География одиночного выстрела

Банов прикусил губу. Хоть он и думал, что это может быть тот самый Ройд, но подтвердившаяся догадка оказалась для него шоком. Да еще тут это отравление, с которым, конечно, надо бы еще разобраться. Нельзя же ребенку так просто на слово верить!

– Ну что, ты вот, Роберт, как бы это… меня со своей мамкой познакомил бы… А? – сказал после паузы Банов. – Может, мы бы с ней поговорили, а там, глядишь, она и снова мечтать начнет, и жизнь у вас получше, повеселее, что ли, станет…

Мальчик пожал плечами, не отрывая взгляда от столешницы.

– Ну ладно, иди домой. Да скажи мамке, что я как-нибудь зайду к вам! – Банов встал и протянул мальчику здоровенную жилистую руку.

Роберт пожал ее, но только не почувствовал этого пожатия директор. Пожал и, промямлив «До свидания», пошел к двери.

До позднего вечера сидел Банов за столом и думал. Думал о разном, но всегда после «разного» мысли его возвращались к этому рыжему мальчишке, его матери, к самому, теперь уже покойному Ройду, для которого в жизни были только два удовольствия: женщины и борьба.

Начинало темнеть. Директор включил свет, достал из несгораемого шкафа сочинение Роберта и переписал с его титульного листа адрес в свою записную книжку, после чего снова возвратил сочинение на место и тщательно закрыл тремя ключами несгораемый шкаф.

На улице все еще чувствовался теплый ушедший день. Из-за дальних домов выглянула луна, показавшаяся Банову похожей на инвалида.

До Второго Казачьего переулка было минут десять ходьбы. Не больше.

Дом Банов нашел легко. Зашел в парадное, поднялся по широкой лестнице на второй этаж и остановился перед дверью с номером четыре. Слева на стене висели две маленькие таблички, устроенные на гвоздях под кнопками звонков: «Шкарницкий – звонить один раз», «Ройд – звонить два раза».

Банов задумался. Своих соседей по коммуналке он не любил, а значит понимал, как много вещей в бытовой и в личной жизни зависит от них. И, должно быть поэтому, рука потянулась к кнопке звонка Шкарницкого. Тем более тот факт, что в разные звонки надо было звонить еще и разное количество раз, как бы насторожил директора школы. Это как раз и показывало, что совместная жизнь этой коммунальной квартиры в трехэтажном старинном доме, возможно, была излишне усложнена.

Шкарницкий, открыв входную дверь, оказался человеком малоприятной наружности, худым, высоким, сальным. И дело было тут не только в его давно немытых волосах, а и во всей внешности, включая и давно не стиранную одежду.

– Вы ко мне, товарищ? – встретил он Банова вопросом.

– Да нет, мне товарищ Ройд нужна, – ответил Банов, разглядывая стоявшего перед ним человека.

– А читать на стенах вы умеете? – без особого возмущения, но довольно неприятно вопросил Шкарницкий. – Там же написано: «Ройд – два звонка» и к тому же в другую кнопку!

И тут же, сказав это, Шкарницкий захлопнул дверь, так и не впустив директора школы в квартиру.

Ошеломленный Банов, постояв пару минут в недоумении, придавил дважды кнопку звонка Ройд.

Минуту спустя дверь снова открылась. Женщина лет тридцати с лишним, с короткой аккуратной стрижкой, одетая в домашний сиреневый халатик, предстала перед Бановым, и он, смутившись, жевал губы, словно забыл обычные русские слова.

– Вы ко мне? – спросила женщина слегка простуженным голосом.

– Да, – отрывисто выдохнул директор школы.

– Проходите!

Общий коридор коммунальной квартиры был достаточно широк, но мебели в нем не было.

Зашли в комнату, тоже просторную, обставленную по-старому, словно все предметы в ней оставались на своих местах, несмотря на революционное перераспределение всяких ценностей, а может быть, именно благодаря ему, а именно – с помощью замены хозяев этих предметов мебели и быта.

– Садитесь! – женщина указала на стул за добротным овальным столом, стоявшим посередине комнаты. Сама же уселась напротив.

– Спасибо, – произнес Банов. – Я – Василий Васильевич Банов, или просто товарищ Банов. Директор школы, где учится ваш сын Роберт…

– Очень приятно, – кивнула женщина, и на лице ее на мгновение появилась улыбка, совсем не радостная, но очень приятная и честная. – Я – Клара Рудольфовна Ройд. Но… дело в том, что Роберт – не мой сын…

Видно, выражение лица Банова стало очень озадаченным, и поэтому женщина поспешила объяснить:

– Я сестра его отца, Кристиана Ройда, а мать его умерла от тифа шесть лет назад, но она и до смерти жила отдельно, где-то в Уссурийске. Поэтому мы с Кристианом как-то договорились, что для Роберта будем родителями, отцом и матерью.

– И он ничего не знает? – спросил Банов.

– Нет. Я надеюсь, вы тоже никому не скажете этого…

– Конечно, – пообещал директор школы.

– Я знаю, что вы вызывали Роберта к себе… он мне рассказал. Поэтому я и объяснила вам все… Извините, я не предложила вам ничего, но дело в том, что чай можно делать только на кухне, и тогда мы с вами не успеем поговорить, ведь надо было бы все время у чайника стоять… может, вы водки выпьете? У меня немного есть… Банов облизал пересохшие губы, думая: а удобно ли согласиться на такое предложение.

– А где Роберт? – спросил он неожиданно, испугавшись, что мальчик может увидеть, как директор школы водку пьет.

– Он в клубе НКВД, в драмкружке там занимается. Где-то через часик вернется, – ответила Клара.

– Ну, тогда… пожалуй… – проговорил Банов, и женщина поднялась, достала из серванта початую бутылку и две стопочки. Потом рядом с ним поставила на стол два свежих огурца и солонку.

По первой выпили молча и как бы стесняясь друг друга, хотя, ясное дело, Банов чувствовал себя стеснительней и как бы неудобно.

– Я читал сочинение вашего сына… извините… Роберта. Оно называется «О чем мечтала моя мама»… Как бы вам сказать, товарищ Ройд, оно немного упадническое… он пишет, что вы больше ни о чем не мечтаете… и как бы потеряли веру в жизнь…

– Называйте меня Кларой, пожалуйста, – попросила хозяйка. – Отчего же не мечтаю? Мечтаю, но не могу же я обо всех своих мыслях говорить ребенку?

– Какой же он ребенок? – пожал плечами Банов. – Ему ж скоро пятнадцать лет. Взрослый человек… Я, собственно, пришел поговорить из-за этого сочинения… и, конечно, думаю, что вам надо быть как бы веселой, больше мечтать и, что ли, быть задорней, как товарищу Роберта. Ведь от этого очень зависит его дальнейшая жизнь… Я бы понимал, если б он рос в семье алкоголиков, но у вас здоровая советская семья…

И тут Банов замолк, сообразив, что сказал что-то невпопад. Видно, водка, развязав его язык до полного отсутствия смущенности, пошла дальше.

– Я, извините… не имел в виду обычную советскую семью. Я ведь знаю, что у вас горе случилось… с отцом Роберта…

Женщина горестно скривила губы, разлила по стопкам водочки, провела пальцем под правым глазом, снимая слезу.

– Может, вам не хочется об этом говорить? – спросил Банов негромко. – Я вам не сказал, хотя еще точно не знаю… Я был знаком с одним Ройдом…

Удивленный взгляд хозяйки зажег ее глаза необыкновенным светом. Она уставилась на директора школы. Пальцы правой руки обняли на столе стопку да так и застыли.

– Вы знали Кристиана?

– М-м-м, мы не называли друг друга по именам… я был товарищ Банов, был там и товарищ Ройд, такой рыжий, веселый… из анархистов… Он мне часто говорил: «Банов, запомни, в жизни есть только два настоящих удовольствия…»

– …это женщины и борьба! – закончила вместо Банова хозяйка, и тут же по ее щекам потекли слезы, и она уже не пыталась с ними бороться.

Банов, снова смущенный моментом, осушил стопку и молча смотрел на свой кусочек стола, боясь причинить Кларе еще больше волнений.

– Надо было сразу сказать… что вы знали его… – говорила женщина. – А вы про Роберта… сочинение…

– Но я… я пришел действительно из-за Роберта… – словно оправдываясь, проговорил Банов. – Я же директор школы… я отвечаю за воспитанников, а он написал такое сочинение… и про то, как папу отравили… Это правда?!