Русская угроза (сборник)

И переводить стрелки на братьев-бобров бессмысленно. Виктор Степанович видел меня на верхотуре, а сейчас застал на лестнице. Ответ на вопрос «Какая сволочь нажала не ту кнопку?» однозначен. Эту кнопку нажал новенький монтировщик сцены Максим с простой фамилией Светлов.

Спрыгнув с лестницы, бегу в противоположную от помрежа сторону. Там есть маленький коридор, ведущий на черную лестницу. Несусь не оборачиваясь, ибо смотреть второй раз на лицо помощника режиссера врагу не пожелаешь. Окаменеешь.

Вот и лестница! Придерживаясь правой рукой за перила, прыгаю вниз через три ступеньки. Получаю небольшую фору – молодость побеждает опыт. Первый пролет, второй! Дорога известна – по ней мы таскали декорации.

Все! Последний пролет. На финише я сбиваю с ног мужика в костюме. Чего он тут торчит – шел бы Ленина смотреть! Подняться он не успевает – Виктор Степанович снова посылает его в партер! Ну прям «Ну, погоди!», только веселой музычки не хватает.

Слышу за спиной крик: «Всем стоять! КГБ!»

Хорошая шутка. Надо запомнить.

Направо, налево, опять направо! Лишь бы черный ход был не на замке!

Он не просто был на замке, но у дверей несла вахту сразу пара мужиков в костюмах, и вряд ли это портье.

Придется в обход, через центральный вход. Дорогу помню не очень, но в критические минуты мозг включает дополнительные резервы. И он подсказывает, что у меня один путь – через фойе.

Очередной раскат хохота доносится из зала. Это уже не просто хохот, это истерика натуральная!

Блин, что же за задник я опустил?!

Выскакиваю в фойе. Мужиков в костюмах у дверей нет. Бабулек-программисток нет. Одна выходит из зала, зажимая рот платком.

Я проношусь мимо пустующего буфета, скатываюсь по ступеням мимо гардероба, с которого начинается театр. Навстречу попадаются гардеробщицы, спешащие узнать, над чем истерически рыдает публика. Никогда такого не было!

Виктор Степанович безнадежно отстал. Либо свернул в зал, не удержавшись от соблазна взглянуть на происходящее.

Черт! Моя куртка осталась в подсобке. А на улице не май месяц, первые снежинки кружат в воздухе. Ничего, завтра заберу. Или попрошу Олега вынести.

С очередным раскатом грома-смеха выскакиваю на вечернюю улицу, замечаю два ряда черных «Волг» и «ЗИМов», аккуратно припаркованных возле театра, нарываюсь на возвращающихся братьев-бобров, с какой-то тревожной подозрительностью смотрящих на меня, и мчусь по Невскому в направлении ближайшей станции метро.

«Пятачка» нет, но я перепрыгиваю через турникет. И даже на эскалаторе до меня долетают звуки совершенно искреннего, неподдельного заразительного смеха, коего стены большого-академического-драматического не слышали долгие годы.

А может, не слышали и вообще…

* * *

Хорошо, что я записал домашний телефон Олега. Тем же вечером, точнее, ночью я позвонил ему. Он не спал. Услыхав мой упаднический голос, приветствовал простым русским словом, созвучным с нотой «ля». Слово сие имеет различное значение. В зависимости от интонации. Сейчас оно означало: «Ты, конечно, крутой парень, но у тебя будут серьезные проблемы». Видимо, опасаясь, что телефон уже прослушивают, быстро свернул разговор, предложив встретиться утром, до начала смены, перед театром.

На входящие звонки я не отвечал, хотя телефон разрывался. Батя не выдержал и в конце концов снял трубку. Аппарат находится в коридоре, и я не слышал разговора. Закончив, отец зашел в мою комнату, сел на стул и с полминуты смотрел на меня. Наконец негромко и как-то обреченно произнес:

– Это с театра звонили. Какой-то Виктор Степанович… Максим… Он сказал, что, если бы сейчас был тридцать седьмой год, тебя бы уже расстреляли… Сынок, что ты натворил?

Я не ответил и натянул на голову одеяло.

Спал я плохо. И каждый раз, когда слышал звук подъехавшей машины, осторожно выглядывал в окно, пряча голову за цветком алоэ, стоявшим на подоконнике. Не за мной ли? Не на расстрел ли?

Без четверти семь я, надвинув на голову капюшон своей старой куртки, сидел в сквере перед театром. «Волг» уже, разумеется, не было. И мужики в костюмах перед парадной дверью не маячили.

Олег не опоздал. Мы пожали руки, он сел рядом и достал пачку болгарского «Родопи».

– Будешь?

– Нет… Не курю.

– Короче, устроил ты вчера… Революцию… Ладно бы это обычный спектакль был. Для курсантов и школьников…

– А что? Необычный?

– Мужиков видел в костюмах? И тачки черные?

– Видел. Еще подумал, это каждый раз так.

– Не каждый, – Олег пустил в темное небо вонючую струю дыма, – зарубежные гости пожаловали. Из дружеских социалистических стран. Поляки, болгары, венгры… Чехи… Партийные делегации. Из Москвы тоже. Культурная программа. Ну и наш горком почти в полном составе… А мужики в костюмах из КГБ. Типа охраны. Никто, кроме Михайлова и Степаныча, про это не знал. В театр бумага секретная пришла, чтоб не трепались. Боялись провокаций всяких и происков.

Да. Я видел эту бумагу. Лично доставал ее из-под шкафа главного режиссера.

– Михайлов на спектакль остался, чтоб зрителей поприветствовать, – продолжал Олег, – накануне прогон устроили. Ну то есть репетицию, хотя каждый год эту агитку играют. Чтоб никаких казусов… А тут ты… Как ты ухитрился кнопки перепутать? Там их всего три.

Либо я идиот, либо все остальные.

– Да как три? Четыре!

– У тебя со счетом все в порядке? Вчера там было три кнопки. Три белых кнопки. И одна красная…

– Красная?

– Ну да! Внизу. Отбой.

– Погоди, погоди… А ты уверен, что она красная? Ты там давно был?

Олег, подносивший сигарету ко рту, вдруг притормозил:

– Месяц назад… Бли-и-и-н…

Сейчас он походил на человека, которому в «Гостинке» вместо американских джинсов подсунули брюки от школьной формы.

Он, видимо, понял. И я тоже. Слава богу, никто из нас не идиот. Не придется идти в психоневрологический диспансер.

Красная кнопка со временем превратилась в белую. От прикосновения пальцев краска сошла на нет. Но для тех, кто постоянно сидел на верхотуре, она по-прежнему оставалась красной. В том числе и для братьев-бобров, любящих портвешок.

Но не для меня…

– Так что я за задник опустил?

– А сам не догадываешься?

– Да откуда? Я ж не видел… Только ржач слышал.