След Фафнира

– Иисус-Мария, Том-Дик-Иеремия… – потрясенно выдавил Роу. – Это… Это он. И одновременно не он. Будто повзрослел за ночь лет эдак на шесть-семь. Не бывает же такого!

Да, фигура человека расширилась, пропала юношеская худощавость, тело стало мощнее, тяжелее, круглой, объемистой мускулатуры изрядно прибавилось. Жилки синие на бицепсах видны. Но рост остался прежним – пять футов восемь или восемь с половиной дюймов. Волосы такие же – соломенные, коротко обрезанные дурным куафером. Боже, да еще и щетина на подбородке, жесткая, взрослая, а не пух ранней молодости…

– Чертовщина, – вернулся к исходному диагнозу археолог, созерцая своего бывшего поденщика. – Чего торчишь, как столб, садись. Вон, рубашку мою старую возьми. Твоя нынче окажется маловата, при таких-то плечищах…

– Спасибо… сэр.

– Стоп-стоп-стоп! – на середину выскочил взъерошенный Тимоти и замахал руками. – Коли нас вторые сутки окружает откровеннейшее безумство природы и людей, давайте разберемся сразу. Не могу я просто так сидеть и смотреть на человека, которого вчера видел мальчишкой, а сегодня – мужчиной!

– Кажется вы, американцы, перебираете с деловитостью и стремлением докопаться до сути любой ценой, – безвольно изрек Джералд, не сводя глаз с Ойгена. – Объяснение простое. Человека подменили. Родным братом, например.

– Никто меня не подменял, – неуверенно ответил Реннер. – Объясните, что такое случилось? Почему я у вас в шатре? Рабочим не дозволялось ходить к хозяевам, только к подрядчику и мастерам…

Тим оказался не только деловым, но и умным (что, по мнению лорда Вулси, было для современных американцев нетипично). Непутевый наследник техасского нефтяного барона мгновенно засыпал окончательно запутавшегося Ойгена вопросами о житье-бытье лагеря в последние месяцы, потребовал перечислить имена знакомых рабочих, дневную ставку в рейхспфеннигах, обеденные меню… А при каких обстоятельствах Ганс Шмульке сломал руку пятого дня? Продовольствие на какой повозке доставляли? Как проехать к деревне Кюртен, куда вы ходили в пивную на воскресенья? Кто, когда, при каких обстоятельствах нанял на работу?

Реннер уверенно указал на Монброна и рассказал о наеме в точности. Память у парня оказалась замечательная.

– Так, теперь самое главное, – втолковывал американец обеспокоенному столь мощным напором Ойгену. – Вспомни самое последнее, что ты помнишь. Перед тем, как потерять сознание ночью. Учти, это очень важно. Для тебя и для всех нас.

– Вчера-то? – озадачился Ойген, явно не соображая, что дело происходило две ночи тому. – Лег спать после работы. Потом, когда темно было, поднялся отлить. Пошел в сторону реки, а не в уборную возле палаток. Подышать захотелось – знаете, какая у нас в шатре вонища стояла? Прошел по мосткам. А потом… потом… Господи!!

Ойген резко переменился в лице, скулы и лоб исказила гримаса настоящего, непритворного ужаса. Он отчетливо вздрогнул и уткнулся лицом в колени.

– Робер, налей ему бренди! Полную! Выпей. Выпей и рассказывай! Ну же!

Тимоти аж трясло от напряжения. Безмолвный и бледный Монброн выполнил, что приказывали и сел в дальний уголок. Ему тоже было страшно. Очень страшно. Хотелось домой, к матушке, в свою комнату, подальше от этих чудовищных загадок, так внезапно свалившихся на его голову и головы друзей.

– Я… Я уже возвращался. Там, возле мостков появилась новая промоина – раньше я ее не видел, – медленно, постоянно запинаясь, говорил Реннер. На глазах стояли слезы, но плакать перед господами он не отваживался. – Я заглянул, потому… Словно искорку какую-то увидел. Синюю. Нагнулся глянуть. И… Оно! Жгучее, горячее, щиплющееся! Не знаю, что оно такое, но оно шептало и звало к себе. Потом словно пальцы груди коснулись и начали царапать… Я испугался, закричал.

– И все? – подался вперед Джералд. – Ничего больше?

– Нет, – размашисто мотнул соломенноволосой головой Реннер. – Меня будто отбросило ударом. Знаете, как при драке? В английском боксе? Как кулаком, причем сильным, мозолистым. Потом не помню… А… А после я очнулся на мостках и рядом стоял он.

– КТО??? – в четыре голоса рявкнули концессионеры.

– Мужчина. Но не живой. Привидение. Настоящее! Будто из синеватого тумана. Подошел, коснулся, пальцы теплые, как у живого… Вот тогда я и разорался в полный голос, как младенец, которого от титьки оторвали. Он будто впитывался в меня, внутрь, понимаете? В голову, в грудь, во все тело. Больно до невероятия! Очень больно! Он сказал, будто поживет во мне. До поры. Пока не убьет своего врага. Я, наверное, сбрендил, правда?

Концессионеры обменялись недоуменными взглядами. Да, похоже на сумасшествие, причем, наверняка, буйное. Schisophrenia. Распад личности. Но учитывая все недавние события…

– Как звали этого… человека? – осторожно осведомился мистер Роу. – Не знаешь?

– Не то Хегин… Хугин?

– Хаген? Хаген из Тронье? – подсказал лорд Вулси, и получил в ответ медленный, опасливый кивок. – Он и сейчас в тебе? Внутри?

– Наверное… Не чувствую. Однако знаю другое. Я словно бы стал сильнее. Не головой, телом. И знаю, что начал уметь что-то новое. Раньше неизвестное. И мне не нужное.

– Например? – наклонился вперед Джералд.

– Ножичек можно со стола? Благодарю, сударь. Гляньте.

Они и глянули. Ойген взял прямой охотничий швейцарский кинжал, принадлежавший Тиму, и начал вытворять с ним такое, что у онемевших зрителей в глазах зарябило. Подбросил, поймал за лезвие, а потом начал вертеть, крутить, вращать, постепенно превращая начищенное лезвие в полное подобие быстро кружащегося винта аэроплана. В таком виде перебрасывал нож из руки в руку, умудряясь не порезаться, и наконец аккуратно запустил кинжал в столб, поддерживающий шатер. Точно в ремешок на котором висела техасская шляпа Тимоти, пригвоздив кожаный воловий ремешок намертво.

Американец, силушкой отнюдь не обделенный, подошел, хмыкнул, подергал за рукоять и развел руками.

– Теперь вынимай. Мне – никак.

Ойген встал, легкой, будто рысьей походкой приблизился к толстому столбу, сделанному из ствола молодой сосны, и в одно движение извлек нож. Помялся, глянул виновато, исподлобья, и проворчал:

– Как на духу: раньше такого не умел. И теперь вроде бы не умею. А вот знание о мастерстве есть. Как такое может выйти, а господа?

– Дела-а… – выдохнул Уолтер Роу. – Джентльмены, либо это правда, либо все мы рехнулись. Я вынужден Ойгену поверить. Сам не знаю почему. Чувствую, говорит правду. И что теперь прикажете делать?

Молчание. Никто не знал ответа на этот, вроде бы такой простой, вопрос.

* * *

Если отправиться по берегу Рейна на север, по дороге, ведущей через прибрежные города и далее к Северному морю, то на протяжении левобережья вплоть до Бонна и Кельна можно наблюдать высокие пологие холмы, покрытые хвойными и буковыми лесами. Хребты Вогель, Айфель, затем Арденнские горы – только после нидерландской границы начиналась пойменная низина. Именно среди таких лесистых возвышенностей, милях в двенадцати к северу от древнего Вормса, расположилось небольшое аббатство, носящее имя «апостола Европы», святого Ремигия.

Жил святой Ремигий давно, еще в первом тысячелетии, и был славен обращением в христианскую веру короля сикамбров Хлодвига, самого известного представителя знаменитой династии Меровингов. Надобно заметить, что крещение Хлодвига и его войска произошло аккурат за сто четыре года до истории с кладом Нибелунгов и гибелью королей Бургундии, являвшихся его прямыми потомками, через королей Клотара и Сигиберта Австразийских.

Аббатство, как и положено святой обители, расположилось на возвышенности, между рекой и высоким хребтом Хардт, тянущимся почти строго с юга на север. Вдали гудела и громыхала Рейнская железная дорога, бурлила Вечная Река, а все пространства к западу, вплоть до самих Лангмайля и Рейхенбаха, тянулись нехоженые девственные леса, прорежаемые редкими охотничьими домиками местных дворян.

– Монастырь построили бенедиктинцы примерно в 1150 году, еще при Фридрихе Барбароссе, – повествовал Джералд археологу, устроившемуся на пружинных креслах открытой коляски. На козлах, между прочим, восседал не кто иной, как Ойген Реннер и довольно умело правил лошадьми. – Потом аббатство прибрали к рукам инквизиторы-доминиканцы, а лет двести назад строения перешли к епископату Вормса. Теперь обитель не столько монастырь, сколько место отдыха для важных церковных особ и громадное хранилище документов. Я бывал в тамошней библиотеке – такому собранию рукописей цены нет! Самые древние датируются десятым веком, можно найти списки с более ранних книг и свитков… Словом, если отец аббат позволит, сами взглянете. Народу там немного – десяток монахов святого Бенедикта, да столько же подсобных рабочих, живущих при монастыре. Строения древние, мрачноватые, но таких стен и современной мортирой не разобьешь. Вдобавок, здесь редко кто бывает, безлюдье нам на руку…

– Короче, идеальное место для укрытия, – констатировал сидящий напротив Роу. – Интересно, как там наши болваны? Справляются? За ковбоя я не беспокоюсь, Тим с детства с лошадьми, а вот Робер…

Позади громыхали два крытых фургона, запряженных меланхоличными, вечно жующими тяжеловозами-першеронами. Повозки арендовали в Кюртене, но возниц нанимать не решились, – чем меньше людей будет знать, куда направляется маленький золотой караван, тем лучше. Понадеялись, что монсеньор аббат Теодор смилостивится и прикажет своим инокам-бездельникам перегнать фургоны обратно.

Первая повозка была отдана под управление Робера Монброна, но так как «маменькиному сынку» (умевшему только хитро подмазывать чиновников и возиться с бумажками) не особо доверяли, рядом с французом устроился доктор Шпилер, прибывший из деревни к самому отъезду компании с места обнаружения сокровищ. Вещей у доктора оказалось до смешного мало – чемоданчик с одеждой и два медицинских саквояжа. Видимо, его практика в захолустном Кюртене особо прибыльной не являлась.

Вторая тяжелая колесница оказалась в крепких руках Тимоти и замыкала медленно двигавшуюся по лесной дороге процессию.

Ойгена, общим решением, взяли с собой. Пока он не проявлял признаков безумия и не заявлял, что является князем Хагеном, однако загадка мгновенного взросления настолько заинтересовала лорда Вулси, что Ойген был немедля принят на содержание концессионеров с условием исполнения всех господских поручений и приказом смотреть в оба глаза. За чем именно смотреть, никто уточнять не стал, ибо никто не знал, какие ожидаются трудности.

«Феномен Реннера», как обозначил Джералд произошедшие с австрияком изменения, внезапно обогатил разум Ойгена знанием языков, причем не только вполне современного английского, но и какого-то древнего, немного похожего на немецкий, однако таковым не являющимся. Лорд Вулси смирился и с этим новшеством, не описанным никакими европейскими психиатрами, решив, что если продолжит переживать из-за всех нелепиц, сопровождавших экспедицию последние дни, сам рано или поздно окажется в лечебнице Челси, где ему, как потомственному лорду и весьма обеспеченному землевладельцу, предоставят уютнейшую, обитую войлоком комнатку с видом на Темзу и зарешеченными окнами. Лучше все оставить как есть. Однажды загадки решатся сами собой. Возможно.

Ехать пришлось долго, не менее пяти часов. За это время, расположившиеся в коляске Джералд и мистер Роу, успели тщательно обсудить большинство возникших вопросов, и, разумеется, не пришли к определенному выводу. Вчерашняя катастрофа на реке, трупы без сердец, появившийся из раскопа золотистый туман, плевавшийся искорками и лично Ойген Реннер, умневший прямо на глазах, проходили по ведомствам чистейшей мистики и бесовства, а посему логическому осмыслению не подлежали. Согласились на том, что в природе существует множество непознанных и необъяснимых явлений, наподобие огней Святого Эльма или магии факиров. Ничего особенного.

Но каковы будут дальнейшие действия концессионеров? Бесспорно, завтра придется всей компанией тащиться в полицейское управление Вормса и пытаться вырвать у крысоподобного Киссенбарта паспорта. В крайнем случае, можно будет отослать Монброна (как самого обаятельного и непосредственного) к вышестоящему начальству и предложить вульгарную взятку. Да, это Германия, где порядок ценится несколько выше, чем в иных странах, но кто вам, господа, сказал, будто в Германии чиновники не берут взятки? Смотря на какого нарвешься… Таким образом первейший пункт программы – возвращение концессионерам их законных прав коммерсантов и путешественников. О прочем поразмыслим потом.

Начало смеркаться, и разговор археолога профессионального и археолога-любителя перетек в плавное философское русло. Вспоминали Шлимана, Раулинсона, первооткрывателей Вавилона и Ниневии, размышляли над причинами, которые гонят взрослых и разумных людей на поиски древностей. Джералд, закурив сигару, спросил:

– Уолтер, между прочим, а почему вы приняли мое предложение об участии в этой авантюре, даже не раздумывая? Результат мог оказаться нулевым, да мы и посейчас не уверены, что держим в руках именно клад Зигфрида.

– Это он, уж поверьте, милорд, – нагнул багровую бычью шею Роу. – Я не говорю о признаках фактических – монетах, украшениях, оружии. В нашей добыче нет ни единой вещицы старше 600 года по Рождеству, поверьте мне как профессионалу. Истинность доказывают как раз признаки косвенные. Та самая чертовщина, которая началась после обнаружения клада. Не подумайте, я не мистик, придерживаюсь здорового рационализма нашей эпохи, но я точно знаю, что древность умеет охранять свои тайны. Слышали о проклятиях пирамид Гизы? Вот-вот. А почему взялся за это дело… Так, детский азарт. Вообразил себя Зигфридом, который обязан вырвать сокровища у дракона. У Рейна. Эта река, прячущая сокровища Нибелунгов и являлась для меня змеем Фафниром. И я его одолел.

– Как бы на своего Зигфрида не нашелся свой Хаген, – хохотнул лорд Вулси, указывая взглядом на спину сидевшего на козлах Ойгена. – Не боитесь, а, мистер Роу? Воды Рейна – это не кровь дракона, и хотя вы в них плескались несколько месяцев, они не даруют вам неуязвимости, будто древнему Нидерландскому королю. В «Песне» четко говорится, что омывшись в крови Фафнира, кожа Зигфрида покрылась броней, неподвластной никакому оружию… А вы только сегодня поцарапались о гвоздь, когда снимали шатер.