Курьер

Незачем меня подталкивать, в море я пойду с удовольствием. Нарочито неторопливо, с глуповатой бравадой я разулся. Швырнул кроссовки назад, и они просто исчезли, один за другим. В воду я вбежал радостно. Хотя и по необходимости. Глубина началась сразу же, с первых шагов. Не опуская голову под воду, я сделал несколько гребков. Это было необязательно, но я все же развернулся назад.

Никакой пустоты там уже не было. Просто море. Насколько хватает глаз. Так… А точно стоило выбираться из пустыни именно в море? Не то, чтобы я выбирал из множества предложенных вариантов, конечно. Но я хотел увидеть море, целенаправленно шел к морю, радовался, увидев море. Какие-то основания для этой радости должны были иметься?

Да, я не имел права думать об этом тогда – иначе ни к какому морю бы не вышел. Но теперь – что мне делать? Не оказался ли я в начальном положении? Глупо думать о том, чтобы убедить себя в наличии близкого берега. Во-первых, едва ли получится, во-вторых, сильно подозреваю, что берег окажется песчаным…

И в такой сказке про белого бычка шансов дойти до Белого шара у меня не будет, можно не сомневаться. Зациклюсь напрочь. Останется только выйти из Тоннеля, и, с виновато-растерянным видом глядя Якову Вениаминовичу в глаза, развести руками. С еще более виноватым видом забрать треть положенной ставки (таковы правила) и пойти домой.

Человек всегда может выйти из Тоннеля, в любой момент. Достаточно желания – четкого, осознанного, сосредоточенного желания. Пара секунд такой сосредоточенности – и ты в реальном мире. Вот эта-то кажущаяся легкость и губит чаще всего начинающих курьеров. А порой и не начинающих… Трудно признавать свое поражение. Особенно когда до цели рукой подать – причем, иногда в буквальном смысле. Не всегда удается трезво оценить опасность в мире, где все не совсем так, как в реальности.

Мне иногда приходилось умирать во сне. Чтобы тут же проснуться в холодном поту, вцепившись онемевшими пальцами в простыню. А Тоннель так похож на сон… так обманчиво похож. Только, умерев в Тоннеле, уже не проснешься. Кровоизлияние в мозг – и одним курьером в мире стало меньше. А нас и так немного, нас беречь надо. Себя надо беречь.

Я еще какое-то время плыву по инерции вперед. Хотя, такие понятия как вперед и назад утратили актуальность. Как в самом начале Тоннеля, нет ориентиров, нет направлений.

Стоп! Разница с пустыней все-таки есть. И есть все же одно направление, которого в пустыне не было. Пару раз глубоко вздохнув, я набираю полные легкие воздуха и ухожу под воду.

Я погружаюсь легко, с какой-то фантастической легкостью. Мне не нужно грести руками или перебирать ногами. Но я не иду ко дну безвольной куклой, я опускаюсь так, как хочу. Мог бы быстрее, мог медленнее, но это не нужно. Я не знаю, сколько до дна, но увеличение темпа погружения его не приблизит.

Забавно, но вода остается все такой же прозрачной независимо от глубины. Я вижу свои вытянутые руки так же четко, как под самой поверхностью. А вот дна пока не вижу.

Впервые я слышу биение сердца, оно колотится в грудной клетке с частотой отбойного молотка, его стук отдается в висках. Потом в голове повисает тонкий противный звон. Нехорошо, но легкие пока не горят, значит, немного времени у меня есть.

И все-таки становится страшно. Что, если сознание отключится слишком внезапно, и я не успею вернуться в кабинет Якова Вениаминовича? Как люди тонут? Не знаю, не помню… Я тонул однажды, но мне тогда было четыре года. Помню только одно, мне совершенно не было страшно. Это я почему-то очень отчетливо помню. Наверное, просто не знал, что следует испугаться.

А сейчас боюсь, и сердце начинает стучать еще неистовей, хотя, казалось, что это невозможно. Нельзя, нельзя паниковать! Мне не нужно время, чтобы всплыть на поверхность, мне нужна только жалкие две секунды, чтобы убрать свое сознание из Тоннеля. Я могу это сделать хоть сейчас…

Сделай! – закричал кто-то внутри меня. Выходи, выходи отсюда! Иначе – смерть. И над тобой, и под тобой – только вода. Десятки, сотни метров. Километры! Никакого дна вообще нет!

И я увидел дно. Совсем рядом. А на дне – раковина, из тех, в которых обычно находят жемчужины. Я такие только по телевизору видел. Эта раковина может ничего не значить, но я в это не верю. Мне нужно к ней.

И я рвусь. Но вода вдруг становится тягучей, как кисель. Я извиваюсь всем телом, отталкиваясь руками и ногами от этой странной воды, но продвигаюсь вперед страшно медленно.

Но все-таки продвигаюсь. Ничего, успею. Теперь точно успею, потому что вдруг перестаю задыхаться. Просто больше не ощущаю потребности в воздухе. Голова больше не звенит. Тишина. Полная. Даже я продвигаюсь вперед совершенно бесшумно. Раковина в каком-то метре от моих рук.

Все-таки я правильно предвидел, что этот Тоннель не будет слишком сложным – заклинание достаточно простое. Опасного было немного и, полагаю, все уже позади…

Нельзя было так думать! Совсем потерял концентрацию, ученическая ошибка! Справа от меня, совсем рядом, появилась акула. Не очень большая, чуть крупнее меня, но как-то удивительно зловеще выглядевшая. Хотя рот пока был закрыт, но я точно знал, что там…

Стоп! Я взял себя в руки. Акулы не нападают на людей просто так. Не нападают. Не нападают. Каждый из нас занят своим делом. Я плыву к раковине, акула плывет мимо.

Она действительно двигалась чуть в сторону. Очень медленно, не быстрее меня. Только от этого почему-то спокойней не становилось. Ничего, еще несколько секунд, и раковина будет в моих руках. А в ней или победа, или… ничего. В любом случае, открыв раковину, я вернусь. Хватит с меня этого Тоннеля. И перерыв сделаю в работе, могу себе позволить. Месяц, как минимум.

Акула прошла в каком-то метре от меня. Правильно, так и должно быть. С какой стати ей на меня нападать? Совершенно очевидно, что она питается гораздо более мелкой дичью. Это, почувствовав кровь, акулы обычно сходят с ума…

Снова ошибка, причем чудовищная. В самом деле, отпуск не повредит… Неизвестно откуда взявшаяся стайка мелких, меньше чем с ладонь, рыбок, облепила меня так, словно я был магнитом, а они – железными опилками. Двоечник! Пираньи в море не водятся! – завопил я вслух. Это оказалось совсем не сложно, вопить под водой.

А потом была боль. По всему телу, острая, дикая. Такую никогда не испытываешь во сне. Мне было даже не до акулы. Я вопил уже не переставая, но продолжал тянуться к раковине. Чем ближе была к ней моя рука, тем более вязкой становилась вода, приближаясь по консистенции к чуть подтаявшему холодцу. Причем на скорости движения пираний это почему-то не сказывалось. Вода подозрительно быстро окрасилась красным.

Наконец моя рука дотянулась до раковины. Боль окутала меня с головы до ног, спеленала, привела с собой ватную слабость. Я испугался, что не хватит сил добраться до жемчужины.

Акула разворачивалась в мою сторону.

Окровавленными, изорванными руками, не переставая кричать, я открыл раковину. Там действительно лежала круглая белая жемчужина размером с виноградину.

Акула сейчас была одной сплошной пастью, зияющей черной пропастью, усеянной по краям кинжалами зубов.

Я вытряхнул жемчужину на ладонь. Она начала расти, разбухать, заполняя и вытесняя собой все. Исчезли пираньи, к сожаленью, забыв прихватить с собой боль. Уже коснувшись меня зубами, растаяла акула. Потом исчезла и вода.

Я стоял в пустоте перед белым шаром, размером с одноэтажный дом. Положив на шар обе ладони, я закрыл глаза. Странная, нелепо звучащая фраза родилась, казалось, в самом моем сознании.

Можно возвращаться.

Глава четвертая

Я был настолько потным, словно взял с собой из Тоннеля впитавшуюся в одежду воду того моря. Вот дьявол, я ж теперь неделю в море зайти не смогу… Вытирая с лица липкий пот, я заметил, что пальцы мелко дрожали. Я знал, что физически со мной все в порядке, ни ран, ни крови, но все равно не смог удержаться от быстрого взгляда вниз.

Работа прежде всего. Слова, которые ничего не значили ни на одном из земных языков, еще звучали в моей голове. Я повторил их, это было очень легко, они так и просили, чтобы их говорили еще и еще. Казалось, их просто невозможно забыть. Кто знает, быть может, это в самом деле так. Но…

Яков Вениаминович удовлетворенно кивнул, после чего прошептал что-то одними губами. Наверное, единственное заклинание, известное всем без исключения магам Земли. Именно благодаря ему стало возможным полновесное взаимовыгодное сотрудничество магов и курьеров. Я слов не расслышал, но это было не важно. Только что принесенное мной заклинание исчезло из моей памяти начисто, без всякого остатка.

Этакая предельно избирательная амнезия. Я помнил абсолютно все, свое прохождение Тоннеля, свое возвращение. Помнил, как что-то сказал Якову Вениаминовичу… не помнил только, что именно я сказал. Когда-то давно это приносило почти физический дискомфорт. Мое сознание бунтовало, не желая примириться с подобным казусом, считая его просто невозможным. Против воли я силился вспомнить, восстановить в памяти звуки, произнесенные мной всего несколько секунд назад.

Ко всему привыкаешь. Вспомнить забытые под давлением заклинания-ластика слова попросту невозможно. Хоть до взрыва мозга память напрягай.

Если честно, сейчас я в этой ритуальной последовательности действий особого смысла не вижу. Коммерческая магия вышла на новый уровень, обросла собственными гласными и негласными законами. Сейчас никто не мешает мне купить на черном рынке свой личный обруч Томашова и натаскать себе столько заклинаний, сколько захочу. Скажем, штук двадцать-тридцать за год я сумею. Я могу записать их все на любой носитель аудио и пытаться продавать всем встречным магам.

Кто-то из них от меня брезгливо отвернется, а кто-то польстится, купит. Только и десятой доли цены не даст. А о проценте и говорить не приходится. Магия – это серьезный бизнес. Маги платят за эксклюзивность. Какие-то заклинания навсегда остаются в пользовании одного-единственного волшебника (Белый шар никогда не повторяется), какие-то расходятся по свету, но по тем же строгим правилам, что любые технические ноу-хау. Патенты, авторские права…

Так что, действуя против установленных правил, курьер едва ли что-то выиграет в финансовом плане. А вот репутацию потеряет очень быстро и навсегда.

Тем не менее, демонстрация отсутствия включенных записывающих устройств у курьера и заклинание-ластик, аккуратно стирающее крохотный кусочек памяти – это традиция. Проживет ли она долго или вскоре отомрет за ненадобностью? Мне наплевать, в общем-то.

Я медленно отходил от Тоннеля. Не только восстанавливал ровное сердцебиение и приводил в порядок нервную систему. Я полноценно возвращался в реальный мир, стабильный и прочный. Я, образно говоря, снова становился самим собой, а не тем странным существом, которым был в Тоннеле.

К тому себе я сейчас испытывал какое-то неясное чувство, смесь неприязни, брезгливости и восхищения. Наверное, примерно то же самое можно почувствовать, разглядывая в террариуме экзотическое членистоногое. Омерзительное, но по-своему совершенное. Но есть небольшая разница: никому никогда в голову не придет ассоциировать это существо с собой. А там в Тоннеле был я. Тот я, которым я научился быть, чтобы не только оставаться в живых в жутковатом фантасмагоричном мире, но и почти всегда доходить до Белого шара. Почти… Сейчас маги не ставят перед курьерами запредельных задач, но никогда до конца не знаешь, какое заклинание Белый шар наотрез откажется открыть.

И все же я был очень неплохим курьером. Если отбросить лишнюю скромность – одним из лучших. Быть может, это означает, что мое второе, «Тоннельное» я становится все совершенней, занимая все более значительную часть моего сознания? И скоро оно сможет занять доминирующее положение? Тогда однажды, вернувшись из Тоннеля, я не смогу… или не захочу принять реалии окружающего мира?

Я фыркнул. Довольно громко. Подобные страшилки хорошо рассказывать на курьерских тусовках, изредка спонтанно организуемых в любом городе. После пятой или шестой рюмки. А после десятой уже можно с замиранием сердца послушать про курьера, который не смог вернуться из Тоннеля. Не погибнув, а просто оставшись в том мире, не в силах найти выход. Или про двух курьеров, получившим в одно и то же время одинаковое задание, встретившихся в Тоннеле и устроившим там битву за заклинание. А еще про трехлетнюю девочку, специально воспитанную русским госбезом и ставшую лучшим в мире курьером…

Так, теперь нормально. Руки не дрожат, а я улыбаюсь. Яков Вениаминович все это время спокойно и молча сидел в своем кресле. Знал, что мне нужно время на восстановление. Однажды, принеся ему заклинание, способное видеть сквозь стены, я приходил в себя почти час – как потом выяснилось – для меня-то время тогда как-то скомкалось. И весь этот час старый маг неподвижно сидел напротив меня. А к нему за это время очередь выстроилась, между прочим. На улице люди ждали. Мне было очень неудобно, выходя из салона, я не смог посмотреть им в глаза.

Что любопытно, я потом ни разу не столкнулся с использованием этого заклинания. Ни самим Яковом Вениаминовичем, ни кем-то другим по патенту. Есть у меня подозрение, что на эту безусловно полезную способность наложила руку наша родная госбезопасность. Но я об этом стараюсь даже не думать. Потому что думать полезно почти всегда, кроме некоторых редких случаев, когда очень даже вредно.

Я потянулся в кресле и с хрустом повертел шеей. Яков Вениаминович словно ждал этого сигнала, улыбнулся и с неподдельным участием спросил:

– Что, Вадик, тяжело пришлось в этот раз?

– Вообще-то легко никогда не бывает. – Это на самом деле не совсем так, но марку профессии держать надо. – Но, честно говоря, в этот раз ожидал, что будет попроще.