Армейские байки. Как я отдавал священный долг в Советской Армии

Мы приехали к КПП нашей новой части на окраине Кутаиси, на улице Никея.

(на фото: Крыши города Кутаиси)

Прямо перед нами находился КПП с закрытыми воротами, за забором располагался сам полк, слева, в деревьях, военный городок, в котором жили офицеры и их семьи, справа уже почти ничего не было, Кутаиси практически здесь заканчивался, а сзади оставался обычный жилой район с автобусной остановкой и продуктовым магазином. Как-то так получилось, что за старшего в нашей команде оказался тот узбек, что приехал вместе со мной из Гороховца. Он, действительно, был самым старшим из нас и даже с высшим образованием, хорошо говорил по-русски, так что вел нас вперед именно он. Ну, а мы с Толяном и не обижались. С какой стати, собственно?

КПП встретил нас открытыми дверями. В коридоре, в комнате дежурного, комнате отдыха для наряда и в комнате для посетителей никого не было.

– Это что? – спросил меня Толик, все еще не привыкший к тому, что здешние порядки отличаются от тех, в которых мы жили предыдущие полгода, как жизнь австралийского аборигена отличается от жизни рядового баварского бюргера.

– Это я не знаю, что, – пробормотал я, удивленно озираясь по сторонам. Мы прошли через КПП и направились по длинной аллейке к главному

зданию части. Было очень жарко и шинели в скатку, которые мы тащили на себе вместе с вещмешками, безумно раздражали. Дойдя до входа в здание, (это, как выяснилось, был вход в штаб полка) мы выстроились в корявую шеренгу и стали ждать. Никого. То есть – вообще! Время стояло послеобеденное и личный состав, видимо, пребывал на сиесте.

Наконец из дверей вышел человек. Маленький, кривоногий до карикатурности, с фуражкой, сдвинутой одновременно и в сторону, и на затылок. Он подошел к нам и начал прохаживаться вдоль строя, внимательно вглядываясь в наши лица. У него самого лицо напоминало физиономию… такой среднестатистической любимой бабушки, чуть сморщенное и очень доброе.

– Откуда? – спросил он Толика, остановившись напротив него.

– Из Житомира, – ответил Толик, нагло уставившись на офицера. Он оказался майором.

– А ты откуда? – спросил майор, подойдя ко мне.

– Из Москвы.

Он посмотрел на меня, потом еще больше сдвинул на затылок фуражку и, почесав лоб, опять задал вопрос.

– Пером писать умеешь?

– Плакатным? – уточнил я, – Не знаю. Ни разу не пробовал.

– Значит, попробуешь, – буркнул тот и потопал обратно в штаб, откуда к нам уже шел другой офицер, тоже майор, но более представительной внешности. Они о чем-то пошептались на ступеньках, маленький скрылся внутри, а большой подошел к нам.

– Я – начальник строевой части, майор Строев!

Тимошенко тут же толкнул меня локтем под ребро, что очевидно означало: «Вот уж, блин, подходящая у мужика фамилия!» Майор Строев был почему-то не в сапогах, а в туфлях и производил несколько чужеродное вооруженным силам впечатление. Он как-то не подходил к военной форме. Или форма – к нему. Собрав наши данные, он внес их в свои бумаги и объяснил, кому куда направляться. Меня он забрал с собой. Мы вошли в штаб, прошли мимо первого поста, где у полкового знамени стоял какой-то скучавший кавказец, и поднялись на второй этаж. Я увидел табличку с надписью «Командир полка. Подполковник Сидоренко Н. Н.» Майор Строев свернул в коридор, провел меня мимо нескольких дверей, таблички на которых я не стал читать, чтобы не показаться невоспитанным – идет, мол, и озирается по сторонам, как баран – и остановился у двери с надписью «Заместитель начальника штаба полка. Майор Ларцев И. Д.»

– Иван! – крикнул Строев в открывшийся за дверью небольшой тамбур. Там стоял здоровенный шкаф, и виднелись две двери в следующие комнаты. – Забирай!

На крик вышел тот самый смешной майор, оказавшийся замначштаба майором Ларцевым. Он толкнул правую дверь, и мы вошли в комнату, главным предметом мебели в которой был огромный не то – пюпитр, не то – бюро, тянувшееся вдоль стены метра на три. К скошенной поверхности был прикреплен лист ватмана, над которым склонился парень с сержантскими погонами.

– Богдан, вот, я тебе сменщика привел, – сказал майор Ларцев, обращаясь к этому сержанту. Тот оторвался от своей работы и смерил меня оценивающим взглядом.

– Москвич? – спросил он неожиданно высоким голосом. Сразу стало понятно, что сам парень откуда-то с Украины, видимо, Западной.

– Москвич, – с каким-то странным удовлетворением, как от хорошо проделанной работы, ответил замначштаба, – Объясни ему, что и как, пусть учится.

Сержанту Савушке служить оставалось несколько дней. Он уже мог бы уехать домой, но ему не на кого было оставить его «писарское» хозяйство. Формально, должность сержанта Савушки именовалась «командир отделения вычислителей», но в перечень его обязанностей входили не столько задачи по управлению артиллерийским огнем, (это была разовая работа, только на время полевых выходов) сколько куча всякой рутинной ерунды, связанной с тушью и плакатными перьями.

Проблема заключалась в том, что занимавшие эту, безусловно, крайне привилегированную должность, очень быстро «бурели» или, как еще говорили, «теряли нюх». То есть, начинали считать себя представителем высшего общества, не подчиняющимся общим правилам. В результате заброшенными оказывались прямые служебные обязанности, и такой претендент терял место, поскольку его изгоняли из штабного Олимпа на грешную землю.

Видимо, Иван Дмитриевич Ларцев обладал какими-то скрытыми способностями в области физиогномики, так как разглядел во мне предрасположенность к столь ответственной работе и приверженность, хотя бы незначительную, правилам армейской дисциплины. И еще – способность довольно быстро сходиться с людьми.

Через пару минут в кабинет вошел еще один сержант, высокий, худой, с очень недовольным выражением лица.

– Откуда боксер? – спросил он меня прямо с порога. Я не очень понял вопроса и ответил, что я – из Москвы.

– Да не ты! – отрезал новый парень, – Боксер откуда?

Выяснилось, что Толик попал не в мой взвод, (в котором служили и Богдан, и этот незнакомый сержант) а в разведывательный дивизион, что очень расстроило только что пришедшего. Сергей Малов был родом из Днепропетровска, служить ему оставалось еще полгода, и он рассчитывал, что количество земляков в его подразделении увеличится. В общем, пришлось его дополнительно разочаровать сообщением, что боксер – из Житомира. Малов быстро потерял ко мне интерес, что, однако, меня не слишком расстроило. По своему, пусть и небольшому жизненному опыту, я знал, что первая, не слишком дружеская встреча, вовсе не означает нашего дальнейшего конфликтного сосуществования. Забегая вперед, скажу, что оказался целиком и полностью прав и с Сережкой у нас сложились прекрасные отношения. (на фото: секретчик Сергей (справа) и гсмщик Игорь (слева))

Но все это было потом, а пока мне предстояло освоиться не только в этом кабинете на втором этаже, но и в самом 130 артиллерийском полку.

Эта часть гордилась своей историей – полк был боевым, и еще во время Великой Отечественной получил почетное звание «Коростеньского», за бои у украинского города Коростень, недалеко от Житомира. Этим, кстати, и объяснялось то, что в полк присылали так много призывников именно с Украины.

Все здесь было совсем не так, как в учебке. Начать с того, что в одном здании располагалось сразу несколько частей. Помимо нас, артиллеристов, все правое крыло занимали вертолетчики. Причем – без вертолетов! Третий этаж левого крыла был отдан связистам, а всеми остальными помещениями владела артиллерия. Вместе с нашим взводом управления полка, в одном, как говорили, «расположении», размещался первый дивизион. Мы жили в правой части здания. Зеркально от нас несли службу третий дивизион и взвод материального обеспечения. В левом крыле, на первых двух этажах находились разведывательный дивизион, противотанковый дивизион и ремонтная рота. Наконец, весь третий этаж с фронтальной части здания занимали второй, четвертый и пятый дивизионы, но там солдат никаких не было. Эти подразделения именовались «Кабачком „12 стульев“», потому что в каждом из них числились по два рядовых и по двенадцать офицеров: подполковников и майоров. При мобилизации эти три дивизиона разворачивались согласно штатному расписанию за счет рядовых и офицеров запаса. Так что, любимые по учебке ППЛС здесь также имели место быть, пусть и гипотетически.

Территория нашей части также разительно отличалась от гигантской площадки Гороховецкого учебного центра. Полк находился в городской черте, с трех сторон прятался за забором, а с тыла прикрывался естественным фортификационным укреплением – рекой Риони. Перед главным входом рос огромный дуб, в тени которого пряталась скамеечка офицерской курилки. Справа размещался стадион, слева – плац. Сзади к полковому зданию было пристроено помещение столовой, а в отдельных маленьких строениях – по разные стороны от главного здания, находились туалет и умывальники, причем по отдельности. На берегу реки стояли полковой клуб, банно-прачечный комплекс, хоздвор и целая россыпь складских помещений.

Также на нашей территории находились солдатская чайная, офицерская столовая и, собственно, сам военный городок, в котором жили офицеры и члены их семей. В общем, все оказалось довольно компактным и субтропически ярким. Мои «деды» из учебки оказались правы в своих ожиданиях. Прямо на нашей территории росли и плодоносили инжир и гранаты, мандарины и шелковица, а также какое-то совершенно неприличное количество ежевики.

Интересно, что местные, (в широком смысле, то есть – грузины, армяне и азербайджанцы) ежевику почему-то не ели, так что все эти «ягодные места» оставались вотчиной славянского населения. Сразу покончим с фруктовой темой. Личный состав оказался настолько ленив, что инжир дозревал на ветках до крайней стадии. Его уже нельзя было срывать, плоды лопались в руках. Поэтому, ели мы его так: залезали на дерево и срывали «инжирины» ртом. Что касается шелковицы, или тута, как ее здесь называли, то эти ягоды мы собирали, сваливали в ведра, засыпали сахаром и перетирали, получая очень сладкую и вкусную смесь. Главное было не допустить ее брожения, ибо тогда все это просто выбрасывалось, благо никакой потребности в подобных самопальных алкогольных продуктах в Кутаиси, конечно, не существовало.

Но это все были, так сказать, дары «Матушки природы». Все остальные прелести, удивительности и невероятности относились к организации военной жизни. Через несколько дней я понял, что наш взвод – это довольно специфическое явление, а я – в своем новом качестве – едва ли не самый специфический персонаж. Когда неразлучные друзья, сержанты Месхидзе и Сахарашвили из первого дивизиона, все-таки добивались своими истошными криками пробуждения большей части личного состава, мы с Серегой Маловым вставали, шли умываться, потом в столовую – завтракать, и, минуя плац с утренним разводом, отправлялись прямиком в свои кабинеты. Сержант Савушка с моим появлением стремительно уволился, кабинет оказался в моем полном распоряжении, а Серега ходил ко мне в гости. Наносить ответные визиты я не мог, хотя его кабинет располагался напротив. Малов служил в секретной части, под командованием женщины-прапорщика, и заведовал секретными картами и другой документацией для служебного пользования. Позднее я тоже получил доступ ко всем этим бумагам, но традиция уже сложилась, поэтому мы больше времени проводили у меня. Тем более, что у меня и кабинет был больше, и вид из окна – лучше.

В конце мая в полк привезли очередную партию «духов». Национальный состав призывников оказался традиционным: подавляющее большинство – грузины, потом армяне и азербайджанцы, далее – все остальные. В казарме в этот момент затеяли покраску полов, поэтому все кровати вынесли прямо на стадион, и мы пытались спать под открытым небом. Пытались, потому что спустя пару часов после отбоя, первый дивизион напал на наш взвод и начался бой подушками. Бились часов до трех ночи, пока, наконец, не пришел дежурный по полку и не разогнал всех по койкам.

В своих письмах домой (то, что я оказался в Закавказье, кстати, стало заметно уже по почтовым конвертам – на них был изображен «армянский советский лингвист, академик АН Армянской ССР Г. А. Капанцян). На фото: армянский советский лингвист, академик АН Армянской ССР Г. А. Капанцян

я много и восторженно описывал местные красоты: «Горы тут видно из нашей части. Это – Малый Кавказский хребет. Сюда бы слайдовую пленку!.. Только Риони, на берегу которой стоит наша часть, очень уж грязная. Правда, скоро она станет почище, но, все равно, купаться в ней нельзя будет, т.к. течение сбивает с ног. Купаться можно в озере». Единственное, что, в буквальном смысле, отравляло существование – ветер с противоположного берега реки. Там располагался колбасный завод, поэтому, если ветер дул с Риони, полк затягивал удушающий производственный смрад. Старожилы с удовольствием объясняли, что местную вареную колбасу делают не только из туалетной бумаги, как по всему Союзу, но еще и из местных крыс, водившихся тут в изобилии. Новобранцы охотно верили…

В начале июня майор Ларцев озадачил меня неожиданным поручением.

– Норкин! – он еще называл меня по фамилии, до обращения по имени я еще, понятное дело, не дорос, – Отправляйся в спортроту. Там лейтенант Силкин тебя ждет, будешь отвечать за карантин молодых.

– В смысле, отвечать? – переспросил я.

– Ну, как в учебке. Будешь сержантом у новобранцев до присяги. Недели две поживешь с ними в спортроте.

– А как же здесь?

– А здесь мы пока перебьемся, если что, я тебя вызову, – успокоил меня майор Ларцев и я подумал, что в ближайшее время у меня существенно поубавится свободного времени.

Оказалось, что пугался я напрасно. Карантин больше походил на санаторий. Молодых там оказалось всего двенадцать человек, в роли наставников выступали два сержанта – я и еще один из местных, Реваз, а лейтенант Силкин – начальник спортивной роты и один из совсем немногочисленных лейтенантов полка – осуществлял общее руководство: приходил в расположение один раз, поутру. Мы с Ревазом старались не слишком напрягать молодое пополнение, логично рассудив, что от этого фактора напрямую зависит наше собственное времяпрепровождение. А тратить время было на что.

В спортроте (из постоянного состава в ней числился всего один малопонятный рядовой, который вечно ходил по помещению в белье и практически никогда не появлялся на людях. Не исключено, что командование даже и не подозревало о его существовании) стоял собственный маленький телевизор. Грузинское телевидение разительно отличалось от знакомого мне московского, центрального, телевидения. Например, грузины постоянно показывали, хоть и в записи, матчи европейских футбольных кубков. Не знаю, откуда они брали эти записи, но на следующий день после игры можно было посмотреть и английские, и итальянские, и испанские клубы, а не только те советские команды, которые участвовали в соревнованиях. Во-вторых, по пятницам и субботам в вечернем эфире шла программа «Иллюзион», в рамках которой демонстрировались относительно старые американские фильмы. Вел ее дядька, удивительно похожий на Эдуарда Шеварднадзе. Перед фильмом он произносил небольшую речь, что-то рассказывая о предстоящем зрелище, а потом показывали само кино. Первым, что я посмотрел, стали «Новые центурионы» Ричарда Флейшера. Фильм был 1972 года и когда-то выходил в советский прокат. Поскольку я всегда интересовался западными фильмами, возможность смотреть пусть проверенные, пусть не новые американские картины я, конечно, упустить никак не мог.

Смотреть телевизор в спортроте было одним удовольствием. Поскольку мы все это время оставались предоставлены сами себе, то никто не мешал нам делать это столько, сколько нам хотелось. У сослуживцев, оставшихся в казарме, такая возможность отсутствовала. Там телевизор, традиционно, стоял в ленинской комнате, но офицеры первого дивизиона постоянно мешали его смотреть. Особенно свирепствовал капитан Симонов, по прозвищу «Чума ХХ века». Этот сухой, высокий, с землистого цвета лицом и скрипучим голосом офицер, обладал удивительной невозмутимостью. Каждое воскресенье он появлялся в ленинской комнате, заполненной рядовыми и сержантами, собравшимися на просмотр новой еженедельной программы центрального телевидения. Это была аэробика.

(Телевизионная программа «Ритмическая гимнастика») Передача пользовалась грандиозной популярностью. Начальник штаба, подполковник Дьяконов, называл ее еженедельной эротической программой для личного состава Советской армии. Крики, раздававшиеся из ленинской комнаты во время ее просмотра, по уровню шума могли сравниться с ревом футбольного стадиона. Кричали, правда, в основном, междометиями, выражавшими различную степень восхищения. Самым распространенным было такое растянутое: «Уууф!» С придыханием в начале и мощным звуковым выбросом в конце…