Пляс Нигде. Головастик и святые

– Но тут правда ничего нет. Только литовские супермаркеты и “Swedbank”.

– Да, – подтвердил Юра. – Латвия это филиал “Swedbank”.

– Ну, всяко лучше, чем Сбербанк.

Мы свернули в парк на берегу канала. У воды стоял блестящий металлический “Pu?kins”, бомба русской поэзии в независимом сердце Латвии. Мы не могли отказать себе в удовольствии цитирования.

– Я-с памятник-с себе-с воздвиг-с нерукотворный-с, – продекламировал Юра.

– Я-с помню-с чудное-с мгновенье-с. Передо-с мной-с явилась-с ты-с, – подхватил я.

Мы вдвоём легли на брусчатку к ногам Пушкинса и посмотрели в небо. Почти сразу начался дождь. Мы встали. Юра с ученицей (узнать бы её точное имя!) открыли зонты, которые всегда носят с собой опытные рижане. Мне было нечего открывать, я просто нахохлился. Мой друг сказал, что ему не мокро, и предложил свой зонт. Ванда или Вита тоже готова была пожертвовать собой. После неспешного обсуждения всех вариантов мы решили соединить зонты и прогуливаться по-над речкой, обнявшись, глядя на разноцветные мостики, мерцающие с каменного испода мягким неоновым светом.

Отблески на воде напомнили мне озеро горных духов и тамошние видения. Я спросил Юру, что он думает о картине Гуркина. Нормальная картина, ответил Юра, а что тут ещё думать? Пейзажист он был хороший, людей рисовать особо не умел, поэтому рисовал духов – всё равно их не видно.

– А я знаю это место, – сказала наша девушка. – Там есть вход вниз, где сидит подземное правительство.

– Она специалист по Шамбале, – улыбнулся Юра. – Знает все входы и выходы.

– Но это правда! Рерих видел эти порталы.

Как я мог забыть о Рерихе! Путешествуя по Алтаю и Гималаям, Николай Константинович лез во все дыры земные в поисках мистического андеграунда. Старовер Варфоломей Атаманов из Уймонской долины показал Рериху бу?гор (огромный камень), под который в XVIII веке “ушла чудь” (коренное население, узнавшее о том, что русские идут). Чекисты, сопровождавшие художника в поездке, взяли историю на карандаш. Наверное, тогда и родилась дурацкая легенда о туннеле в Индию, за который потом многих посадили. Старика Атаманова услали на вечную жизнь в ледяной Нарым. Но Рерих не виноват. Чекистов ему дали в нагрузку, иначе экспедиция бы не состоялась.

Словоохотливые проводники рассказывали путешественникам истории о странных людях, которые иногда появляются на базаре с древними монетами, и никто из торговцев не может вспомнить, когда здесь пользовались такими деньгами. Стояло лето 1926 года. Из эмиграции вернулся Григорий Гуркин. Об этом наверняка судачили на базарах, и Рерих, конечно, был в курсе. Какое совпадение! Два выпускника императорской академии художеств в одной жопе мира. Уверен, им было о чём поговорить.

Юра посмотрел на часы.

– Пора двигать, – сказал он. – Концерты у нас начинаются вовремя, не то что у вас, в России.

Мы покинули парк и оказались на деревянной улице XIX века. Словно в сказке Андерсена про волшебные калоши. Только что была современность, световое шоу над рекой, дизайнерские трамваи из Голландии, флаги Евросоюза. А потом – шаг за угол, и нога утопает в луже под одиноким фонарём. Вокруг – тёмные тихие деревяшки. Совсем как в России, где-нибудь в Вологде или Томске… Только у нас эти покосившиеся объекты культурного наследия украшены кудрявыми наличниками, на которые принято смотреть с умилением. А вот коренные жители Латвии – чухонцы – всегда тихо ненавидели деревянную резьбу на своих фасадах, казавшуюся им отвратительной, словно татуировка каторжника из Сибири.

В 1918 году, как только страны Балтии обрели свою первую независимость, рижские домовладельцы с удовольствием уничтожили эти символы русско-имперского ига. Прямо вышли с топорами и порубили на куски. Кто бы мог подумать, что наличники способны вызывать такие эмоции.

В конце улицы находился клуб. Билет на концерт стоил 5 евро. Мы прошли за полцены, как люди искусства. Переступив порог, разулись – в таких местах принято ходить босиком. По полу разбросаны тибетские коврики и тюфяки из “Икеи”. В углу – низкий столик со стаканчиками зелёного чая и блюдом аюрведических конфет на закуску.

Индус был очень маленьким, а ситар – очень большим, словно музыкальный станок для производства заунывных мелодий. Церемонно поклонившись, музыкант уселся за инструмент и почти исчез из вида, осталась только его голова и коричневые пальцы на струнах.

Он извлёк первую ноту – и дал ей повисеть в воздухе какое-то время, не меньше минуты. Стало ясно, что на быстрое завершение концерта рассчитывать не стоит, что это будет долго-долго, как великая ночь Шивы, и скорее ангел шёлковым платком протрёт дыру в железной стене, чем иссякнут звуки в ситаре. Я начал понимать, что чувствует кобра в душном мешке факира. Мне казалось, мы уже никогда не проснёмся. Нет, музыка была неплохая, – просто бесчеловечная, как всё божественное. Время превратилось в пряный дым благовонных палочек. Под мышкой у меня посапывала Вита или Ванда. Было уже не важно, кого из нас как зовут – случайный набор звуков, всё равно что придумывать имена для балтийских волн, которые море выкидывает на плоский берег, словно карты. Вот почему у Будды такой покер-фейс: он знал, что команда сансары продует в казино нирваны, и всегда ставил на зеро.

Но и это был ещё не конец, а только первая часть выступления. С поклоном индус пригласил на сцену Юру, и они вдвоём принялись заново творить вселенную с помощью ритма. Своими большими ладонями мой друг яростно молотил по белой коже бубна. Крохотные пальчики индуса порхали над струнами, как бешеные светлячки. Это был настоящий исконный мухоморный арийский рок-н-ролл.

Моя спутница по музыкальному трипу широко открыла глаза и прошептала: хочу танцевать. Легко вскочила на ноги и закружилась вокруг своей оси на кончике большого пальца. Её руки мелькали над головой с такой скоростью, что можно было насчитать не менее четырёх, а спина выгибалась, как парус в бурю. Когда я в детстве смотрел по телевизору “Лебединое озеро”, меня интересовал вопрос: почему балерины не падают? И вот прилетел ответ – вместе с магическим ветром, который защищал танцовщицу от пошлого земного тяготения.

Её бёдра вдруг развернулись веером, и танец, утратив сходство с классическим балетом, превратился в какое-то камлание. По-хулигански высунув язык, она поставила ногу мне на грудь, словно я был безжизненным чучелом, бутафорией для шаманского ритуала. Голая пятка ввинтилась в моё солнечное сплетение, не давая вздохнуть. Устрашающая женская сущность раскачивалась надо мной, и только сейчас я разглядел гирлянду черепов на её шарфике из кашмирского шёлка.

Юра, старый рок-н-ролльщик, держал ритм идеально. Индус запиливал какие-то невероятные рифы. Нога на моей груди то усиливала, то ослабляла нажатие, приучая дышать в такт её движениям. Никогда ещё не приходилось мне танцевать в горизонтальном положении, я даже не думал, что такое возможно. Но, как только перестаёшь думать, возможностей становится неизмеримо больше. Наш контакт был полным, слияние тел гармоничным, страдание – подлинным, аплодисменты публики – заслуженными. Когда всё закончилось, я чувствовал себя выжатым лимоном, пустым кокосом, шкуркой киви. Моя партнёрша протянула мне руку, помогая встать.

– Прости. Я не очень тебя помяла?

– Что ты! Это был божественный массаж чакр.

Я приобнял её за талию, она склонила голову ко мне на плечо и сказала:

– Познакомься. Мой муж.

На пороге топтался, не желая разуваться, высокий бородатый викинг с пенковой трубкой в зубах и пивным животиком. Его появление не было обломом – скорее примером непознаваемости женской души. Тем более, что внешность обманчива. Викинг оказался евреем и эрудитом.

– Иосиф, – представился он и, узнав, что имеет дело с писателем, тут же угостил литературным анекдотом.

– В первой пьесе, написанной по-латышски в конце XVIII века, есть персонаж еврейской национальности. Разумеется, он держит кабак. Главный герой, напившись в кабаке, блюёт на улице с жалобным криком “jabionnamat!”. Мне кажется, мало какая литература может похвастать таким высоким стартом.

Иосиф хотел подбросить нас с Юрой до улицы Экспорта на своём “Grand Cherokee” чёрного цвета, но мы отказались.

– Прогуляемся, – сказали мы. – Подышим тишиной.

– Спокойной ночи, – улыбнулась жена Иосифа и дважды поцеловала воздух у кончика моего носа.

– Странная девушка, – сказал я, когда красные огоньки машины исчезли за поворотом.

– Она хорошая, – ответил Юра. – Просто пять лет назад у неё обнаружили рак мозга. Врачи сказали, что слишком поздно делать операцию. Даже немцы побоялись её резать. И тогда она уехала в Индию. Ей шепнули об одном ашраме, где решают такие проблемы. Четыре недели она сидела в маленькой комнате без окон, получая чашку риса в день. Её заставляли медитировать и танцевать, так и сказали: танцуй, чтобы отпугнуть демонов смерти. Через месяц к ней явился гуру, с которым она заключила договор: болезнь забирают, взамен нужно открыть в Риге “индийский культурный центр”, а на самом деле – представительство ашрама. Каждый год оттуда приезжают монахи, устраивают сбор пожертвований, проводят пуджи…

– Что значит “забирают болезнь”?

– Обманывают смерть. Очень дорогая услуга.

– А как её зовут?

Юра посмотрел на меня с удивлением.

– Вита. То есть, я хотел сказать, Ванда. Тьфу ты, чёрт, запутал меня.

Утром мы пошли на рынок выпить пива, и мой друг подарил мне буханку рижского хлеба, чёрного, как безлунная зимняя ночь на Балтике, с тмином и кориандром. Такого, сказал он, нет нигде.

Это было как в сказке – хлеб в дорогу. Оставалось только подпоясаться, что я и сделал.

Юра проводил меня в аэропорт, где исполнил “Прощание славянки” на диджериду. Я отбивал ритм ногами. Иностранные туристы снимали наш дуэт на видео. Мы обнялись, и я, окрылённый, пошёл на посадку, но уже перед самолётом меня цапнул за локоть салатовый эйрболтик, пожелавший взвесить рюкзак у меня за плечами. Оказалось, что моя ручная кладь тянет на килограмм больше, чем позволяют условия билета. Это был хлеб. “Вы можете его съесть, если не хотите доплатить”, – сказал эйрболтик по-русски. Я подвинул буханку в его сторону: угощайтесь.

До сих пор не могу простить себе лёгкости, с которой оставил подарок. Три года спустя Юра умер от рака в разгар ковидного безумия, когда границы закрылись, и путешествие в Индию стало невозможно. Хотя сомневаюсь, чтобы он согласился поехать к хитромудрому гуру. Обманывать было не в его правилах.

Всё больше мёртвых вокруг. Иногда бывает так странно, что я до сих пор отражаюсь в зеркалах.

“В жопу твоего Иисуса!” – закричал лиловый пассажир.

Впрочем, обо всём по порядку.

Инга написала, что не поедет встречать меня в Шарль де Голль, будет ждать на Северном вокзале, и прислала инструкцию, как туда добраться.

Серая, давно не мытая электричка ReR своим угловатым дизайном напоминала стимпанковский бронепоезд с беженцами из третьего мира, где так тяжело без гражданских свобод и быстрого интернета, что приходится сваливать в Париж. И это ужасно! Потеряв родину, бедные люди не видят смысла платить за вход в метро, и скачут через турникеты, как саранча.