Горпына с казаками явилась только лишь к вечеру второго дня. Была она молчалива и спокойна, но, судя по взгляду, я понял, что поход удался. Казаки, сопровождавшие Горпыну, все, как один, тоже были вполне удовлетворены походом. Их глаза весело блестели, а в усах пряталась усмешка. Остап, глядя на меня, выразил тогда общее мнение: «Хатынка, что надо. Далековато от здешних мест, но зато ее просто так не найти. Да и не один жить будешь…».

Остап усмехался. Я молчал, предчувствуя подковырку. Не стал я тогда расспрашивать что да к чему, дождался утра. Утром за меня взялась Горпына. Взглянув на меня сурово, слегка нахмурила брови, еле заметно закусила губу, уперла руки в боки и в приказном порядке сообщила:

– Хватит прохлаждаться. С сегодняшнего дня берешься за себя и лечишься. Травы я уже заварила. Остальное – твое дело. Сбор из двенадцати трав. Он придает силу и стабилизирует состояние, выводит застоявшиеся вещества и грязь из организма. И попробуй мне только не пить. Сама проверю.

Минут через пять все на том же столике на веранде передо мной появился дымящийся травный настой в кувшинчике. Настой был прикрыт крышкой, чтобы настоялся. Горпына еще сверху его укутала полотенцем, а сама села напротив меня. Так какое-то время друг напротив друга мы и сидели, поглядывая поверх кувшина. Я молчал, Горпына также первой пока беседу не начинала, предоставляя это сделать мне.

– Как поход? Кого видели, где были?

– Место тебе готовили. Братьям твоим понравилось. Остап сказал, что и сам бы здесь жил. Места, говорит, чистые, дикие, холмистые, лес и лес, рядом Славута…

– Вещи теплые, дрова, еда есть?