Революция, которая жила на крыше

И пахнувший откуда-то слева ядреный аромат безфильтровых сигарет «Прима», и появившийся во рту горьковатый вкус теплого ларечного пива!

Парень, то есть я, тем временем прошагал пружинящей походкой, не подразумевающей никакого радикулита, вдоль фасада и скрылся в театре. Я хотел броситься за ним, за собой, но боль пронзила поясницу, и я замер на лавке.

Булгаковщина какая-то… Что происходит?!

* * *

Меня встретил поясной портрет Владимира Ильича Ленина и кумачовая растяжка, украшавшая предбанник: «Великому Октябрю – великую пьесу!» Все правильно. Лозунг «Пятилетку за три года» смотрелся бы здесь не так уместно. Не завод ведь, а театр.

В фойе пара работяг развешивала вдоль стен портреты членов Политбюро и генсеков социалистических стран, словно те были ведущими актерами труппы. Леонид Ильич Брежнев, чье здоровье, по слухам, не радовало, на портрете выглядел как всегда свежо и героически. Я не художник, но заметил, что пятая медаль Героя на его необъятной груди была подрисована к четырем предыдущим.

– Ты пойми, Серый… Все это чисто субъективно. У меня приятель есть, так ему нравятся беззубые. Серьезно. Хоть ты Мэрилин Монро, но если зубы на месте – сразу в архив.

– Зубы вырвать можно или выбить, а мозги не вставишь. Она ж полная дура!

– Ну тебе-то не все ли равно! Тебе ж не жениться на ней!.. Андропова давай.

– Простите, где здесь отдел кадров? – побеспокоил я рабочих.

– Вниз по лестнице и направо… Это не Андропов, это Горбачев. Андропов в очках!

– Да какая разница?

– Вот помрет Брежнев, поймешь. Слыхал, говорят, при смерти…

– Да я это каждый год слышу. Годков пять еще протянет.

Женщины и политика. О чем еще говорят мужчины?

Я сбежал по лестнице, попутно разглядывая обстановку.

Театр! Не школьная сцена и не армейский клуб! Тени великих актеров, гул зала, свет софитов, аплодисменты, кашель зрителей, пыль портьер… Магия. «Ах, этот вечер – лукавый маг…»

Нужную дверь я нашел сразу, без подсказок, потому что она была здесь единственной. Постучал, толкнул, вошел.

– Здравствуйте… Мне Екатерину Михайловну.

В кабинете было три стола, два из которых пустовали.

– Слушаю.

Голос у дамы твердый как камень, из которого высечен Аполлон. Да и вид как у нашей школьной директрисы: двоечников и хулиганов – на плаху! И как у нашего армейского старшины. Разве что старшина не носил парик.

– Моя фамилия Светлов. Максим. Вам звонили… Насчет работы.

Магическое слово «звонили» мгновенно превращает злого старшину в добрую фею из «Золушки».

– Да-да… Проходи, присаживайся.

Я поставил сумку на сильно потертый линолеум и уселся на сильно скрипучий стул. Кадровичка передвинула на край стола недопитый чай и блюдечко с маковыми сушками. Ничто человеческое не чуждо и людям искусства.

– А почему к нам, если не секрет? С работой в стране вроде напряженки нет.

– Ну просто… Это бабушка посоветовала. Я летом в театральный поступал… Не поступил… Конкурс… На будущий год снова попробую. А пока здесь кем-нибудь поработаю, атмосферой пропитаюсь, с актерами познакомлюсь… Вникну в курс, так сказать…

– Атмосферой… Знакомо… Ты не первый. Как с этим делом? – Екатерина Михайловна звонко щелкнула по напудренному подбородку, сразу перейдя к сути.

Странно, когда перед армией я устраивался на работу в жилконтору, первым мне задали тоже именно этот вопрос.

– В разумных пределах… За столом.

– Тут все в разумных.

Судя по обреченности, с которой была произнесена последняя фраза, проблема пьянства в творческом коллективе стояла настолько остро, что на нее давно махнули рукой.

– А хоть какой-нибудь театральный опыт имеется?

– В школе… Драмкружок, потом в армии. Концерт к 23 февраля и фрагмент из пьесы «На дне».

Екатерина Михайловна посмотрела на меня с нескрываемым сочувствием, если не сказать – с озабоченностью. Такое выражение лица характерно для командира взвода пехоты, увидавшего в бинокль приближение вражеской танковой дивизии.

– Ну хотя бы в армии отслужил…

Я ей не соврал. Не насчет пьесы и драмкружка, а насчет алкоголя. К нему действительно относился спокойно. В силу чего в кругу многих своих знакомым прослыл слабаком, которому до отключки хватает стакана крепленого портвейна. Ну да, не скрою – имелся печальный опыт. Потому что из горлышка, в подъезде и без закуски. В пятнадцать-то лет. Кто не отключится? Хорошо, подъезд был собственный.

И насчет желания стать артистом не слукавил. Бабушка поспособствовала. И в драмкружок привела, и по театрам таскала. В итоге наставила на путь истинный. Теперь я мечтал попасть на сцену, как ни пафосно это звучит. И даже разошелся с Иркой, считавшей, что настоящий мужик не должен кривляться перед толпой. Мол, когда-то актерская профессия была одной из самых непрестижных, в артисты шли только лентяи и неудачники. Но авторитет бабушки перевесил авторитет Ирки. Кто такая Ирка? Кино, дискотека, группа «Чингисхан», Рикардо Фольи и поцелуи на диване. А бабушка – это все, начиная от соплей, заканчивая армейским рюкзаком новобранца. И сегодня здесь я по ее протекции. Нашлись связи.

– Комсомол, партия?

– Комсомол… В армии вступил.

– Хорошо… А то тут у нас…

Дама не договорила, но я понял. Беспартийным и некомсомольцам в места массового окультуривания устроиться сложно.

– Сколько тебе?

– Двадцать один… С половиной.

– Специальность есть?

– До армии в жилконторе нашей работал. Помощником электрика.

– Худенький ты какой-то… Двадцать кило-то поднимешь?

Я не очень понял, какое отношение мое телосложение имеет к театральной деятельности.

– Подниму… А зачем?