Сломанное небо Салактионы

Лев Саныч следил за дыханием и позволял разгневанному оппоненту выговориться:

– А Мо твоя мелодия понравилась!

– Мо?! К черту вас! – Чарли прибавил скорости и споткнулся о прозрачное существо, испуганно скрывшееся в корнях.

– Прекратите! – строго велела подошедшая Моника.

– Я думал… Я надеялся… Мы… – Кутельский всхлипнул и перемазанный поднялся с земли. – Такое чувство испоганили! Сатир!

Он снова бросился за Абуладзе, вместе они сделали еще два круга.

– Немедленно прекратите!

На девушку никто не обращал внимания. Кутельский остановился, подпрыгнул, и, повиснув на нижней ветке, принялся с рычанием отламывать ее. Шипы, плесенью покрывавшие ветку, оказались жесткими, измазанными в птичьем помете.

– Сатир? – Лев Саныч обиделся, – Тогда ты – салага! Жалкий сопляк! Ахи-вздохи-обнимашки! Что ты знаешь о женщинах? Думаешь, ей песенки твои нужны?

На Чарли обрушилась стая колибри, вставших на защиту своего дерева.

– Кобель! Формулы?! – рычал пилот, отмахиваясь от птиц обеими руками, ветку ему отломать не удалось. – Уравнения?!

– Ну, перестаньте! Пожалуйста!

Моника заплакала. Мужчин это не тронуло.

Пилот настиг профессора и ткнул его кулаком в шею. Абуладзе обернулся и неожиданно шагнул навстречу Чарли, схватил субтильного пилота в охапку, сильно прижал к себе, не позволяя двигать руками.

– Старый козел говоришь? – прямо в ухо Кутельскому зашипел профессор. – Да меня на вас обоих хватит!

Чарли попытался укусить противника, не удалось, тогда он плюнул в лицо Льву Санычу. Тот попытался утереться плечом, ослабил хватку, но Кутельский вырываться не стал, а дернулся всем телом. Абуладзе на ногах не устоял. Противники упали и покатились по земле.

– Она – ангел, моя муза! – слезливо сипел Чарли.

Он был сильнее, но Абуладзе тяжелее и быстро оказался сверху.

– И чего? Ну, ты трахнешь ее, а что потом? Ангелы не какают, музу не трахают…

Кутельский в ответ дернулся, но освободиться из захвата не смог. Лев Саныч прошептал ему в ухо:

– Как сказал классик, девки существуют для того, чтобы их…Тискать…

Чарли забился под ним, а Абуладзе беспощадно продолжил:

– И… Им это нравится… Ничего я такого не делал, чтоб она не…

Кутельский сумел высвободить правую руку и коротко ударил профессора в ухо. Вырвался, оказался сверху и заработал кулаками. Абуладзе пинком в пах перебросил соперника через голову.

Схватка утомила обоих, и противники поднялись не сразу, а с коленок, упираясь в землю руками. Чарли утер разбитый нос тыльной стороной ладони, размазал грязь по лицу и принял боевую стойку.

– Чарли, допустим, вы меня сейчас победите. И что? – Лев Саныч распахнул объятия, демонстрируя грязный живот. – Я просто упаду на вас своими ста килограммами, и как вы из-под меня выберетесь?

Кутельский, молча, с кошачьей грацией, сделал шажок вперед.

– А мне падать нельзя, – как-то совсем уж по-стариковски заключил Абуладзе и прижал правую ладонь чуть ниже груди.

Чарли выпрямился, его боевой пыл куда-то испарился.

– Сердце – слева! – заметил он.

– Это – не сердце. Ребро! – Лев Саныч завел руки за спину. – Вот, можете потрогать.

– У вас сломано ребро? – не поверил пилот.

– Не сломано, оно просто отвалилось. От грудины. Трогайте не бойтесь, это не больно – здесь нет нервных окончаний.

Пилот осторожно нащупал на животе профессора твердый отросток:

– И чего?

– А ничего! В моем возрасте хрящевые ткани не восстанавливаются. Вот и болтается.

– Но можно же что-то сделать?

– Скобу поставить. В стационаре. А у меня денег нет. И потом контракт надо добить. Все потом! Так что вы поосторожнее деритесь.

– Ладно, профессор.

Кутельский поморщился. Коленки саднили. Он наклонился, оперся о них руками.

– Девушку мы, похоже, обидели. Где она кстати? – заметил профессор и закричал: – Моника-а-а!

Они доковыляли до места начала схватки. Майка Моники болталась на ветке. Лев Саныч своим коронным жестом потер переносицу.

– Интересно. Она полностью разделась, чтобы привлечь наше внимание, а мы…

– Ее не заметили, – с грустью в голосе закончил фразу Кутельский.

Они обыскали станцию, флаер, осмотрели пустой шлюз… Моники не было ни на пляже, ни в роще, ни в ангаре.

Грязь сделал обе нелепых, полностью противоположных друг другу фигуры, похожими. Кожа грузного Абуладзе потемнела. И загорелая кожа Чарли, худого, в изорванной форменной рубашке и шортах без пуговиц на ширинке так, что их приходилось придерживать руками, весь в ссадинах, посветлела.

Наконец, оба остановились на платформе. Помолчали, глядя через перила.

– Разрешите облететь скалы? – нерешительно попросил пилот.

Он стянул с перил трусики Моники, скомкал их и утер предательски стекавшие по грязным щекам слезы.

– Не сейчас, – профессор ткнул пальцем в небо, – Этого в путеводителе нет.