Сарифия

«Я казацкого рода. Мои дети будут казаками, как и я».

«Это ты так думаешь. На самом деле это не совсем так…».

«Что ты имеешь в виду?» – спросил я, но Сарифия мне ничего не ответила.

– Хватит на первый раз, – раздался тихий голос батьки.

Я открыл глаза. Вернидуб сидел рядом. Его волосы слегка шевелил ветер. Чем-то батька был похож на волхва. Длинные волосы, спадающие на плечи, повязка на лбу, перехватывающая их, усы, придавали Вернидубу внешний вид древнего русича, только безбородого (Вернидуб бороды не носил), каким-то самым чудным образом еще сохранившегося в здешних краях.

Степь все также была тиха. Вдали виднелись силуэты диких быков и других животных. Слабый ветерок, играя высокой травой, как будто бы забывал, что он делал и утихал, а травы, которые были особенно густы возле холма, что-то тихо шептали.

– Видел Сарифию? – спросил Вернидуб.

– Да, – ответил я. – Только одета чудно как-то. Я даже у скифов таких одежд не видел.

– Ты много чего не видел, – отозвался Вернидуб. – Сарифия после этого будет помогать тебе. Тебе разрешен доступ в банк ее данных. Только не злоупотребляй такой возможностью, а то закроет. Через банк данных можешь получить информацию о любом объекте, который находился в поле ее видения. Можешь, конечно, и сам посмотреть, но случаи бывают разные…

Внезапно батька замер.

– Пора уходить, – негромко заметил Задерига. – Едет кто-то. Вскоре здесь будут, но уйти, если мы сейчас спустимся с холма, мы успеем.

– Да, пора уходить, – сразу же согласился с отцом Вернидуб.

Он быстро встал, слегка размял ноги, взял посох, сумку, накидку, на которой сидел, и сразу же начал спускаться с холма.

«Жду вас, приходите», – прозвучало у меня в голове, когда спускался.

«Это Сарифия нас приглашает», – сразу же мысленно пояснил Вернидуб.

Через несколько минут нас уже не было на месте. Только Сарифия – страж степи, все также с высоты холма взирала на степь.

Шли столетия, сменялись народы, населяющие здешние земли, прокатывались волны нашествий, менялось лицо земли, времена года, но неизменно стояла, стоит и будет продолжать взирать с высоты Сарифия.

Только лишь в ваше время, потомки, она покинет свое место. Алчность, жадность, желание поживиться за чужой счет, разграбив могилы, чей покой охраняла каменная баба, в конечном итоге приведут к тому, что каменное изваяние будет разбито, а тонкая оболочка рассыплется. Некому будет позаботиться о Сарифии. К тому времени наступят суровые времена. Не останется тех, кто может ей помочь. Впрочем, я никого не виню. Будущее, чьи картины я все чаще вижу во всей своей отчетливой неприглядности, говорит само за себя, но все-таки в нем еще сохраняется лучик солнца и надежды, лучик воли, обещающий со временем утвердить с новой силой такое явление, как жизнь.

Агнак

Молодость – пора, быстро проходящая. Как правило, пока ты молод и чувствуешь избыток сил, которые надо куда-то деть, действия твои, скажем честно, мало разумны. Поэтому бывалые казаки, глядя на подбоченившихся молодых хлопцев, прямо сидящих на конях и выставляющих грудь вперед, только лишь посмеиваются в усы. Я до той поры, пока в волосах все чаще не начала проскакивать седина, не слишком задумывался о причинах усмешек казацких батек. Их становилось на Сечи все меньше. Прежние казацкие обычаи уходили в небытие, как и их носители. Мир незаметно становился другим. Даже песнь степей, которую я слышал с детских лет, под завершение моей жизни звучит уже по-другому. В ней меньше жизни и раздолья. Война, идущая с все большим ожесточением, подрывает силы народа. Лучшие сыны погибают, а те, кто выживают, по большей мере не хотят быть верными делу отцов и дедов.

И дело тут не во врагах, не в турках, не в татарах и не в поляках, а в нас самих, в том, что происходит внутри каждого из нас. Казаки не проиграли бы решающих битв, не будь предательства в наших рядах. Кто-кто, а я, Василь Галайда, это точно знаю. Только знание мое уже не может помочь тем, кто руководит казаками. После смерти Богдана равных ему вождей, несмотря на просчеты, которые он допустил, нет. Выговский еще больше, чем Богдан, запутался в себе и в той ситуации, которая сложилась. Его победа (речь идет о битве под Конотопом в 1659 году) не принесла ожидаемых результатов. Гетманы сменяются быстро. А вскоре их станет несколько и каждый из них будет все более не свободен, а это значит лишь одно: кровавое междоусобье и Руину. Хорошо, что не доживу до этих времен. Нет сил смотреть, как режут Нэньку (Украину) на куски, кромсают, как могут, стараясь оторвать кусок жирнее.

Пир затеяли черные вороны, а блюдо – Нэнька. Сейчас мне уже за девяносто, а на дворе 1662 год. Что-либо сделать, махая саблей, не представляется возможным. Да и с каждым годом, глядя на ситуацию, все четче уясняю для себя одно: только лишь саблей образовавшийся клубок противоречий не разрубить. Нужен муж, личность, которая сможет, дойдя до власти, править твердой рукой, а такой личности нет. Ее, если она появится, уже не допустят до весла управления. Каким-то чудом до власти добрался Богдан, но даже его ближайшим соратникам до него далеко. Не идеализирую Богдана. Совершил он много ошибок, но попробуй устоять, когда тебе в глаза улыбаются, а чуть отвернешься, желают, чтобы быстрее со свету исчез. Какой бы не был у тебя характер закаленный, а магическая работа против тебя, ведущаяся изо дня в день, подрывает силы, и ты начинаешь чудить. У каждого это по-своему проявляется, но результат один, если не защищаться: быстрый или не очень уход.

Излюбленная тактика наших врагов состоит в том, чтобы казаки между собой передрались и истощили себя в войнах. Такая тактика соответствующий результат дает и оправдывает надежды тех, кто ее реализует. Я всякий раз убеждаюсь в правоте слов батьки. Вернидуб не раз и не два говорил: «Придет время, когда ты многое поймешь, даже будешь знать, что делать, но ничем помочь Нэньке не сможешь». Я вначале вообще внимания на эти его слова не обращал, а потом думал, что они ко мне отношения не имеют, затем хотел, чтобы Вернидуб ошибся, но вышло так, что батька оказался прав. Как в воду глядел характерник. Впрочем, тут и воды не надо было. Взглянешь, и все сразу понятным становится.

Невеселые, конечно, размышления, но время такое. Хотя, на самом деле еще и не такое смутное и трудное, как вскоре будет. Куйбиде, которой считает меня своим учеником, предстоят еще более трудные времена. Он не знает, что его ждет, и всем своим видом показывает: «Покажи мне все, что умеешь. Не подведу тебя».

Есть у Куйбиды талантливый ученик – Омеля, по прозвищу Хватько. Парень действительно хваткий. Все в руках спорится. Тело гибкое к нагрузкам привыкшее, а вот с головой проблемы. Тямы мало. Вначале делает, а потом думает, что же с этим делать. Смотрю на него и себя вспоминаю. Я, когда чудил, меня хоть отец или батька могли подстраховать. Его же некому. Куйбида всем необходимым, чтобы на уровне подстраховать, не обладает. Впрочем, отдаю себе отчет в том, что во многом это не его вина.

А рассказать я хотел, глядя на учеников Куйбиды, случай, который произошел со мной в молодости, когда я только-только вернулся на Сечь, вырвавшись из окружения под Солоницей, где много казацкого люда полегло. Описал ту битву и свое участие в ней в записках. Мне тогда двадцать шесть было. После поражения для казаков настали тяжелые времена. Хотя, оглядываясь в прошлое, скажу, что тогда все же было лучше, чем сейчас.

Батька тогда, как только я отдохнул и в себя пришел, вызвал меня к себе. В то время он на Хортице проживал, хотя имел еще несколько мест, где вполне мог жить, даже зимовать. Да и какой же казак, если у него в голове что-то есть, а в карманах еще и что-то звенит, себе не приготовит убежище в преклонные годы, когда не очень быстр, хотя сознание работает, шустрее, чем у молодого? Нет таких. Казацкое братство братством, приютят тебя в курене или в казацких лагерях, если нужно, в беде не оставят, но каждый сам за себя думать должен. Поэтому Вернидуб с некоторого времени с двумя своими помощниками, Кульбабой и Медунцом, а также с их учениками, которые травниками и лекарями учились быть, в разных местах имел жилища, где хатку, а где и пещеру, про шалаши не говорю. Их несколько десятков было разбросанных по Запорожью и за его пределами в укромных местах.

В свои девяносто лет не выглядел Вернидуб стариком с трясущимися руками, которого жизнь согнула, да так, что он на свет белый посмотреть не может. В девяносто два года выглядел батька на лет шестьдесят. Сам ходил не по одному часу по степи и лесочкам, травы собирал, веслом управлялся, твердой рукой направляя лодку в бесконечном сплетении рек, заливов, озерец и речушек, которые начинались сразу же за порогами, начиная от Хортицы. Все заливы и речушки знал на Базавлуке (имеются в виду Конско-Базавлукские плавни), но не в этом дело. Казацкая наука, впитанная с детства, сделала батьку умным, крепким, а еще больше тямущим.

Зачем я Вернидубу понадобился, я не знал. Взглянув на меня, когда я прибыл на Хортицу, батька хитро прищурился, удержал усмешку вот-вот готовую появиться на лице и заметил: «Ты вовремя. Завтра отправляемся». Как я не расспрашивал его и помощников, они все отнекивались, усмехались в усы или говорили, что мне знать об этом еще время не пришло, укоряя в торопливости. Оставалось ждать. Хорошо только, что недолго. Я же по натуре любопытный был. Все меня интересовало. Мимо не проходил, чтобы не расспросить. Вернидуба мой нрав задевал. Он только головой водил, когда видел, как я в очередной раз проявляюсь, говорил, что я за свой упрямый характер, который надо менять, еще сполна получу все, что дадут…

Утром, после восхода солнца, пока не жарко было, мы на чайке (казацкая лодка) добрались до порогов, вышли на берег, где нас уже ждали давние друзья батьки. Путь наш лежал вверх по Славуте. Почему батька затеял такую поездку, понял я не сразу. На конях добрались мы до места, где снова в чайку пересели, а потом поплыли вверх по Днепру. Вышли мы на берег, не доходя до Чигирина. Путь неблизкий. Тут даже бывалые казаки устать могут, не говоря уже о Вернидубе. К тому же после поражения в урочище Солоница казакам путь вверх по Славуте был запрещен, но кто же запретов придерживается? Надо и все тут. А чего надо, я не знал, но батьке доверял. Он напрасно ничего не делает. Да и авторитет у характерника был такой, что слушались его остальные беспрекословно, хотя Вернидуб никому и ничего не приказывал, говорил только, что надо сделать. Сказанное батькой воспринимались казаками, как руководство к действию.

Вернидуб, а взял себе новое имя батька недавно, был известным казацким атаманом, знал Байду Вишневецкого и вместе с ним, руководя казаками, защищал еще замок на Малой Хортице, но потом отошел от дел, исчез и долгое время вообще не появлялся. Прежний казачий атаман умер, а вместо него появился характерник, который все знал, все видел и многое умел. Мог сделать так, что казаки пьянели, выпивая воду вместо горилки. И это только малюсенькая часть того, что умел делать Водопьян, – так звали батьку ранее. Впрочем, имен у него было не два и не три. Вернидуб же – самое последнее имя и самое распространенное имя батьки, как и дед Верник, который, как шутили казаки между собой, неизвестно откуда появлялся и точно также исчезал, как будто его и не бывало. Сказывали, что батька с нечистой силой якшается, может духов вызывать, а взгляд его такой тяжелый, что мелкие камни, послушные его воле, отрываются от земли. Да чего только люди не наговорят, округляя глаза и оглядываясь по сторонам, чтобы их кто посторонний не услышал.

Был Вернидуб добрым и отзывчивым казаком, с годами жизнь не ожесточила его, несмотря на то, что многое в ней он прошел и повидал. Его доброта и отзывчивость, как я вижу сейчас, были стержнем личности человека, обладающего необычайным жизнелюбием и спокойной удачей, знанием жизни, которое уже в наши времена редко в ком из казаков с такой силой проявлялось. Поэтому-то батьке были открыты многие тайны, об одной из которых я и расскажу.

Всех перипетий, как мы добрались до места, нет смысла рассказывать. На месте нас уже ждали два казака. Один из них, лет пятидесяти, стоял вместе с молодым сыном. Завидев батьку, Никита Ярыч усмехнулся в усы. Как оказалось, он, как и мой отец, был одним из учеников Вернидуба. Два казака отошли в сторонку, чтобы переговорить без лишних ушей. После приветствий батька спросил:

– Путь мы неблизкий проделали. Ты не ошибся, все так и есть?

– Скиф на меня трижды выходил. Один раз я с ним поговорил мысленно. Тебя ждет. Хочет тайну поведать. Больше, говорит, некому сказать.

– Припекло видать, если не ловушка это.

– Говорит, что нужно успеть. Времени немного осталось…

– Я еще в мир иной не тороплюсь. Здесь пожить охота. Да и помощников, видишь, всему еще не обучил, – слабо усмехнулся Вернидуб, едва заметным жестом указав на нас.

В общем, в конце августа мы дней на десять остановились в здешних местах. Всего нас было с батькой и двумя пришлыми двенадцать казаков. Вернидуб, когда мы ходили по местности, а курганов в здешних местах хватало, брал на поиски меня, Кульбабу и Никиту Ярыча. Нужный ему курган мы нашли на второй день, после прибытия в эту местность. Здесь никого не было, но мы, чтобы не привлекать к себе внимания, соблюдали меры предосторожности и скрывались в маленьких лесочках. Чего ждал батька, я тогда не знал, даже не предполагал, каким образом это может меня касаться.

На третью ночь пребывания в здешних местах мне приснился странный сон. В нем мужчина-скиф на коне стоял на возвышенности, потом, сойдя с коня, он обратил взор к солнцу и выкрикнул призыв, собрав ладони перед ртом для усиления. На его зов откуда-то с небес откликнулось и приблизилось к нему существо в виде белой кобылицы, внешне уж очень похожей на женщину. Скиф назвал ее Рия. Имя было длинное, но я запомнил только лишь три первых буквы. Рия что-то сказала скифу, по всей видимости, это был вождь, и исчезла. Скиф же после этого ускакал, но мой сон на этом не закончился.

Я увидел краем глаза несколько битв. После одной из них мужчина, уже знакомый мне, лежал на поле сражения убитый. Ему было лет пятьдесят. Скиф был умелым воином, о чем свидетельствовали погибшие рядом враги. Вот только потом я увидел мужчину, тоже скифа, который, хищно усмехаясь, смотрел со стороны на погибшего вождя. Это был жрец, судя по одеянию. И он, что было точно видно, не питал к скифскому вождю добрых чувств. Над жрецом кружил ворон, а также в воздухе над ним висело изображение черепа коня. Эта картина побудила меня проснуться. Сразу же, как только наступило утро, я уже говорил с Вернидубом. Батька, слегка усмехаясь, слушал мой рассказ. Когда я закончил, Вернидуб, подумав, сказал:

– С нами хотят побеседовать. Со мной пойдешь.

– Кто хочет беседовать?

– Тот, кто приходил к тебе во сне и себя показывал. А как, по-твоему, он еще мог дать о себе знать?

– Скиф? – уточнил я для себя.

– Либо ты недогадлив, либо совсем не соображаешь. Последнее, глядя на тебя, не скажешь. Сообразительным надо быть там, где нужно.

– А когда пойдем?

– Перекусим и двинемся, чтобы в животе не подсасывало. Побродить, возможно, придется.

– А о чем мы с этим скифом будем говорить? – спросил я и осекся, глядя на батьку.

Больше вопросов у меня не возникало.