Сломанное небо Салактионы

На мгновение Кутельскому показалось, что он смотрит не вверх, а вниз, не в небо, а в его отражение в воде. Невидимая капля ударила в небосклон, покрыв его рябью, небесные волны мгновенно свернулись катышками одинаковых серых облаков. В лучах Гизы барашки облаков отбрасывали розовые тени. Немедленно заморосил мелкий теплый дождь. Реагируя на датчики, стеклянные панели на крыше ангара щелкнули и повернулись боком, пропуская к посевам Льва Саныча живительную влагу.

– Она не могла уйти далеко, – Абуладзе за плечо повернул к себе Чарли, – Собираемся, маэстро, и очень быстро. Маски, веревки, аптечка. Моника где-то внизу. Нам нужно успеть догнать ее.

– Есть!

Они уже подбегали к дому, когда внутри здания тренькнул сигнал входящего сообщения.

– Что за чертовщина? – нахмурился Абуладзе.

Неизвестный четырехбуквенный код мерцал на мониторе космической связи.

– Это что? Сигнал бедствия? – Профессор беспомощно тыкал кнопки на блоке управления, но сообщение не открывалось.

– Нет! В сигнале бедствия используются другие буквы. Дайте я! – Чарли надоела растерянность Абуладзе, и он отодвинул профессора плечом. – Мы так его не расшифруем. Надо перебросить на компьютер.

Пилот нажал клавишу выгрузки сообщений:

– Там приличный видеофайл приложен… Зашифрован. Эх, не вовремя!

За окном сверкнула молния. Что-то щелкнуло. Все освещение и экран на стене отключились. С тихим завыванием вырубилась станция связи.

– Не вовремя! – повторил Абуладзе.

– А бесперебойники?

– Почему-то ни один не сработал.

– Часто тут так, профессор?

– Грозы через день. Но чтоб молния свет вырубила – не припомню. Все потом! А сейчас – за Моникой!

* * *

Цвета. Разными они бывают. Разные ощущения вызывают в зависимости от ситуации. Красный, например, может и не быть тревожным, а зеленый не всегда успокаивает.

«Настоящий цвет Салактионы – зеленый!» – К такому выводу пришел Кутельский, шагая за Абуладзе.

Подошвы его скользили на лишенной травы размокшей почве. Дождь то усиливался, то стихал.

«Или это стекло маски так меняло цветоощущение?»

Пилот пальцем почесал вспотевший затылок под плотной резиной и на всякий случай глубоко выдохнул сквозь фильтры, опасаясь случайного попадания зигрита в легкие. Посмотрел в спину профессору, тот шагал уверенно и рюкзак со снаряжением нес легко. Очевидно, Абуладзе хорошо изучил окрестности.

По тропе, петляющей среди скал, профессор и пилот спустились из рощи «кипарисов» на плато, опоясывавшее кратер по периметру. Здесь дождь проредил зеленый туман, но Лев Саныч достал тепловизор и передал рюкзак Чарли. Однако прибор, способный обнаружить любой живой организм в гуще листвы и в тумане, не понадобился.

Обнаженная Моника стояла на четвереньках в центре поляны на широком плоском валуне. Поляну окружали заросшие колючками скалы, и гладкий камень чересчур правильной формой в другой обстановке насторожил бы Чарли. Но ни он, ни профессор не обратили на это внимания. Лев Саныч уронил на землю жалобно пискнувший тепловизор, дотронулся до мокрого плеча девушки.

– Холодная…

Кутельский придвинулся к лицу Моники. Ее глаза были открыты, но стекло шлема пилота осталось чистым – дыхания не было.

– Понесешь?

Чарли, вместо ответа, сбросил с плеч лямки рюкзака. Тело Моники окоченело настолько, что не изменило положения даже, когда пилот взвалил ее на плечо.

Несмотря на неполную гравитацию двадцатиметровый подъем оказался непростой задачей. Абуладзе суетился вокруг Кутельского, подталкивал, забегал вперед, приподнимал, перехватывал негнущееся тело Моники, возвращал его назад на плечо пилота. В роще «кипарисов» они сняли маски, отдышались. Добрались до лестницы на платформу, неожиданно Лев Саныч ойкнул и замер на нижней ступеньке, как вкопанный.

Кутельский в одиночку занес Монику наверх и спустил с плеча. Обнаженное тело так и осталось на четвереньках, как стояло на лесной поляне.

– Что там с вами? – Чарли вытер ладонями пот и свесился с платформы.

Профессор очнулся, поднялся к нему. С тревогой осмотрел Монику и скомандовал:

– В дом!

Вдвоем они подхватили тело девушки, внесли в лабораторию и поставили посреди комнаты, как поставили бы стол. Лев Саныч включил электричество, станция наполнилась привычными звуками. Загудел холодильник, запела вентиляция, с характерными щелчками запустила самодиагностику станция связи.

Профессор опустился на четвереньки перед лицом девушки.

– Моника! Ты слышишь меня?

«Свихнулся он, что ли?»

Кутельский разделся до трусов. Лаборатория наполнилась запахом потных мужских тел.

Абуладзе поднялся на ноги.

– Ваш диагноз, доктор?

– Издеваетесь, профессор? – Чарли едва не плакал. – Она час как мертва.

– И ничего вас не смущает?

– Ну… Трупное окоченение. В моей практике… – Кутельский вспомнил свой единственный боевой вылет и запнулся, – …тела так коченели только на морозе. Я служил на планете Эгаро, когда полярные спортели напали на термостанцию и прилично погрызли персонал. А здесь тепло. Не может так быть. А вас что смущает?

– Глаза! Она не моргает, но правое глазное яблоко подвижно. Моника провожает нас взглядом.

– Не может быть!

Лев Саныч жестом указал Чарли место на полу. Тот убедился, что профессор говорил правду.

– Моника, любимая! – запричитал Кутельский. – Ты слышишь меня? Моргни!

Моника не отвечала и не моргала. Но ее холодный взор действительно следовал то за пилотом, то за профессором.

– Предлагаю выдохнуть, помыться, – Абуладзе шумно почесал подмышку, – Ну и пожрать.

Комплекс космической связи приглушенно пискнул, сигнализируя об очередном сообщении.