Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа

– Быстро езжайте дальше! Он тут, похоже, один. Ваша задача, господа, сохранить для Англии жизнь короля.

Мишель оказался ближе всех к неожиданно появившемуся всаднику и, недолго думая, направил кобылку к нему. За спиной слышались удаляющееся шлепанье конских копыт по лужам и дорожной грязи и тихие проклятия незаконного сына короля Генриха.

– Назовитесь, сударь, – прохрипел Мишель, вглядываясь в лицо высоченного рыцаря, на котором, впрочем, не было ни кольчуги, ни шлема, лишь меч на поясе. Тот уже порывался подхлестнуть коня и ринуться дальше, но Годфри, оставшийся с ним сэр Маршалл и Мишель де Фармер полностью загородили дорогу, заросшую по обочинам непроходимыми зарослями крушины. За их спинами маячил Жак, явно раздумывавший, удрать или нет.

– Меня прозывают Ричардом Плантагенетом, – сильным густым баритоном произнес светловолосый, оглядывая невысокого Мишеля, слегка склонившегося на раненый бок, не без иронии. – Я английский принц крови. Пропустите немедленно!

– Зачем? – буркнул де Фармер, смущенный столь высоким саном. Доселе видеть Ричарда лицом к лицом ему не доводилось, и когда вспомнилось, что совсем недавно он бился под его знаменами, смущение усилилось еще более. Но только что Мишель дал самому себе слово защищать короля, а внезапное появление недруга ничего хорошего старику Генриху не сулит. Но это все-таки принц, а не кто-нибудь…

– Вы здесь один? – вдруг раздался позади голос Годфри. – Дорогой брат, не лучше ли вам поехать обратно? Наживете неприятностей…

Ричард скривил губы в презрительной усмешке, когда Годфри назвал его своим братом и, покачавшись в седле, язвительно сказал:

– Дорогой бастард, ваш и мой отец преступил законы Божьи и людские. Мой долг – задержать его и предать суду. Пускай мои друзья и соратники отстали, но я отступать не намерен. Дорогу!

Неукротимый нрав Ричарда и его отчаянная смелость, граничащая с безрассудством, были известны всем, но сейчас даже невозмутимый Годфри был задет за живое. Он собрался было ответить брату-изменнику бурной отповедью, но далее случилось нечто вовсе неожиданное. Странствующий оруженосец показал свои способности.

Мишель де Фармер, окончательно озверевший от холода, сырости и боли в незажившей ране, решил, что препирательства между благородными господами следует немедленно прервать, а то таковые могут продолжиться до самого рассвета. Он чуть подал коня назад, выдернул из руки Уильяма Маршалла копье и направил острие в грудь задиристого принца.

– Сэр, я предлагаю решить дело поединком, – сипло проговорил Мишель. – Берите в руки оружие и извольте сражаться со мной. Только после того, как я умру, вы проедете дальше.

– И после того, как я, – вставил сэр Уильям, сдвигая брови.

Ричард откровенно растерялся. Тем более что этот наглый мальчишка уже занес копье для удара. Хваленая смелость принца вдруг куда-то улетучилась, к тому же он видел – молодой норманн не шутит.

– Я отказываюсь от поединка, – быстро сказал Ричард. – Вы облачены в броню, а у меня нет даже шлема. Неравные условия, сэр…

– Тьфу, – злобно сплюнул Мишель. – Тоже мне, принц. Сердце у него львиное, понимаешь…

И в сердцах вонзил наконечник в плечо ричардовского жеребца, который жалобно заржал, привстал на дыбы и попятился, мотая головой от боли и сверкая белками глаз. Принц, грубо осадив несчастное животное, ругнулся под нос, развернулся и демонстративно медленно поехал в сторону, откуда явился.

Некоторое время царило изумленное молчание, лишь Мишель сердито сопел, глядя вслед прихрамывающей лошади принца. Наконец сэр Уильям подъехал к нему и забрал свое копье.

– Вы заставили отступить самого Ричарда Львиное Сердце, – как бы невзначай заметил Годфри. – Ладно, сударь, я запомню этот ваш поступок, а память у потомков короля Вильгельма Нормандского крепкая.

Сын короля развернул лошадь, погнав ее рысью вслед уехавшим далеко вперед Генриху и свите. Сэр Уильям и Мишель последовали за ним.

Между тем уже почти рассвело, стало лучше видно раскисшую дорогу и дождь немного поутих, сменившись легкой колючей моросью.

Трое всадников скоро нагнали едущий быстрым шагом кортеж короля, который, совсем обессилев, полулежал на шее лошади, поддерживаемый с двух сторон рыцарями. Было просто удивительно, как старик еще не потерял сознания. К счастью, один из рыцарей свиты вспомнил о расположенной недалеко от дороги, за перелеском, деревеньке, и маленький отряд оставшихся верными Генриху дворян свернул с дороги в ту сторону. Мишель, окончательно решивший не бросать короля, отправился с ними, к тому же ехать дальше у него тоже не было сил. И кроме того, Годфри попросил остаться.

В последующие дни Мишель де Фармер, сам того не желая, стал свидетелем отвратительных, по его мнению, интриг членов королевских семейств Англии и Франции.

Короля уложили в крестьянском доме, с ним остался сын, самые приближенные рыцари да напросившийся Мишель. Бедный Генрих, мучимый тяжелым воспалением легких, седой, осунувшийся старик, еще пытался спасти свой трон и земли государства, но король Филипп, быстро выяснивший, где нашел пристанище соперник и в каком он находится состоянии, вместе с Ричардом навестил неприметную северо-нормандскую деревушку, выставив условия мира. Буйный принц, кстати, желая остановить войну в собственных землях и побыстрее отправиться в планируемый крестовый поход, отказался от решения предать отца суду, да надобность в этом уже миновала – вскоре Генрих должен был предстать перед судом, рядом с которым все земные тяжбы теряли смысл…

Когда Филипп и Ричард приехали, Генрих, не желавший выглядеть в их глазах немощным стариком, сел, вопреки протестам Годфри, в седло и выехал им навстречу. Сопровождали его сэр Маршалл, сын и Мишель, который теперь не отходил от канцлера ни на шаг. Одного взгляда на короля было достаточно, чтобы понять – он скоро умрет, но ни француза, ни принца это совершенно не тронуло. Между прочим, Генрих отказался сойти с коня, не надеясь, что сможет вновь забраться в седло.

Он отрешенно выслушал унизительные условия мира, предусматривавшие отказ от многих ленов на континенте, выплаты колоссальных контрибуций и даже требование расстаться со своей последней любовью – французской принцессой Алисой, находившейся сейчас неподалеку, в Руане.

Явно желая окончательно добить отца, Ричард предъявил ему список вассалов, оказавшихся неверными королю. Первым в том манускрипте стояло имя принца Джона, последнего сына, единственной надежды Генриха. И он успел изменить отцу.

Мишель слушал этих напыщенных, разодетых в пух и прах селезней и с горечью вспоминал слова старого конюха из Фармера. Да, прошла эпоха норманнов, тех норманнов, которые жили лишь своим родом и споры решали только мечом. А сейчас они обращаются со словами лучше, чем со сталью, и раны, наносимые ими, куда больнее. Кривясь от отвращения, Мишель проследил, как Генрих подписал постыдный договор, и краем глаза уловил тоскливую досаду, отразившуюся на лице Ричарда. Впрочем, тому было не жаль отца, все оказалось прозаичнее – когда Генрих умрет, ему, Ричарду, волей-неволей придется соблюдать условия этого странного мира.

Посольство отбыло, а старый король вернулся в сельский дом, на свое ложе и никогда больше не встал с него.

Умирал Генрих семеро суток, и все это время возле его смертного одра находились двое рыцарей и непосвященный в этот сан баронет Фармер. Король тихо угасал день за днем, мучимый изнурительной лихорадкой и кашлем, не приносящим облегчения. Ближе к концу сознание Генриха помутилось, в сельском священнике, который навещал умирающего монарха каждый день, ему виделся Томас Бекет, проклятье которого тяготело над Генрихом II уже много лет. В бреду он клялся в своей невиновности перед святым, умолял простить его, взывал к христианскому милосердию… Король Генрих II Плантагенет испустил дух на рассвете седьмого дня, миновавшего после подписания мира с Францией. Последние слова, которые он произнес в предсмертную минуту просветления, были обращены к Годфри:

– Ты мой единственный сын…

В тот же вечер обезумевший от горя Годфри напился в компании Мишеля де Фармера и Уильяма Маршалла. Вино обратило тоску в ярость, и канцлер, шатаясь и пиная низенькие скамейки, расшагивал по дому, выкрикивая бессвязные слова о том, сколько хорошего сделал отец для Англии, бормоча в адрес предателей-братьев проклятия, перемежаемые страстными молитвами.

Мишель, впавший в пьяное уныние, слушал, не перебивая, и вдруг исступленно-гневный взгляд Годфри остановился на нем.

– Мишель, ты оруженосец?.. Почему ты посейчас не рыцарь, если верно служил своему королю до последнего дня?

– Вышло так, – угрюмо сказал Мишель. – Все как с ума посходили с этой дурацкой войной.

Годфри неверной походкой подошел к столу, на котором лежало оружие, и вынул из ножен свой меч.

– Колено… преклони, – очень отчетливо, чуть ли не по слогам, как говорят только сильно выпившие люди, вымолвил он. – Посвящаю тебя не я – он.

И сын Розамунды Клиффорд кивнул в сторону покоя, где находилось тело почившего короля.

– Я лишь исполняю его волю, – добавил канцлер.

Меч опустился на плечо Мишеля, он сдавленно пробормотал слова обета, а Годфри, отшвырнув клинок, расстегнул собственный пояс и своими руками опоясал новоявленного рыцаря. Потом снял шпоры и передал Мишелю, теперь уже «сэру». Маршалл утирал слезы.

– Теперь иди, – сказал Годфри. – В Англии у тебя есть друзья. Завтра приедет этот ублюдок Ричард, да гореть ему вечно в аду, забирать тело отца. Уезжай прямо сейчас. Не хочу, чтобы ты попал под Ричардову руку – похоже, он тебя запомнил. Помнишь, я говорил, что у Плантагенетов хорошая память?

Сэр Мишель молча встал, поклонился канцлеру, растолкал Жака, пристроившегося в сенях, и, приказав тому собрать вещи, отправился седлать лошадей, ничуть не думая о том, что отбывает на ночь глядя.

Уезжал он не потому, что боялся Ричарда. Сэр Мишель просто не хотел лишний раз огорчать Годфри. Да в общем и делать ему здесь было больше нечего – короля он не спас, главной цели своей достиг, а рана благополучно заживала. Скоро, очень скоро подберется, подползет тихой змеей скука, заставляя двигаться вперед в поисках новых впечатлений.

Вот так сэр Мишель и стал рыцарем.

Дальнейшая судьба участников этих событий сложилась по-разному. На следующий день после смерти Генриха новый король, Ричард I, послал своих представителей в Лондон с приказом констеблю города: вдовствующая королева Элеонора должна быть немедленно освобождена из замка Винчестер и перевезена в Виндзор. Пока король не вернется в столицу, править страной будет Элеонора Аквитанская. Помогать ей будут принц Джон и мэтр де Лоншан.

Королеве тогда исполнилось семьдесят лет. Выглядела она, даже после шестнадцати лет заточения, на неполные пятьдесят, а ее энергии и ума наверняка хватило бы на завоевание всего Востока вплоть до Багдада.

Годфри был лишен должности канцлера и отправлен в ссылку. Ричард не забыл его верности отцу.

А сэр Мишель, передохнув в отцовском замке и похваставшись барону Александру дарованным самим канцлером Англии рыцарским поясом, отправился путешествовать дальше. Теперь уже в качестве странствующего рыцаря.

Дороги привели его в бенедиктинский монастырь Святой Троицы, откуда благородного рыцаря Фармера-младшего и выставили со скандалом ранним утром 13 августа 1189 года. И неизвестно, как бы сложилась его дальнейшая судьба. Дракон Люфтваффе, которому было вовсе нечего делать в Нормандии двенадцатого века, изменил все.

* * *

– Здорово, – пробормотал Гунтер, когда сэр Мишель закончил свой длинный и несколько сбивчивый рассказ. – Весело вы тут живете… Вот никогда бы не подумал, что такой раздолбай, как ты, может быть знакомым с королями, принцами и канцлерами. Меня, например, к нашему канцлеру и близко бы не подпустили.