Аквариум

– Все, – сердито отпихнул его Юстиг, – не морочь мне голову. В ухо, в задницу. Иди, куда шел. У меня сейчас жены разбегутся.

Жены, впрочем, разбегаться и не думали. Правда, по едва намеченным грядкам они ушли метров на сто, оставляя позади себя след из розовых клубней. Неженки, в сущности, можно было есть даже сырыми.

– Я возьму одну? – спросил Гриб.

– Жену? – развернулся потопавший было за сборщицами Юстиг.

– Неженку.

– А, понял. Бери. Вернешь потом.

– Спасибо.

Гриб выбрал клубень побольше, счистил с него землю, потер о штаны, рискуя порвать розовую кожицу. Откусил сразу много. Челюсти свело. Словно тот же Юстиг схватил их руками, не боясь ранить пальцы о зубы, и держал. Гриб, жмурясь, зажевал через силу. Зараза какая. Совсем не то, что Мекой жареная. Он с трудом проглотил неженку. Дурацкий, чуть сладковатый, достающий вкус. Остатки доедать не стал, а, размахнувшись, закинул далеко в поле. Прорастет – прорастет.

– Пока, Юс, – сказал Гриб.

Юстиг не ответил.

Жены его опять ушли вперед. Подоткнули подолы коричневых юбок, выставляя напоказ крепкие, гладкие ноги. Аша в этом смысле была очень хороша. А как двигалась! Шаг, прогиб, еще шаг, прогиб. Рука в сторону – раз! И неженка шлепается на землю.

Может, и жену попросить? Много Юстигу три жены. Или в самый раз? Прокорм сами себе добывают. Юстиг их любит время от времени. Мужик крепкий. Еще и четвертую пожелает. А я? Гриб остановился.

– Юстиг. Юс!

Многоженец не отреагировал. Ага, понял Гриб, подключился. Палец, задница, а на «связь» вышел. Вот тебе и проявления атмосферы. Кто там с какого конца кричит? А, Юстиг? Ну, пусть слушает.

Пофыркивая, Гриб дошагал до кучек камней, которые, бывало, доставали из земли вместо неженок, и вышел на тропу, сворачивающую к фермерским хозяйствам. Жалейка отвалилась за спину, а по левую руку легла излучина реки. Вода была темная, с глянцем, текла медленно.

Солнце приподнялось. Сделалось теплее. От земли вверх поплыл туман.

Гриб расстегнул верхние пуговицы. Какое-то время, идя к берегу, а затем и берегом, он думал о женах Юстига. Будет ли Мека против, если он еще одну такую приведет? В женщинах Гриб понимал мало, а уж в полученных из Зыби и подавно. Вроде и человек, и все при ней человеческое, а как оно дальше будет, не понятно.

С неделю молчат, потом говорить начинают, потом черты характера проявляются, а там и до самостоятельности – день-два. Человек, кукла – гадай.

То здесь, то там Грибу попадались незаконченные, сломанные постройки, шалашики из сухих сучьев, стенки из глины, холмики насыпанной земли и ямы, из которых добывали строительный материал.

Все это делалось стараниями тех, кто пытался выжить в одиночку, не в деревне и не в подготовленном для них жилье. То ли бунтарями, как Пайс, то ли параноиками, как Якоб. Гриб, например, в свой дом у холмов заселился не из протеста и не из соображений психической безопасности. Просто не любил многолюдье, неуютно, тесно себя чувствовал.

Он прошел мимо сложенной из глиняного кирпича узкой будки с человеческий рост и с окошком, в которое разве что можно было высунуть лишь руку. Умудрился же кто-то столько времени убить!

Река повернула, и Гриб повернул за ней. Вдалеке, в дымке проступил забор. Казалось, строй едва различимых рыжеватых воинов сомкнулся в ожидании атаки. От Жалейки за спиной остались лишь зыбкие миражи крыш.

Мысли Гриба тоже сделали изгиб. Он стал думать о Меке и Канчаке. Не уведет ли тот Меку? Зачем он ее оставил? Куда идет? Не от того же, что старик заявил, будто это дело для него, Гриба?

Опять же – попользуется Канчак Мекой, вроде никакого убытка, а обидно. Тем более, что себе спутницу напросить – пять минут понадобится, не больше. Зашел в Зыбь, взял за руку, вывел – и все, твоя.

Гриб едва не повернул обратно.

Потом поразмыслил спокойней. Надо это Канчаку – с ним ссориться? И не имел он, скорее всего, никакого желания остаться с Мекой наедине. Тем более, что Мека сама была на «связи». Какой от нее, от такой, обездвиженной, толк? Плюнул Гриб, пошел дальше. Загнал беспокойство поглубже.

Не о том, сказал он себе, не о том, Гриб, думаешь. Куда ты – как большинство? Сжились, слюбились, и ты туда же? Скоро точно, как Юстиг, гаремом обзаведешься. А у тебя ведь что? У тебя – палец. С неба. Неужто не интересно?

Гриб кивнул, соглашаясь. Интересно. Смысл бы уловить только.

Забор подрос, оформился в тесно сбитые пластины, не деревянные, не железные, не-пойми-какие. Навершия округлые, серебристые шляпки гвоздей, вбитые на уровне груди, блестели, как награды. У кого две, у кого три.

Видимо, за стойкость.

Дальше, сложенные из глины, из кирпича-сыпца, насыпанные валами, потянулись загоны. Большие и маленькие. Справа и слева. Над ними покачивались заросшие шерстью спины готовящихся к стрижке овец. Серые, белые, зеленоватые. Не спины, а будто пена поверх бассейна.

Разбросанные между загонами дома тоже казались пойманными, помещенными на равнину диковинными животными. Окна – глаза, крыльцо с навесом – морда с носом, пристройки – лапы, крыша – лоб.

– Гриб!

От ближайшего дома в длинной, навыпуск, рубахе, в шерстяной длиннополой безрукавке, в косматых шортах спешил к нему Санси. Гриб оглянулся по сторонам – укрыться было негде. Хоть к овцам ныряй.

– Привет, Санси!

– Ага. Сейчас.

Санси доковылял до Гриба и упер ладони в колени, чтобы отдышаться. Он был небрит, бородат, в нечесаных темных волосах застряли клочья овечьей шерсти. Но лицо было благостным, светлым. Безрукавка и рубаха темнели жирным соком неженок и тетерок, но Санси, похоже, было наплевать на свой вид.

– Санси, – сказал Гриб, – у тебя же две жены.

– Ага, – подтвердил фермер.

– Чего ж они не следят за тобой?

– А дуры.

– Так научи их, – сказал Гриб.

– Они ж Зыбь, чего их учить? – удивился Санси, распрямляясь. – Ты в свои холмы для чего ходишь? Зыбь учить?

Гриб вздохнул.

– Нет.

– Во-от. Но я не поэтому, Гриб. Не нужный это разговор. Вредный. Ты куда идешь?

– К Эппилю.

Санси улыбнулся.

– А мы собираемся завтра. Придешь?

– В смысле?