Форс-мажор – навсегда!

Де-е-еушка! Вы не меня ждете?

Не тебя, не тебя! На лихом вираже к тротуару приписался двухместный (остальное, позади, – багажное вместилище) «Jeep-cherocy», цвет металлик. Водитель (амплуа «…и другие официальные лица») выпрыгнул из джипа, виновато (но мельком) развел руками, занялся иным – выволакиванием из багажного вместилища компактной и все равно громоздкой инвалидной коляски.

Дива-индианка прошествовала на место водителя, за руль, демонстрируя полнейшее равнодушие к «и другому официальному лицу», равно как и к пассажиру в джипе.

Да! Прежде чем сесть в джип, она изящно повела плечиком, избавляясь от пальто. Секунду раздумывала, как бы взвешивая на пальце одежку от кутюр – за вешалку. И аккуратно положила – не в джип, а тут же к стеночке торговой палатки, рядом с урной. Логичней – в джип. Но – что мы знаем о женской логике! И у богатых свои причуды: оскверненное стригуще-лишайным пацаном пальто пусть достанется неимущим и небрезгливым, главное – здоровье. М-между прочим, оставшись в брючном костюме, дива еще выиграла в фигуре – одно слово: героиня рисованных комиксов.

…Архар опять вполголоса вякнул: доколе?!

Все, Архар, все. Еще немного, еще чуть-чуть. Памперсов тебе, что ли, купить – на будущее?.. Токмарев и сам не прочь облегчиться. Да и маршруты у него с «шахматным слоном» наконец-то разошлись… Пассажир в джипе – явно не посторонний, просто наказан за опоздание демонстративным полнейшим равнодушием: будешь знать, как опаздывать!

И ладненько. До того ли! Не стал он досматривать интермедию «барышня и инвалид»… Кому как не пассажиру в джипе предназначалась коляска, выгружаемая шофером из багажного вместилища? Не самому же шоферу! Не диве-индианке! Однако, де-е-еушка, выбрали вы себе кавалера! Здоровенького не нашли? А то – и не искали? Наоборот, подобрали состоятельного паралитика, чтобы ничего не потерять (невинности в том числе), но в недалеком будущем обрести весь мир… или, как минимум, «чероки». Транспортное средство под стать владельцу! Де-е-еушка, вы какого рода-племени? Чероки? Аппачи? Кечуа? Инка?

Подавив легкий намек на досаду (а ну вас! Все вы одинаковы, де-е-еушки!), Токмарев вернулся на вокзал. Где тут у вас, батенька, сортир? Платный так платный! Пора и придется Архару приучаться к цивилизации – не на природе, а в унитаз гадить. Не проблема. Он на редкость сообразительный.

Когда бы особо любопытный увязался за воином от вагона метро до сортира, особо любопытному опять пришлось бы разочароваться – содержимого сумки он все равно не увидел бы. Токмарев заперся в кабинке. Да уж! Архар, конечно, не зубастик, не страстик-мордастик, однако не помешало бы его подстричь и перекрасить… прежде чем показывать широкой общественности.

Начхать Токмареву на праздный интерес гипотетического, особо любопытного. А вот у тех, кто мог пустить за капитаном-оборотнем «ноги», интерес далеко не праздный, служебный, специфический.

Уйти от наблюдения он всегда уйдет.

Один нюанс – профессионал, потеряв наблюдаемого, безошибочно определит: наблюдаемый не просто потерялся, но ушел, будучи профессионалом, в свою очередь.

Вывод? Фигурант виноват! Иначе каковы у него мотивы путать след, прятаться, сослуживцев с толку сбивать?! Оборотень, точно!

Токмарев от наблюдения не уходит, если таковое имеет место быть. Но и «светиться» особыми приметами – зачем?! Архар, безусловно, примета особая, ни у кого такой нет…

Настоящий профессионал не упустит фигуранта и без особых примет. Но! Есть они, остались настоящие профессионалы в питерской милиции? Каков поп, таков и приход.

«– …до станции Калище отправится в 18.10 со второй платформы, левая сторона».

Токмарев по традиции выбрал четвертый вагон с конца. «Beskin» с умиротворенным Архаром – под лавку. Традиция еще со школьных лет – наезжая в Питер и возвращаясь в Бор, все свои выбирали четвертый вагон с конца, чтоб не скучать поодиночке, обнаруживая попутчика лишь в пункте назначения: о! ты где был? в пятом! а я в первом! блин-нн!

Последняя, укороченная скамья. Неизвестный остроумец соскоблил пару-тройку букв у трафаретного «Для пассажиров с детьми и инвалидов» – «…я пассажир… с детьми и инвалид…» Формально так и есть. Архар по всем меркам еще «дети», а хозяин собачки официально болеет, реабилитируется после контузии.

Лицом против движения. Подходящий обзор. Сверлить взглядом каждого входящего – непрофессионально. Достаточно скучающе приподнять веки, чтобы срисовать «ноги», пока те топают через весь вагон. А если с тыла зайдут, от головы поезда, то первым делом в поле зрения псевдодремлющего попадает обувь – по ней профессионал всегда угадает владельца. Гм-гм! «Чистые сапоги – лицо образцового солдата!» – лозунг на учебной базе в Красноярске. Ну да, на той базе учили не только сапоги драить. В частности, учили угадывать, не поднимая головы, и владельца обуви, и намерения оного. И…

Собственно, никакого суперменистого «и» с обязательным отключением противника и непременным выпрыгиванием в окошко на полном ходу Токмарев не планировал. Для злосчастных «ног», если они за ним пущены, всяческий «экшн» со стороны фигуранта – лучший подарок: ага!.. Так что спокойствие, только спокойствие. Ну и машинальный тренаж, чтоб квалификацию не терять: это рыбаки, это студент, это работяга, это дачница…

Проходите, граждане. Я – пассажир с детьми и инвалид. Дремлю…

По сути, любого прошедшего через «горячие точки» причисляй к инвалидам – не ошибешься. Пусть физически уцелел, но морально-психологически:

Сначала беспробудно пьешь и ввязываешься в драки – по поводу и без повода.

Бесишься, когда видишь по телевизору войну не такой, какой ее знаешь. Рыдаешь, когда показывают трупы солдат, и орешь: почему не меня, зачем я выжил!

Общаешься только с теми, кто был в «горячих точках». Другие сверстники неинтересны – никогда тебя не поймут.

Мать сначала порадуется, что вернулся живым, а потом все будет вздыхать: до армии был такой веселый, добрый мальчик… что сделалось!

Однажды покажется, что мало выпито, и с друганом пойдешь в ближайший ларь. И сцепишься с ментом: а-а-а! власть пришла отовариваться! И получишь дубинкой. И взъяришься: сс-суки! мы там кровь проливали, а вы тут родину продавали!.. И хорошо, если в отделении попадется толковый капитан, который все про тебя поймет и отпустит.

Потом на собрании ветеранов необъявленных войн контрактник за тридцать скажет: хватит зарабатывать денег (все равно не платят), пора начинать их выколачивать! Кто готов – пусть подойдет ко мне!..

И даже если ты не подойдешь, рано или поздно подойдут к тебе с темой: сходи на «стрелку» – сверни фраеру башку, это же на раз! «Лимон» сейчас, «лимон» после…

А что ты еще умеешь делать?! В свои двадцать!

Артему Токмареву давно не двадцать. Артему Токмареву аккурат за тридцать. Но – не тот контрактник, который «пора начинать выколачивать». Скорее тот толковый капитан, который «все про тебя поймет».

«Варфоломеевские ночи» Баку.

Нашумевшая Северная Осетия.

Малоизвестная Кабардино-Балкария.

Братоубийственная столица осеннего образца 1993-го.

Чечня…

Он там был. Он там не просто был.

Вот только в Югославии не довелось… Там в основном резвились те самые контрактники, которые впоследствии переключились и на Чечню. Мода на зеленые банданы, кстати, от них и пошла. Полупиратский платок на голову – и ты беспощадный боец, уничтожающий зверя по единственному мотиву: он – зверь. Ноты, из которых строится мотив, восстанавливаю мир и спокойствие! Выполняю приказ отцов-командиров! мщу за погибшего друга! Увлекаюсь стрельбой по движущимся мишеням! Ноты разные, мотивчик однообразный (прилипчивый, неотвязный) – убей зверя.

Дотошная репортерша (характерный крякающий голос) сунулась было с микрофоном к федералам. Федералы не слишком привечали дамочку за ее съемки в стане противника. Кадры не скрытой камерой, но с поставленным светом, выгодным ракурсом, долгим крупным планом. Игра в объективность: мы все граждане одной страны, пусть и повздорили чуток! Надо выслушать обе стороны!

Правда, одна сторона в ленивой презирающей манере сулила серию терактов по всей России с последующим завоеванием оной, а по поводу плененных доходяг выражалось унижающее снисхождение: «Они виноваты? Они не виноваты. Мы их жалеем, не убиваем. Кто детей сюда посылает, виноват».

С другой стороны выискивались или замкнутые, на нервах, офицеры: «Нечего сказать! Уберите камеру! Повторяю, сказать нечего!» Или затравленные унылые первогодки с цыплячьими шеями: «Мама! Я живой. Очень скучаю по всем вам. Как дальше, не знаю. Надеюсь, еще свидимся!» – и закадровый комментарий: «Первый раз они получили горячую пищу, только попав в плен».

Надо понимать, низкий поклон противнику за врожденный гуманизм!

Рецепт того самого гуманизма – не от крякающей дамочки, а от другого источника:

Возьмите автомат Калашникова, передерните затвор, положите палец на курок, дуло уткните в спину жертве. Теперь можете задавать вопросы: хороша ли жизнь, нет ли жалоб на дурное обращение, как сама жертва относится к этой войне и к противоборствующим.

Потом из телеящика широкая аудитория узнает, что «боевики обращались с нами хорошо», что «ели мы с одного стола, как братья», что «если пленные погибали, то только из-за бомбежек федеральной авиации»… А когда и если солдатиков освобождают (выкупают!), они безмолвствуют. Боятся. И за себя, и за близких-родных. У боевиков адреса всех уцелевших и заодно подписка о молчании (мы все граждане одной страны – достать проговорившегося проще простого! Ни визы, ни загранпаспорта не требуется!). Акулы пера (дамочка-кряква в том числе) – в курсе, но почему-то не спешат оповестить все прогрессивное человечество.

Профи старались не попадать в кадр, резонно причисляя дамочку-крякву (она же – утка) к «разведке» – у каждого своя миссия. Но единожды вояка в зеленом бандане своим пристальным взглядом вынудил репортершу как бы заметить его, постороннего:

– Сколько вы убили людей?

– Ни одного!

– Ни одного чеченца?

– Почему?! Штук сорок. Людей – ни одного.