Скептик

– Сегодня утром, что ещё более удивительно, все симптомы прошли, словно ничего и не было, – сказал врач и щёлкнул пальцами, – хлоп, и он здоров, словно можно отключить болезнь, как воду в кране.

Материнское сердце забилось сильнее, при словах «здоров», лицо засияло, но она не стала перебивать врача, боясь, что ещё есть печальные новости. Однако опасения оказались напрасными.

– Мы отпустим его, – сказал врач, откинувшись в кресле, надевая очки для чтения, – но до вечера пусть полежит у нас. Вы за ним наблюдайте, и если что-то малейшее вас обеспокоит, – Роман наклонился и прикоснулся к руке женщины, – сразу звоните мне. Обязательно.

Он протянул визитную карточку и встал, намереваясь выйти из кабинета. Женщина последовала за ним. В коридоре они разошлись и по дороге в палату к сыну, Наталья размышляла об услышанном.

Доктор был напуган. Его напугала болезнь моего Жени.

– Мама! Мне уже легче, – радостно сказал Женя, когда мать в накинутом халате вошла в палату, – горло прошло, кашля нет. Я абсолютно здоров.

Наталья села рядом и удивилась преображению сына. Бледность прошла, лицо стало обычного оттенка, хрипов не было, температура нормальная. Она обняла сына и несколько слезинок упали на голубую блузку. Ей стало тепло и приятно, когда она ощутила объятья сына, грубого в обычное время. Сейчас она была счастлива.

Глеб закончил осмотр тела Виталия Божкова и накрыл простынёй. Он снял марлевую повязку. Перчатки выкинул в урну. Глеб был в голубой шапочке и больничном халате. Он сел в угол помещения, за свой стол. Закурил. Настольная лампа освещала свидетельство о смерти и другие бумаги, которые необходимо было заполнить. Он записал причину смерти и краткое описание травм, в основном многочисленные переломы и повреждения тканей.

Глеб Завитухин работал в морге второй год. Он не из тех парней, которые струсят и убегут, услышав скрип двери. Теперь уже нет. Но высокая зарплата и спокойная должность даром не достаются. Глеб часто видел по ночам клиентов, в самых причудливых снах. Бывали дни, когда он вскакивал с диким криком. Из-за этого его бросили за год уже две девушки.

Глеб встал и подошёл к телу покойного Виталия, ступни которого торчали из-под белой простыни. На одной из них болталась верёвочка с биркой. Глеб смотрел на ступню, ему казалось, что она шевелится. Он зажмурился, открыл глаза и присмотрелся. Ничего необычного, просто холодный труп сбитого грузовиком парня. В такие моменты, когда галлюцинации становятся навязчивыми, Глеб старался отвлекаться. Он взялся за ручки каталки и толкал тело в холодильную камеру.

– Поехали, дружок. Ты не против покататься?

Глебу было легче, когда во время работы он шутил. Подобное самовнушение будто разгоняло туман трагичности, наполнявший помещение. Он насвистывал мелодию, пока катил труп, стараясь не смотреть на очертания покрытого тканью тела, но невольно поглядывал, боясь, что тело изменило первоначальное положение. Каждый раз, как он смотрел на тело, ему казалось, что оно шевелится. Глеб перевидал много трупов и старался не думать о них, как о покойниках. Это были предметы работы. Товар, который нужно обработать, чтоб получить деньги. Думать так было лучше, чем воспринимать всё реально.

Через минуту Глеб оставил тело в морозилке и вышел из помещения через прозрачные жалюзи, вздохнув с облегчением.

Он сел за стол, с недовольным лицом отложил ручку и захлопнул папку.

– Он всегда был послушным! – всхлипывала Тамара Божкова, мать погибшего Виталика. Она не смогла поверить, что сына больше нет. Платок был мокрый от слёз. Вытирая их, Тамара размазывала лицо. Майор Суриков и лейтенант Гусько беседовали с ней уже час. Женщина не знала, как реагировать. Больше всего её поразило предположение, что мальчик мог сам прыгнуть под грузовик. Это было немыслимо. Говорить подобное было дико и глупо. Они не знали её сына, и все материнские слёзы не в состоянии описать ощущение пустоты, которое возникло под накинутым ей на голову самой смертью плащом.

– Он никогда не делал ничего запретного, ни разу не ослушался. Я не знаю что произошло, но сам он никогда бы…

– Успокойтесь, пожалуйста, – сказал Суриков, понимая, что поток уже не остановить, – следствие установило, что ваш сын в момент столкновения был посреди дороги. Нам надо выяснить, что он там делал. Почему он не был дома?

– Я не знаю. В это время он обычно спит. Я помню, как он поужинал и ушёл к себе. Наверное, его приятели решили поиздеваться над ним. Они всегда так делают! Это они виноваты! Все они.

Женщина блестящими глазами взглянула на Сурикова.

– Вы понимаете, что я говорю? Это они виноваты! Они его подточили на это! Это всё их шуточки. Над ним постоянно издеваются.

– Вы можете назвать имена нескольких ребят, с которыми он общался?

Сама не зная, зачем и что ей это даст, Наталья сделала всё, как ей велели. Она могла обмануть всех ради сына, будь то следователь или судья, но себя обмануть не могла. Она хотела думать, что его сбили. Она добивалась этого, ею руководило не чувство мести, а справедливость. Отсюда и сотрудничество. Если её мальчика убили, пусть даже случайно, преступника необходимо наказать. То, что он мог прыгнуть под колёса сам, её сознание не воспринимало.

– Валик Рогов, Арсен Туган, Евгений Майков, – говорила женщина. Костя записал имена и фамилии, – этот Майков, всегда издевался над моим Виталиком, – осуждающе продолжала Тамара, – он пользовался доверчивостью Виталика, дразнил его и обижал. А теперь им всё сойдёт с рук, потому, что вы поверили, будто Виталик сам прыгнул под колёса. Где вы видели такое? Вы задумывались над этим?

Женщина хотела найти выход эмоциям, напряжение нарастало, заполняя помещение, как запах пригорелого мяса.

– Мы вас поняли, – категорично сказал майор и встал, показав нежелание продолжать беседу, – с ребятами мы поговорим, и уверяю вас, если кто-то из них причастен к смерти вашего сына, мы это узнаем.

После этого Суриков вместе с лейтенантом Гусько вышли из дому, и, пройдя через двор, вышли на улицу к машине. Бросалось в глаза убранство огорода и сада. Аккуратные лунки и подстриженный виноград, окутавший дворовую арку.

Их взору предстал сгоревший дом, остатки которого уныло стояли через дорогу. Уже два года он служил потехой для детворы. Тот самый дом, в котором прошло детство Григория Скрипача.

– А знаете, майор, дети поговаривают о призраке повешенного в этом доме, – сказал Костя, кивнув в сторону обгоревших полуразрушенных стен.

– И ты веришь? – спросил Суриков, открывая машину. Он бегло глянул в сторону развалин. Два окна с обгоревшими рамами, выходящие на улицу, походили на слишком замазанные тушью глаза, шифер, покрытый когда-то ровным слоем, теперь блистал щелями и дырами, через которые в дом попадает дождь и снег. Стоящее рядом с домом дерево частично обгорело, как забытый на сковороде окорок, и было лишено растительности со стороны, прилежащей к дому.

– Не знаю, майор, – сказал с сомнением Костя, когда они сидели в машине, – я лишь сказал, о чём говорят.

– Говорить могут что угодно, – сказал Суриков. Он завёл мотор, машина поехала. В зеркало заднего вида майор наблюдал за домом. Окна, словно глаза, старый дверной проём напоминал рот. Потресканные листы шифера, будто непричёсанная голова. Казалось, что дом наблюдал за ним, провожал взглядом и запрещал возвращаться. Дмитрий Суриков усмехнулся такой мысли и перевёл взгляд на дорогу. Он не знал и не поверил бы, что Ужас, долгое время находившийся в этом доме, начал творить зло. Виталий Божков был лишь первой жертвой.

По склону горы со стороны Румынии, мимо карпатского заповедника двигался автомобиль. Его кидало по ухабам, ехал он медленно. В багажнике новенькой мицубиси зелёного цвета лежало несколько канистр бензина, запасное колесо и дробовик, смотанный в одеяло, замаскированный под весло.

– Мы так не доедем и за неделю, – огрызнулся сидящий на пассажирском сидении худощавый мужчина, звали его Егор Джемов. Он выделялся худым, бледным лицом, резкими манерами и постоянной, непрерывной речью, льющейся из него, подобно свету лампы.

– Успокойся, Егор, – сказал водитель, здоровяк, едва умещавшийся на сидении, звали его Тимур Бараженов. Он глянул на пассажира, затем вновь на дорогу, – я сказал, что мы едем на несколько дней. Через неделю будем свободны. Момент ясен? Ты знаешь способ лучше переправить автомобиль? Тогда расскажи.

– Послушай, – огрызнулся Егор, набравшись смелости, – я не намерен рисковать, но и ты должен понять, что гробишь транспорт и тратишь время. А если нас снова засекут, что тогда?

Тимур не ответил, изучающе посмотрев на пассажира. В глазах мелькнула решительность и вражда ко всему на свете. Егор замолчал, понимая, что гиганта лучше не расстраивать. Машина вновь плавно проехала яму и выехала на бугор. Перед ними открылось огромное плато, напоминавшее горбатые песчаные дюны. Зелёные холмы, скрашенные солнцем, отливали синевой утреннего тумана. Впереди был лес, конца которому не было видно.

– Не все знают об этих дорогах, – сказал Тимур, – тут легко заблудиться и застрять, поэтому и не стоит ожидать преследования. Момент ясен?

– Как же не понять? Ты мозговитый парень. Я тебя должен слушать, иначе не получу денег.

Тимур резко остановил машину. Они ехали медленно, но Егора бросило вперёд. Он выругался, стукнувшись локтем.

– Послушай меня, сосунок, – гневно сказал Тимур и его глаза едва не вываливались со своих мест. Он не собирался терпеть подобную наглость, – если бы не твой отец, что попросил меня пристроить отпрыска, я давно свернул бы тебе шею и закопал по дороге, понял? От тебя толку, как от собачьего дерьма. Ты только болтать умеешь. Если хочешь приносить пользу, лучше запоминай дорогу и учись говорить с людьми так, как я. Момент ясен?

– Ясен, – с обидой сказал Егор и отвернулся. Тимур схватил его за подбородок и повернул лицом к себе так резко, что в челюсти худощавого мужчины что-то хрустнуло.

– Не смей отворачиваться, когда с тобой разговаривают. Ты не дома, тут разбираться не станут. Если делаешь дело, думай постоянно. Отвернулся, значит считаешь собеседника хреном собачим и он так же будет относиться к тебе. Момент ясен?

– Да, – сказал Егор и взялся за челюсть. Тимур положил руки на руль, глянул на дорогу, улыбнулся и завёл двигатель.

– И запомни: важнее всего доброта и приветливость. Момент ясен?

Тимур дружелюбно улыбнулся, его крупное лицо стало мягче. Оно засветилось добротой, но внутри горел огонь гнева и жестокости, что делало лицо страшным для того, кто знал внутрь этой наброшенной маски. Егор со страхом глядел на приятеля, который был старше на десять лет. В подобные моменты он не хотел ничего говорить. Челюсть до сих пор болела. Машина двинула по безлюдным тропам, где едва заметны были следы дороги.

Мужчины направлялись в Зорецк.

Гул мотора оглушил двор. Худая женщина с взволнованными глазами выглянула из окна, отодвинув занавеску тонкой рукой. На пальце блестело обручальное кольцо. Сколько лет она выглядывала во двор вечерами, боясь увидеть машину с включёнными мигалками, боясь, что в ворота войдёт не супруг, а его коллега, прибывший доложить трагическую новость. До сих пор она не привыкла к этому страху. Фары осветили на секунду её овальное лицо, глаза блеснули в темноте.

Его машина! Всё в порядке!

Женщина не двигалась, пока машина не остановилась и последний звук двигателя не замер в тишине ночного двора. Дмитрий Суриков вышел из машины. Слабый свет фонарей осветил лицо, и супруга задышала спокойней. Собака, виляя хвостом, подбежала к хозяину. Суриков прикоснулся к шерсти рукой, погладил пса. Закрыл ворота, затем направился к дому.

Как же долго он идёт! – думала женщина, но задёрнула занавески, чтоб супруг знал, что она не переживает, что она сильная и способна принять его работу за верный выбор.