Поэма

Ева тоже так или иначе стала задумываться о наследниках, она мечтала о том, что наша маленькая дочка ещё сильнее привяжет меня к ней и станет вдохновлять на политическом поприще, в то время как мне всё чаще хотелось, чтобы двери моего кабинета, вдруг, распахнулись волей пухлых ручек маленькой принцессы, девочки очень похожей на Эмму. Всё резче видел я различие в наших с Евой идеалах, хотя внешне это ещё никак не проявлялось. Она жаждала сделать из меня второго le petit caporal [фр. – маленький капрал], человека, быть может не столь воинственного, но значительного, такого, который войдёт в историю своей страны, а мне всё больше и больше хотелось простой семейной теплоты, теплоты, исходящей не от огромных каминов, но от любящего и любимого сердца.

Размышляя над предстоящим решением по поводу политической стези, думая над жизнью вообще, я в кой-то веке пешком прогуливался по центральным улицам Парижа, как вдруг незаметно для себя очутился у своей старой студии, той самой, где впервые увидел Эмму.

– "Где она сейчас?" – шумом прибоя прозвучало в голове.

Некоторое время ноги несли меня практически по тому же маршруту, по которому мы с Эммой ехали на бал, когда же я повернул на набережную, то решил зайти на один из моих любимых мостов, мост Неф. Как известно эта каменная радуга помимо широких тротуаров, ограниченных невысокими парапетами перил, фонарей, попарно охраняющих своеобразные кармашки по обе стороны моста, располагает восхитительным видом. Несмотря на то, что на дворе стояла поздняя зима Сена мерно несла свои воды, и я юркнул в один из карманов на середине моста, чтобы полюбоваться видом. Зимний пейзаж навевал Грусть и Тоску.

– "Где сейчас Эмма?", – спросили они.

Мне захотелось спрятаться не только в кармане тротуара и не только от редких прохожих, снующих за спиной, но и вообще от размеренности моего существования. Сена медленно вытекала из-под моста, и на секунду мне показалось, что вот она, жизнь, убегающая из-под моих ног. Сердце выпустило сладкие воспоминания, и они морфием наполнили меня. Мне было чуждо часто предаваться воспоминаниям, и я не вспоминал Эмму, пожалуй, с первого дня своей свадьбы, вернее не позволял себе думать о ней подолгу. Тогда же на мосту, я вспомнил каждый день, проведённый с ней. С одной стороны, мне казалось, что все эти события и переживания бесконечно далеко, в другой жизни, с другой, было ощущение того, что всё это произошло буквально вчера, так детально я всё помнил. Невольно я стал сравнивать лучшие дни моей жизни, дни с Эммой, с настоящим. Мои успехи, пять лет жизни, пролетевшие в одно мгновение, набили мозг знаниями, а кошелёк франками, в то время как считанные дни с Эммой, длящиеся вечность, наполняли сердце трепещущим счастьем. Всё глубже и дальше бежали мысли. Сколько желаний во всей моей жизни действительно принадлежали мне? В детстве родители отправили меня заниматься танцами, их желание постепенно стало и моим желанием (и в целом помогло мне устроиться в жизни). В юности условности, неумение хорошо делать ничего более и необходимость заработка заставили меня продолжить однажды выбранный путь. В молодости Ева убедила меня, что свадьба принесёт небывалый успех нам обоим, как теперь пытается вызвать во мне желание идти в политику. Неужели я такой слабовольный? Или так кем-то задумано, что большинство желаний человека – желания навязанные? Чего я хочу? Чего я искренне хочу?

Лишь несколько желаний в моей жизни были действительно моими, и первым из них, желанием души и сердца, была Эмма. Ведь это была не слепая влюблённость, похожая на то, когда мальчик, чуть повзрослев, выходит из джунглей детства, и когда первая же особь противоположного пола, встретившаяся на его пути, становится – за неимением опыта сравнения – его божеством идеала. Хотя Эмма и была моей первой настоящей любовью, я успел пожить до встречи с ней, а потому её несравненность отнюдь не была воображаемой. Она стала моим выбором, первым настоящим выбором, первым жгучим неодолимым желанием. Почему же я так просто отпустил её? Какого чёрта я отпустил её?

По снежинке собирались мысли в одну разрушительную лавину, я был неспособен смотреть на свои старые поступки прежними глазами, ведь прошлое разнится под действием привкуса настоящего. Радостные воспоминания так взвинтили меня, тяжесть нескончаемой разлуки так сдавила грудь, а проснувшийся эгоизм так ослепил, что я посчитал свою жизнь абсолютно никуда не годной и решил во что бы то ни стало разыскать Эмму.

XIII

Можно ли описать в какой ужас привело Еву моё заявление о необходимости развода.

– Джозеф! Боже мой! Что ты говоришь? – сокрушалась она. – Одумайся, прошу тебя, ведь нас ждёт прекрасная жизнь. Хочешь, мы заведём ребёнка? Ты ведь всегда хотел девочку. Вспомни как здорово мы ладили, Джозеф. Ведь у нас всё только начинается.

Капризы и сцены были чужды Еве – жизнь попросту не научила её этому – и, хотя она, безусловно, негодовала, в её голове, может быть, неведомо для хозяйки уже рождался новый план. Через час она вполне успокоилась, нельзя было не залюбоваться этой железной волей, готовностью и способностью сносить любые лишения и превратности.

– Жаль, мы не успели завести детей, – задумчиво молвила Ева.

Она глубоко вздохнула, и мне показалось, что все воспоминания наших с ней ни особо светлых, ни печальных дней вдруг заполнили её сознание, а с выдохом покинули его.

– Ты всё же собрался к ней, – проницательно заметила Ева и через секунду, грустно улыбнувшись, ответила на мой немой вопрос, – ты иногда произносил её имя во сне.

Я воспользовался лишь одним из двух условий, когда-то записанных на памятной салфетке, – правом в одностороннем порядке расторгнуть брак. Не желая помнить о втором условии, я оставил Еве наш новый дом с прилегающей территорией и всем имуществом, при необходимости она могла продать его или свой бывший особняк. Ко всему прочему я разбил свою долю в танцевальном бизнесе на три части, одну оставил Еве, вторую себе, а третью выгодно продал партнёрам. Таким образом Ева была обеспечена, а у меня появились свободные деньги для того, чтобы действовать.

Спустя неделю после рокового решения, я распрощался с Евой и вновь на время поселился в центре города. Мною был нанят один из лучших парижских детективов. Он довольно быстро выяснил настоящую фамилию Эммы и приступил к её поискам. Невыносимо долго нам пришлось дожидаться запрошенной информации от тех или иных ведомств, ещё больше времени ушло на розыски в России. Но наконец всеми правдами и неправдами примерно через полгода я узнал точный адрес Эммы, а также некоторую информацию о её семейном положении и о местах, где можно было увидеть мою пропажу. Недолго думая и считая дни до заветной встречи, я отправился в Москву. Было глупо заранее предупреждать Эмму о приезде, – она уже два года была замужем, прежде всего, мне было необходимо осмотреться.

Мой план был прост, я решил пойти в одно из тех мест, где бывала Эмма, и, может быть, спрятавшись как в фильмах за газетой, понаблюдать за ней, обдумать дальнейшие шаги. Одним из таких мест был роскошный ресторан в центре города. Отыскав его днём по приезду, я отправился на прогулку, желая изучить живописность прилегающих улиц. Город впечатлял своим размахом и казался нескончаемым, по-летнему щедрое солнце делало светлые фасады зданий ослепительными, создавая ощущение божественности в архитектуре. Через два-три часа прогулки, решив пообедать, я вернулся на один из приглянувшихся мне переулков с по-французски выставленными на улицу столиками. В ожидании заказа, мои мысли вновь обратились к Эмме: "увижу ли я её сегодня?" В нашей встрече сомнений не было, я буквально чувствовал её неизбежность, но когда именно это произойдёт? Когда придёт моя возлюбленная в тот напыщенный ресторан? Не следовало ли избрать другое место? Долго ли ещё будут лениво тянуться часы и дни до нашей встречи?

Как вдруг в раковины моих ушей птицами залетели знакомые звуки, эти нетерпеливые создания камнями отскакивали от стенок колодца души, создавали эхо, вызывая resonance, усиливались подобно свету, отражённому от множества зеркал.

"Эмма!" – встрепенулось сердце, оно быстро заколотилось, его бег был похож на бег большой водоплавающей птицы перед взлётом.

Мне не удалось разобрать ни единого слова, доносилась русская речь, однако я с радостным волнением узнал ноты любимого голоса, как узнают мелодию любимого произведения. Наконец выйдя из оцепенения, сковавшего меня колдовством, мои глаза жадно устремились на вожделенный источник.

На другой стороне улицы у другого ресторана спиной ко мне стояла пара. Мужчина качал головой и, казалось, возражал в ответ, тогда женщина чуть наклонила чудную головку в сторону, и, вероятно, убедительно посмотрела на спутника. Через мгновение провожатый развёл руками, что-то пробормотал и направился вдоль переулка, в то время как женщина неторопливо скрылась в дверях ресторана напротив.

Чувства и мысли разрывали меня изнутри. Так быстро повстречать Эмму в столь большом городе, это было не просто удивительно, это походило на сюжет сказки. Несмотря на мою уверенность в том, что я слышал нотки именно голоса Эммы, всё же некоторые сомнения одолевали меня. Мне показалось, что походка этой женщины была более величественна и степенна, чем лёгкая, порхающая поступь моей возлюбленной, к тому же Эмма была не только стройна, но несколько худощава, а точёная фигурка этой женщины обладала какой-то притягательной мягкостью. С волнением мальчишки я преодолевал налетевшие на меня мечты и страхи в едином порыве встать с места и броситься следом. Едва ватные ноги выпрямились и преодолели половину пути, сильно отставая от рвущегося сердца, мне навстречу выпорхнула Эмма.

– Джозеф! – много раз повторяла она в моих объятьях. – Джозеф! Ты нашёл меня.

Я обрёл дар судьбы, но, казалось, потерял дары речи и слуха. Мы сели за столик рядом как и прежде. Эмма всё говорила, говорила, говорила, а я лишь восхищённо глядел на неё во все глаза и почти ничего не понимал. Она рассказала о своих успехах, с сожалением вспомнила как по возращению из Парижа ещё в аэропорту был украден её телефон, упрекнула меня в том, что я так быстро закрыл свою школу. Оказалось, что через год после нашего расставания Эмма возвращалась в Париж. Так что же? Неужели мне всего-навсего не хватило какого-то элементарного терпения? Как же глупо я поступил! Какую жестокую шутку сыграла с нами жизнь, хотя, в конце концов, разве не моя это была ошибка выбрать не ту тропу на её развилке. Однако простое осознание своей вины нисколько не улучшало ситуацию, жутко хотелось повернуть эти глупые пять с лишним лет вспять, я бы с великой радостью отказался от всего, чего добился, и даже готов был и вовсе не переходить эту пропасть в пять с лишним лет.

– Эмма, когда мы вновь увидимся? – только и смог я спросить.

Ладно мне удалось сбежать от своей привычной жизни, избавиться от ненавистных пут и добиться свободы, но согласилась бы Эмма поступить так же? Я совсем не знал, как ей живётся, и, хотя она была счастлива мне, может быть, это была попросту радость встречи со старым другом? Безусловно я хотел выкрасть Эмму из привычной ей жизни, и, если не попытаться вернуть наши полные друг другом дни, то хотя бы попробовать наполнить прежним волнительным чувством дни будущие. Но хотела ли этого Эмма? Она ни словом не обмолвилась о своём муже – словно его и вовсе не существовало – но, быть может, лишь для того, чтобы попросту не мучить меня?

– На следующей неделе в четверг намечается грандиозный приём у одной из наших знакомых, – понимающе доверила Эмма мне свою удивительную ручку чуть дотронувшись до моих пальцев. Жадным капканом нежно схватил я любимые пальцы, чуть перебирая их, играя с ними, изучая их безупречность совсем как прежде, чтобы всеобъемлюще почувствовать доверенное сокровище. – Я что-нибудь придумаю с приглашением, где ты остановился?

– Но до четверга почти целая неделя! – негодующе, возразил я, произнеся название отеля.

– Разве пять лет разлуки не научили тебя ждать?

В ответ я лишь горячо взглянул на собеседницу.

– Мне пора, Джозеф, – спрятала Эмма свои ненаглядные глаза. – До четверга, – добавила она, вставая.

Встав за ней следом, не помня себя от горя, – мне снова предстояло ждать, я неистово схватил Эмму:

– Ты моя! Слышишь? И всегда будешь моей.

Чуть вздрогнув от неожиданности, словно пугливая лань, Эмма совладала с собой и отвернула голову, немного наклонив её. Волнистые волосы, всё то же безупречное carre без чёлки, спрятали часть прекрасного лица хозяйки.

– Мне пора, – тихо повторила она.

XIV

Было решительно невозможно сидеть без дела в отеле или бесцельно гулять по городу в ожидании следующей встречи, – мысли стремились переполнить голову и свести с ума, именно поэтому мне не удавалось подолгу сидеть без дела. Я решил изучить дело своего единственного конкурента, ненавистного соперника. Имея на руках некоторые сведения от детектива – муж Эммы производил meuble [фр. – мебель] – мне было понятно откуда следует начать анализ. Через день появилось осознание как нужно действовать, ещё целый день ушёл на звонки к своим парижским партнёрам и друзьям, – мне были нужны фамилии и контакты кого-нибудь из местных дельцов, попутно я вызвал одного из своих поверенных, говорящего по-русски. Остальные дни вплоть до самого приёма я встречался с московскими бизнесменами; большинство из них, как водится, относились ко мне с подозрением, поэтому одних пришлось привлекать заветным словом "инвестиции", других приманивать информацией о возможных скидках, договорных тендерах и прочим. К заветному четвергу я располагал всеми данными для того, чтобы развернуть полномасштабную партизанскую войну. Из короткого разговора с Эммой, заглянув в пропасть своей ошибки, проклиная необдуманную поспешность, которая привела к тому, что чуть ли не вся моя жизнь скатилась в тартарары, ко мне, конечно, пришло осознание того, что виноват один только я. Но разве человеку свойственно делать из себя собственного врага? Мой соперник – вот кто настоящий заклятый враг, решил мой мозг без суда и следствия, и, не отдавая себе отчёта в корректности такого решения, я принял его. Принял с радостной готовностью, ведь годы с Евой приучили меня к борьбе, выдрессировали на достижение целей, и мне предстояла самая приятная борьба, борьба за самую заманчивую цель. Я ещё не думал над тем, чтобы попросту предложить Эмме сбежать, ведь до сих пор не был уверен в ответе из-за того, что не видел её мужа и их отношения, но так или иначе заблаговременно превратить возможности в способности, разве это не обеспечивает козырями ещё до начала партии?

Во вторник накануне долгожданного приёма мне пришла записка от Эммы и приглашение от её знакомой. В записке значилось:

"Джозеф! Моя знакомая, Мари, с удовольствием приглашает тебя. Для неё мы давние друзья, поэтому приходи как друг. Эмма. Ps. Моя очередь издеваться над тобой! (Ты же помнишь наш бал?) Мари скучает в объятьях мужа, тебе придётся играть роль приятного гостя"

На приём я, black-tie, почти не намеренно опоздал. Все гости уже собрались, и так получилось, что Эмма, помогающая хозяйке гостеприимного дома, оказалась неподалёку от двери, когда слуги впустили меня. Сдержанными кивками и неудержимым блеском глаз мы поприветствовали друг друга. На зов дверного звонка устремилась и сама хозяйка.

– Ах это вы, гадкий мальчик? – кокетливо шепнула она по-английски, эти слова были своего рода ручкой радио и должны были настроить нашу дальнейшую беседу на нужную волну. Во всеуслышание она продолжила: "разве вы не знаете, что опаздывать нехорошо?"

Пока мы с Мари обменивались шутками, Эмма незаметно исчезла. Хозяйка торжественно ввела меня просторную залу. Гости сидели за украшенным, не только Эммой, но и всевозможными яствами и пышными светлыми букетами столом. Как водится, меня представили, на сей раз как "друга знакомой". Из непонятного на первый взгляд уважения ко мне, а также, как это бывает, от скуки, был объявлен "английский вечер", – на гостей была возложена необходимость изъясняться по-английски, les anciens temps sont passes [фр. – прошли былые времена]. Впрочем, вздорному желанию молодой хозяйки следовали разве что первые минут десять. Моё имя было известно многим присутствующим, всё те же газеты повествовали о моих успехах. Когда же наконец внимание гостей оставило меня в покое, я позволил себе не только изредка любоваться Эммой: прекрасный наряд был очень ей к лицу, её утончённые манеры не переставали восхищать; но и изучить её мужа. Я узнал его разве что по комплекции, увиденной с неделю назад, так как оба соседа Эммы были мужчины. Завёрнутый в спокойствие он показался мне попросту слепцом, рядом с ним различным собеседникам улыбалась Эмма, ему же до этого, казалось, не было никакого дела. Неужели возможно пресытиться любимой женой?

Мари, намеренно оказавшаяся моей соседкой за столом, оживлённо болтала со мной на разные темы, которые я, волей судьбы, поддерживал с заметным удовольствием.

"Счастлива ли Эмма?", – задавался вопросом я.

Она улыбается окружению, но мне казалось, что улыбка её чуть уставшая. Быть может, это истома, истома удовлетворения от жизни? Очи её маяками поблескивают вдалеке, но мне чудилось, что они отнюдь не сверкают так, как сегодня восторженно сияли мне. Эмма смеётся – этот любимый по-прежнему заразительный детский смех заставляет меня невольно улыбаться – и смеётся она громко, но не делается ли это нарочито… для меня.

Вскоре в соседней зале были организованны бальные танцы, вальсы сменяли фокстроты и румбу, партнёры сменяли друг друга. Однако я не спешил приглашать Эмму, несколько танцев пришлось посвятить хозяйке дома и другим гостьям, помимо всего прочего я часто пасовал, желая полюбоваться своей излюбленной партнёршей со стороны. Она была всё так же изящна, более того её движения обрели какую-то особенную плавность и пластичность. Я понимал, что, как и наша встреча, танец с Эммой на этом вечере был неизбежным явлением, мы оба жаждали его свершения, но, казалось, нарочно откладывали как порой откладывают приготовленный сюрприз. Наконец, дождавшись прекрасной мелодии вальса, я пригласил Эмму. К тому времени она стояла в кругу подруг, а потому мне не пришлось испрашивать позволения ни у кого кроме неё. Без слов мы встали в танцевальную позицию, дикое биение сердец всё усиливалось. Как волнующе было вновь оказаться с нею в паре! Как завораживающе было вдыхать её новый чарующий parfum. До чего удобно мне было! Мне вспомнились впечатления Эммы, которыми она поделилась со мной через несколько дней после нашего бала:

– Это может показаться странным, но кроме тебя я танцевала с двумя другими партнёрами, и, хотя они оба хорошо справлялись, мне было с ними неудобно.

Услышав тогда эти задушевные полные доверия слова, я стал допытываться, что именно было не так: рост, движения, чувство ритма, но Эмма и сама не знала.

Только сейчас мне стал понятен смысл её слов: мы попросту подходили друг другу словно костюмы, скроенные на заказ, она, действительно, была "моя". Переполненный мыслями об этом, я невольно вкладывал в танец переполнявшие меня чувства к партнёрше, в свою очередь Эмма была на недосягаемой высоте ангельской грации и с чуткой готовностью отзывалась на каждое моё движение. Мы и не заметили, что разговоры вокруг прекратились, и что все без исключения гости превратились в зрителей.