Напряжение

Еще слышно было натужное взвывание «Хорьха», вылезавшего на дорогу, а Степан уже крикнул вестового. Тот, однако, не спешил. Степану это не понравилось. Выругавшись, он медленно прошел к двери, пхнул ногой.

– Гришка, мать твою за ногу! Глухой, что ли? Иди сюда! – И, когда тот возник перед ним, не ведая, впрочем, страха, сказал уже тише, загибая крупные пальцы: – Тащи-ка, мил друг, шнапсу – раз, да не скупись, закуски какой-нибудь – два, сигарет, только не очень вонючих, – три…

– Гитару прихвати, – подал голос из угла Николай.

Услышав про шнапс, Кирилл поднял тонкое, до неприятности красивое лицо с аккуратным носом, маленьким ртом и длинными черными ресницами; глаза стали лакированными. С поспешностью переставил графин на подоконник, пододвинул стулья и сел, бросая нетерпеливые взгляды на дверь.

Припадая на одну ногу, Григорий втащил поднос с тарелками, коробками консервов и бутылкой посередине; на согнутом локте, мешая идти, болталась на замусоленной голубой ленте старая гитара с голой красоткой на деке. Николай схватил гитару, стал настраивать. Кирилл принялся открывать консервы. Степан снял бутылку, разочарованно скривив губы:

– И всего-то?..

– Больше не положено, и то только сегодня, – сказал Григорий.

– Ладно хоть не блевонтин, – вздохнув, смирился Степан и уверенно свинтил крышку. Разлил по стаканам, повернулся к Николаю: – Бросай гитару, займемся делом.

Николай охотно пересел к столу. Круглое простоватое лицо его – нос сапожком, живые, но неопределенного цвета глаза, брови белесые и такие же ресницы – выражало бодрость и оптимизм. Он взял пальцами ломтик консервированной колбасы, выпрямился, поднял стакан:

– Ну, за удачу!

– Обожди, обожди, за удачу еще успеем, – перебил Степан, недовольный тем, что его опередили. – Сперва выпьем за фюрера, как положено.

Выпили. Степан шумно дохнул, подцепил алюминиевой вилкой сардину, пожевал. Красавчик Кирилл, хмелея на глазах, обмяк, заулыбался умиротворенно – открылись кривые, налезающие один на другой зубы.

– Хорошо тут… Вот за эти бы дни война кончилась, и все к чертям собачьим…

– Не-ет… За эти дни не кончится, – серьезно возразил Степан, – но скоро… К тому дело идет. Скоро заживем по-новому. Каждый за себя будет стараться, только за себя! Немцы нам помогут. Они умеют… А пока надо им послужить. И не бояться. Как струсишь – так пиши письмо праотцам. Вы еще салажата, а мне уже тридцать четыре. Я все повидал, в каких только переплетах не был! Вам такого и в страшном сне не снилось. И скажу: никогда у меня не было страха, не знаю, что это такое… Таким уж мать родила…

– Ну да… – усомнился Кирилл, хихикнув, – заливаешь! Так не бывает.

– Не веришь? – взревел Степан и придвинулся к нему. – Мне не веришь? Потому что сам трус, наверно.

Кирилл отскочил в сторону, но тут вступился Николай, попридержал его за локти.

– Верит, верит, – примирительно сказал он Степану, – не видишь, что он тебя заводит, сядь. – И ловко перевел разговор на баб.

Предмет был для всех интересный, но в бутылке уже ничего не осталось, а беседа требовала продолжения. Степан снова позвал вестового:

– Слушай, друг, еще бутылочку…

– Нельзя, норма, – угрюмо сказал Григорий, глядя в пол.

– Одну… Только одну… Мы все тебя просим… Человек ты или кто?

– Не могу, ребята, сказано нельзя, значит нельзя. Здесь строго.

Григорий захромал прочь от двери, вслед ему Степан пробурчал злобно: «У, сволочь косоглазая, ублюдок, креста на нем нет». Но не угомонился, минут через десять сам побежал к вестовому. Возвратился повеселевший:

– А ну, живо, у кого какое шмутье, давай сюда. – И полез в рюкзак, достал немецкие сапоги, перевязанные веревкой. – Я да не уговорю…

Свернули узел – у кого оставалась старая куртка, у кого рубаха… Степан отнес узел Григорию. Когда вернулся, потряс над головой ручищей: «Порядок!»

В томительном ожидании прошел час. Николай тренькал на гитаре, пел тенорком то грустные песни, блатные, то похабные, веселил байками и анекдотами. Наконец пришел Григорий, румяный и холодный, вытащил из карманов две бутылки самогона с затычками из газетных катышков, озираясь, поставил на стол.

– Ну молодец, паря! Ну молодец! Уважил… Садись с нами, пригубь за труды, – гудел Степан, щедро наливая ему первача. – Я сразу увидел, что ты человек… Не ошибся.

Григорий сел бочком на стул, польщенный его словами.

– Первые вы такие, что ли, – улыбнулся губатым ртом, – знаю, что нужно вашему брату. Я здесь уже второй месяц, отправлял и на Питер, и на…

– Во-во, и мы туда же, – перебил его Кирилл, уже не владевший своим телом после полстакана самогонки, – а что будет – не знаем…

Степан резко и зло тряхнул рукой в его сторону:

– Кончай разговор о делах. Наши дела – это наши дела. Со смертью в кошки-мышки играем – кто кого…

Не слушая его, Кирилл налил себе еще до краев, выпил разом с каким-то отчаянием и, сокрушая стулья, натыкаясь на косяки, рванулся на двор блевать; вполз обратно пепельно-серой тенью, в испарине, стонущий, с перекошенным ртом, повалился на койку и намертво отключился.

Степан пил не переставая и, казалось, не пьянел. Лишь речь стала замедленной, рваной, расширились зрачки и лицо приняло свекольный оттенок.

Во двор въехала машина, поурчала, затихла. Бибикнула коротенько дребезжащим фальцетом.

– Это меня, – повернул голову к окну Григорий. – Товар привезли. Ну, спасибо за угощение.

Он вышел на улицу. Черный сундук фургона, поставленного задом к самому дому, заслонил луну, кусок темно-синего, с редкими блестками звезд неба. Слышались голоса, хруст снега под ногами. Григорий отыскал сопровождавшего машину офицера. Им оказался пожилой капитан с головой, обмотанной женским платком.

– Warum machst du warten? Du verstehst nicht die Zeit zu sch?tzen. – Голос у капитана был высокий, неприятный. – Der Wagen m?ssen arbeiten und die Leute m?ssen auch arbeiten, nicht stillstehen. Mach schneller auf![2 - Почему заставляешь ждать? Ты не умеешь ценить время. Машина должна работать, люди должны работать, а не стоять. Открывай скорее! (нем.)]

Шофер, неторопливый эстонец, обстукивавший сапогом колеса фургона, услышал речь капитана, подошел к нему.

– Herr Hauptmann, das ist ein Russe, er spricht deutsch nicht[3 - Господин капитан, он русский и не говорит по-немецки (нем.).], – повернулся всем телом к Григорию. – Госпотин капитаан нетофолен, он гофориит, что нато скорей открыфать склаат.

Григорий снял замок с каптерки. Два солдата начали таскать ящики, коробки, кули. Капитан, сев на бочку, засунул руки в рукава шинели и задремал.

Пока машина разгружалась, шофер поднял капот и, перегнувшись, стал что-то подвинчивать отверткой при свете маленькой аккумуляторной лампочки. Григорий подошел к нему, тоже сунул голову под крышку – от мотора веяло теплом.

– Барахлит?

– Та неет, контакты нато почистить. – На Григория уставились внимательные карие глаза. – Ну?..

– Приехали, сегодня. – Голос Григория снизился до полушепота, заговорил отрывисто, четко, словно отбивая телеграфным ключом. – Из Таллина… Трое… Моряки… Старший – Степан… Капитан-лейтенант… Орден Красного Знамени… Кирилл, Николай – рядовые… Один радист… Фамилии неизвестны… Готовят на Ленинград…

– Транспорт?

– Пока неясно.

– Понял. – Громко: – Ты что думаешь, мне помогаешь? Тал пы лучше шкурки, чем стоять пез дела. У тепя есть мелкая?

– Вроде есть, пойдем поищу, – ответил Григорий, выпятив нижнюю губу.