Когда папка с тщательно собранными ротмистром материалами достигла пресловутой толщины кирпича, а масса собранных доказательств, будучи взвешена на весах Фемиды, перевесила бы все мыслимые и немыслимые оправдания, Петр Андреевич решил, что наконец настало время для действия …
Когда дровишки в очаге совсем прогорели, хотя тепла в продуваемой всеми ветрами халупе так и не добавилось, ротмистр, кутаясь в свою куртку, не очень-то греющую, вопреки горячим заверениям рекламы, поднялся с пустого ящика, приспособленного им в качестве кресла, и стал готовиться ко сну.
Устал он за день изрядно, но сон почему-то не шел. Лежа в полной темноте с открытыми глазами, Петр Андреевич слегка прислушивался к руладам неутомимого кота и все старался найти ошибку в своих действиях, первоначально казавшихся непогрешимыми.
Операция была назначена ротмистром на вечер второго марта.
Очень интересная формулировка, будто готовился к операции по крайней мере взвод летучего отряда жандармерии при полном вооружении и снаряжении! Не было никакого взвода… Даже двух-трех проверенных оперативников, увы, не имелось под рукой. Петр Андреевич собирался провести захват Кавардовского имеющимися в наличии силами, то есть в одиночку.
Бравадой подобный план казался только на первый взгляд. Ротмистр Чебриков до зачисления в ряды сотрудников Корпуса подвизался в армейской разведке, причем отнюдь не на штабной работе, имел за плечами десятки операций в разного рода горячих точках по всему свету, три регулярные, хотя и не очень афишируемые, кампании, и скрутить знаменитого головореза, прикрывай его хоть пресловутые чикагские гангстеры, чьи подвиги так живописует и смакует бульварная пресса, или боевики сицилийской «коза ностры», смог бы без особенного труда. Недаром среди знакомых жандармов Петр Андреевич заслуженно носил шутливое прозвище Ниндзя.
Пользуясь беспечностью объектов, наивно считающих, что в уральской глуши они в абсолютной безопасности, Чебриков придирчиво исследовал все подходы к штаб-квартире Кавардовского и Колуна, быстро выяснив отсутствие у бандитов путей к отступлению. Постоянных телохранителей у главарей банды тоже немного – всего двое, причем один, щуплый парнишка лет двадцати, судя по всему, имел с Колуном несколько иные отношения, нежели рядовой бандит с боссом, и никакой проблемы не представлял вообще. Второй – значительно опаснее, ротмистр пару раз фиксировал его занятия во дворе какой-то восточной борьбой наподобие японского карате-до или еще более причудливого тэйквандо и тхекван-до, но, как говорится: «Против лома нет приема».
Оружие у бандитов, конечно, имелось, и это весьма осложняло ситуацию. Однако, собираясь в командировку, Чебриков, позаботился об экипировке, вооружении и специальных средствах, благо получал в таких делах полный карт-бланш начальства, предпочитавшего не спорить лишний раз со столичным хлыщом, не раз доказавшим на деле свою компетентность, так что осечки просто быть не могло.
Уже застегивая бронежилет (отнюдь не штатную «кирасу» нижегородского производства, а патентованный австрийский «штурмпанцер», гарантирующий надежную защиту даже при стрельбе крупнокалиберными пулями и в упор) перед зеркалом крохотной конспиративной квартирки на Александровской, у рынка, также щедро выделенной непонятному ревизору Шуваловым, Петр Андреевич еще и еще раз задавал себе вопросы: не торопится ли он, не следует ли все-таки сообщить о результатах расследования наверх и вызвать подмогу?…
– Победителей не судят, ротмистр! – подмигнул он самому себе, наконец отбросив все сомнения, и, не оборачиваясь, вышел в ранние мартовские сумерки.
«Отбросил все сомнения» – сказано-то как! Хорошо сказано, вкусно! Знать бы тогда, к чему все это приведет, отмерил бы не семь, а семьдесят семь раз, прежде чем отрезать. Увы, дорога в ад вымощена благими намерениями…
– Все! Остаешься здесь, – проинструктировал Чебриков вахмистра Елисеева, явно обрадованного тем, что ему лично лезть в бандитский притон не придется. – Если начнется стрельба, вызовешь подмогу. Но во всех остальных случаях – терпеть до последнего и ждать моего сигнала. Смотри меня не подстрели, когда выйду, – на прощание напутствовал он напарника. – Если выйду, конечно…
– Типун вам на язык, Петр Андреевич! Не гневите Бога, – перекрестил на прощание Чебрикова вахмистр, дядька, судя по всему, неплохой. – Храни вас Господь, ваше благородие!
– Ничего, ОН не выдаст…– отшутился ротмистр, ныряя в темноту…
Проникнуть в дом через окно веранды, неосмотрительно не запертое хозяевами изнутри, оказалось довольно легко. Внутренняя дверь тоже запиралась по-провинциальному архаично – на мощный, но весьма ненадежный крючок, легко откинутый неким острым орудием из арсенала Петра Андреевича. Дальше скучно и вспоминать…
Чутко спавший на печи в передней комнатке поклонник восточных единоборств, спрыгнув при первом шорохе на пол и попытавшись принять какую-то хитрую стойку, тем самым совершил ошибку: нужно было поднимать тревогу, не полагаясь на заморские штучки и не тратя времени даром… Без изысков получив в лоб рукоятью чебриковского «вальтера», парень так же молчком улетел в закуток, практически не наделав шума.
Темнота, царящая внутри, играла ротмистру, заблаговременно обрезавшему идущий к дому электрический кабель, только на руку. Сам-то он отлично наблюдал за всем через прибор ночного видения, теперь нацепленный на лоб и напоминающий громоздкие очки с длинными окулярами вместо линз.
В зеленоватом неживом свете ясно вырисовывались стены и двери, проемы окон и дощатый пол, кое-где прикрытый домоткаными половиками. Ага, вот и Колун!
Гориллообразная туша выдвинулась из своей комнаты, бестолково чиркая, в сонной одури, спичками, которые тут же гасли.
– Э-э… Хохлан… Чего это?.. – ничего, видно, спросонья не понимая, басил он, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в окружающей тьме.
Такого банальной рукояткой в лоб не проймешь – конституция у него не та, да и лобная кость почище танковой брони будет… И даже с таким же наклоном!
Колун так и не успел ничего понять, врезаясь со всего размаха виском в добротный дверной косяк. Удар был такой, что, казалось, весь дом вздрогнул. В следующее мгновение какая-то неведомая сила, чуть ли не сама сгустившаяся темнота, швырнула обалдевшего от суеверного ужаса громилу обратно в его комнату, прямо на завизжавшего по-бабьи с перепугу «дружка», коротавшего ночь в одной постели со старшим товарищем. Довершила дело струя приятно пахнувшего мятой и еще какими-то травами снадобья, ударившая обоим прямо в лицо и разом перехватившая дыхание…
Увы, самого Кавардовского застать врасплох уже не удалось.
Распахнув дверь в его комнату, Чебриков сразу же получил мощный удар в грудь, надежно отраженный бронежилетом, и, падая навзничь, увидел легко перемахнувшую через него тень. Очки, черт их побери, при падении слетели и водворить их на место удалось не сразу. Ладно, ничего страшного: все окна закрыты ставнями, а входную дверь, не полагаясь на допотопный крючок, ротмистр надежно заклинил – плечом не вышибешь! Ага, судя по звукам, доносившимся из глубины дома, это господин Кавардовский сейчас и пытается сделать… Все, Князь, ты влип!
Уже не торопясь, Петр Андреевич направился в переднюю, на ходу пряча пистолет в кобуру.
«Главное в нашем деле – шкурку не попортить…»
Стоп! А где же он?..
По полу кухни ползал только недовырубленный телохранитель Колтуна, которого пришлось успокоить аккуратным пинком в челюсть и дозой «лаванды». Где же Князь? Дверь по-прежнему заперта, как и окна… На печи его нет… За печью… Черт! Как же вы, господин ротмистр, позабыли про традиционную уральскую «западню»!
Точно! Половик прямо перед дверью в сени скомкан, а под ним… Лаз в подполье. Неужели там подземный ход за пределы усадьбы? Непростительная беспечность, граф!
Ступени вели в кирпичный закуток полтора на полтора метра с двумя металлическими, грубо крашенными суриком дверями. Одна заперта на висячий замок, вторая распахнута… Догадайтесь-ка с трех раз: где беглец?
Быстрей, быстрей! Под ногами скользит сырая глина, ход загибается куда-то в сторону. Новая дверь! Заперта? Слава богу, нет…
Как-то нехорошо заныло сердце. Вздор, времени нет… И голова почему-то кружится…
За дверью снова коридор, но совсем короткий, и еще одна дверь. Тоже не заперта! Лестница!..
Какой-то дом, явно нежилой, совершенно заброшенного вида. Даже не дом – халупа какая-то всего из одной комнаты! Дверь открывается прямо на улицу! Откуда он здесь? Помнится, со всех сторон усадьбу Колуна окружали вполне приличные дома. Да и не успел бы Князь добежать до другого дома – всего каких-то тридцать метров подземный ход тянулся, не больше. На улицу! Кавардовский не мог далеко уйти!
«Что-то потеплело на улице, вы не находите, граф?»
Потрясенный он стащил очки, совершенно ненужные из-за ярко сиявшей в ночном небе луны.
Чебриков стоял на какой-то совершенно незнакомой улице, вплотную упирающейся в березовый лес, которого, насколько он помнил географию Хоревска, тут не могло быть и в помине. Пригород Хоревска, Александровская слобода, в местном просторечии именуемая проще – Разбоевкой – растаяла без следа. Кругом расстилался унылый пейзаж, состоявший из крохотных домиков, выстроенных словно по линейке и украшавших собой небольшие клочки земли, окруженные заборами… Фантасмагория какая-то, право слово…
Кавардовский тогда растаял без следа, видимо укрывшись в березняке, а вернуться назад Петр Андреевич, с десятой примерно попытки отыскавший среди домиков-близнецов нужный, не смог: за металлической дверью, только что открывавшейся в сырой коридор, находилась ровная монолитная стена промерзшей за зиму глины, сохранявшая еще кое-где следы ровнявшей ее когда-то лопаты.
Вот и все. Вместо ожидаемых почестей и славы – тяжкое похмелье овеществленного кошмара, жалкого бродяжничества в совершенно чужом мире, непонятно откуда взявшемся на месте знакомого и понятного. Ни Кавардовского, ни дороги назад… Тупик, совсем как глиняная толща по другую сторону железной двери. Конечно, стоило обосноваться в этом кукольном поселке, но, увы, домики с чуть ли не фанерными стенками для жилья не были приспособлены абсолютно. Вообще их назначение долго оставалось для ротмистра загадкой.
Пришлось наведываться туда ежедневно, и один раз даже обнаружились следы, но две ночи, проведенные в засаде, принесли в качестве результата только зверский насморк.
3
Оставив машину у Жоркиного дома, Александров не торопясь брел домой, подняв воротник своего далеко не нового да к тому же продуваемого всеми ветрами пальто. Шел уже второй час ночи. К полуночи прояснило, и морозец, хотя и мартовский, набирал силу. Николай, пробираемый холодом до костей, оценивал на глазок, до какой отметки упал столбик термометра и вынужденно вспоминал слышанную еще от деда пословицу: «Пришел марток, надевай двое порток». Пресловутые вторые портки, старенькие тренировочные брюки под костюмом наличествовали, но даже иллюзии тепла из-за своего, явно синтетического, происхождения не создавали. Снежная слякоть за день расквашенная колесами автомобилей, ночью смерзлась и стеклянно лопалась под ногами, шаги и звонкий хруст льда отдавались эхом от стен окружавших домов, в которых только кое-где светились окна. Негустые водочные пары, совершенно не согревая, на холоде быстро выветрились из головы, уступая место трезвым мыслям.
Когда сдерживать натиск двух демонстративно заскучавших девиц стало практически невозможно, пришлось прервать захватывающую беседу и заняться их, томящихся без дела, увеселением. Обрадованные появлением мужчин в поле зрения Валюшка с Танечкой с готовностью взяли на себя роль хозяек и споро накрыли на стол. Таня, симпатичная студентка Хоревского энергетического техникума, которую Николай давеча столь резко пугнул, дулась недолго и спустя пару минут уже пила на брудершафт с обидчиком из разнокалиберных рюмок бесхозяйственного Конькевича…
Однако вечеринка как-то не складывалась, ибо оба кавалера никак не могли отвлечься от животрепещущей темы. Николай с Жоркой немного, для порядка, выпили с девицами, слегка потанцевали, а затем галантно, но непреклонно, не оставляя никаких надежд на продолжение вечера в иной, более интимной обстановке, проводили их, немного разочарованных, по домам, благо недалеко, и долго еще сидели, непрерывно куря и разложив монеты и каталоги на столе прямо между неубранными закусками.
По словам Жорки, покойный Ефим Абрамович Пасечник, тоже давний знакомец капитана Александрова, правда, не такой добрый, позвонил ему как-то на работу и попросил срочно зайти. Дома он без обиняков показал коллекционеру эту самую загадочную монету и попросил ее определить. Жорка, естественно, с ходу этого сделать не смог и, высказав уже известные Александрову соображения, заявил, что должен тщательно исследовать непонятный экземпляр дома. Прижимистый старик не отказал, но потребовал денежный залог, и Конькевич скрепя сердце выложил всю только что полученную зарплату и квартальную премию. Это, конечно, раза в два превышало стоимость реальной царской десятки на черном рынке, но интерес пересилил.
Как раз в тот день, когда подошел срок возврата монеты, Жорка случайно услышал в курилке, что Пасечника ограбили и убили. Деньги, как говорится, гикнулись, что само по себе было довольно прискорбно, однако монета перешла в полное Жоркино распоряжение. Естественно, в тот момент нумизмат в душе Конькевича уступил место обманутому трудяге, и так не бесящемуся с жиру, но вернуть свое без помощи потусторонних сил не представлялось никакой возможности, и мало-помалу он успокоился, философски смирившись с очередным пинком судьбы.
Как обычно, недопив, Жорка становился сонным и тупел прямо на глазах, поэтому Николай, сам почувствовав усталость, засобирался домой. Монету он оставил Конькевичу под честное слово, зная, что еврействующий интеллигент ужасно щепетилен в подобных делах. Напоследок, уже в дверях, Александров вспомнил, что совсем запамятовал спросить, почему на крыле орла расположен герб с полумесяцем – ведь это явно мусульманский символ, – на что Жорка рассеянно ответил, что полумесяц, еще до завоевания турками-османами являлся символом Константинополя. На том друзья и расстались…
Подойдя к своему подъезду, Николай вдруг услышал, как за его спиной вдруг скрипнул под чьей-то ногой наст. Резко обернувшись, он чисто инстинктивно нырнул головой в сторону, уходя от предполагаемого удара, и… никого не увидел. Впрочем, в их дворе всегда было темно как в яме. Фонари здесь канули в небытие еще в благополучные восьмидесятые, а теперь не упоминались даже в устно-матерном народном творчестве и фольклорных преданиях вечных скамеечных бабулек. Постояв, неудобно согнувшись, пару-другую минут, капитан пожал плечами, что в его позе не было лишено комизма, и распрямился.
«Надо меньше пить, – думал Александров, поднимаясь по лестнице, немногим более чистой, чем в подъезде Конькевича. – А то свихнешься, капитан. Или белочку словишь…»
Завтра, уже сегодня, наступало долгожданное воскресенье, и следовало отоспаться как следует перед трудовой неделей. А она, как подсказывала многострадальная часть тела, где, по устным преданиям, и заключается интуиция, обещала быть трудной.