Снег

Мужчина повернулся, взял с прикроватной тумбы эмалированную кружку, подал:

– Пэй.

«Черт, она все время была здесь». Андрей попытался освободиться из-под шкуры и не смог. Мужчина это заметил, просунул руку ему под голову, приподнял, затем приблизил кружку к сухим потрескавшимся губам. Когда Андрей приоткрыл рот, влил немного жидкости. Больной сделал глоток, затем еще. Ощутил, как живительная влага, словно ручей в знойной пустыни, пробивает русло по пищеводу и стекает в скукожившийся желудок.

Андрей выпил, попросил еще.

– Хватэт, – безапелляционно проговорил бородач, развернулся и с кружкой вышел. Скоро послышались голоса, в комнату вбежал Максим, а чуть позже вошла пожилая женщина в сером платке в ворохе длинных юбок и низкорослый, худощавый старик в каракулевой шапке, с кустистыми проволочными бровями. Женщина что-то проговорила на непонятном языке. Из всей фразы Андрей разобрал лишь «болеть». Он покачал головой:

– Не понимаю.

Тогда затараторил Максим сбивчиво, порывисто, прыгая по событиям, как голыш по воде. Андрей остановил его, попросил по порядку и медленно. Старики вышли, оставив родственников наедине.

От сына Андрей узнал, что после того, как он потерял сознание, старик Махти с Рашидом вытолкали УАЗ и положили его на задние сидения. Ехали примерно с километр, пока не уткнулись в скалу. Рашид сказал, что дальше дороги нет, осталась лишь тропа. Инструментом из багажника он открутил капот, привязал к нему веревку. Посередине положили Андрея, по бокам, сколько влезло, распихали продуктов и прочих вещей. Тащили по снегу километра четыре, теперь они здесь.

Бабушка Заза промыла раны, наложила мази и перевязала. Андрея сильно удивило, что не приходил в сознание четыре дня. Максим рассказал, что очень за него волновался и по ночам плакал. Он обнял отца:

– Я так за тебя боялся, пап, – говорил, шмыгая носом, – просил Боженьку, чтобы не дал тебе умереть. Говорил, что ты мне очень нужен.

Андрею было неимоверно тяжело держать на груди сына, но терпел. Лишь когда закряхтел, чтобы вдохнуть, Максим поднялся, вытер слезы, продолжил рассказ.

Заза к нему была добра, успокаивала, занимала мелкой работой по дому. А больному делала перевязки, обтирала пот, меняла компрессы и мокрые простыни. Ата-Махти молился Аллаху за его жизнь и здоровье. Ача-Рашид следил за хозяйством, кормил и поил овец, делал сыр. Максим ходил с ним на снегоступах к машине. Слили из бака бензин, забрали инструмент, канистру и прочее, что не смогли унести в прошлый раз. Рашид сказал, что снег не прекращается и машина не проедет. Пообещал прийти позже и снять зачем-то колеса. Один раз позвал Максима на охоту и учил стрелять.

Андрей перебил сына, спросил, где телефон? Тот достал из кармана куртки мобильник, протянул отцу. Грустным голосом сказал, что за все время, пока он был в беспамятстве, не принял ни одно сообщение, ни звоночка. Чтобы экономить батарею, выключил его.

Прошло много дней, прежде чем Андрей поднялся на ноги и смог идти. Но до этого произошли события, которые заставили его по-иному взглянуть на природную аномалию.

Первое – это младший сын Махти Шалыш. Он с отарой еще до снегопада ушел на дальние пастбища. Связи в горах никакой. Поэтому Махти и Рашид могли только догадываться где тот и что с ним. А догадывались они вот о чем: когда пошел снег, Шалыш, как семья Аджиевых, Тимофеевых и многие другие рассчитывал, что аномальные осадки скоро растают. А когда их нападало огромное количество, и вера иссякла, повел отару домой. По глубокому снегу идти трудно и долго, надо набраться терпения и ждать

Хотя Махти не выказывал беспокойства, в молитвах, которые возводил к Аллаху, часто слышалось имя Шалыш.

Рашид говорил, что брат уходил по-летнему, без шубы, без высоких войлочных чирок, без зимнего спальника, только коврик для сна. Но у него есть ружье и спички, поэтому не пропадет. Кроме того, под ним выносливый жеребец, а охраняет верный Герат. Также Рашид говорил, что если через неделю брат не возвратится, то поедет за ним.

На шестой день, когда Рашид уже начал собираться в дорогу, в саклю ввалился полуживой Шалыш одетый в недавно освежеванные, наспех сшитые овечьи шкуры, в одном чамахе, с бешеными глазами.

Он обессилил, едва держался на ногах. Немедленно потребовал закрыть входную дверь. Тараторил, смешивая карачаевский с русскими. Безумным взглядом прыгал по лицам, дергал за руку старшего брата и все повторял: «шайтан, шайтан», – пальцем тыкал на дверь. А когда его взгляд остановился на печке, то бросился к ней и прижался всем телом.

Шалыш занял место Андрея на кровати под шкурой. Он отморозил пальцы правой ноги и был истощен. Дом не покидала зловещая, скорбная тишина. Стараниями Зазы Шалыш на третий день пошел на поправку. Успокоился, начал говорить связно и вот что поведал:

Снегопады застали его на дальнем пастбище. Как и предполагали, он решил переждать непогоду. Поправил кошару, зарезал овцу, из шкуры сшил панчо, над костром зажарил мясо, остатки завернул и спрятал.

Все, что надо для долгой дороги, у него имелось в седельных сумках. Снег валил, не переставая. Даже когда овцы не смогли раскапывать копытами снег и добираться до травы, и  ему приходилось самому расчищать делянки, он все еще надеялся, что аномалия скоро закончится, и зажурчат ручьи. Температура не опускалась ниже семи градусов, к тому же прошел дождь, оголив небольшие участки пастбища. Но потом все замерзло. Проламывая ледяную корку, Шалыш начал подумывать о возвращении.

На следующую ночь залаял Герат. Пастух взял ружье, вылез из укрытия. Подумал, волки. Кавказская овчарка с лаем умчалась в темноту, через минуту взвизгнула и все. Пастух звал ее, но без толку. Побоялся идти в ночь разыскивать. Пугала та внезапность, с которой смолкла пятидесяти килограммовая зубастая зверюга.

Как только рассвело, отправился на разведку. След от широких лап овчарки оканчивался примятым, царапанным снегом и никакой крови.

Шалыш объехал атару большим кругом. След, словно от свернутого в рулон и брошенного на снег ковра, обнаружил в восточной части пастбища. Когда пересчитал стадо – не хватило шесть голов. Он решил возвращаться домой. К тому времени снег доходил до брюха овцам. Животные шли медленно, проваливались и застревали в насте. К тому же не могли добраться до корма, чтобы пополнить силы.

На следующую ночь ущерб поголовью составил уже двенадцать овец. Шалыш обеспокоился не на шутку. Он решил выследить и убить вора. Вокруг стойбища разжег костры, забрался в середину стада, сел на шкуру,  ружье положил на колени, принялся ждать.

Шел мелкий снег. Около двух часов ночи что-то резкое, тонкое, холодное донеслось из темноты, пронзило мозг, и пастух вырубился. Это произошло так быстро, так внезапно, словно у него имелся выключатель и кто-то его перещелкнул.

Когда очнулся, увидел, что вся отара, жеребец, лежат неподвижно. Шалыш подумал, что они мертвы. В голове было пусто, как в пересохшем колодце. Ощущал себя потерянным, апатичным, как после перепоя. Ходил между овцами и таращил оловянные глаза. Остановился возле одной, приложил ухо к ребрам. Сердце билось ровно, кроме того, животное дышало. Живыми оказались и остальные, кроме двух окоченевших и девяти пропавших.

В этот раз чабан испугался до жути. Первым порывом было бросить стадо и бежать. Возможно, так бы и поступил, если бы не Добряк. Жеребец очнулся одним из последних. К этому времени рассвело, и мрачные мысли ушли вместе с темнотой.

Не перекусывая, Шалыш запрыгнул на жеребца и погнал стадо по снегу, который стал еще глубже. Гнал и гнал, не останавливаясь, не дожидаясь отставших. Не бросал отару лишь из-за стыда перед отцом. Страх хлестал его почище заправского погонщика. Пастух понимал, что вместе с овцами стал добычей мистического зверя, которому сразу дал имя «Шайтан».

Нечто невообразимое, жуткое он увидел во второй половине дня, когда мутное солнце, задернутое снежным тюлем, перевалило зенит и клонилось к вершинам гор. И то, не сразу – разглядеть белое на белом непростая задача. Лишь по черным точкам с обеих сторон белого продолговатого тела заметил нечто. Оно двигалось необычайно мягко и плавно, снизу по склону, прямо по следу отары. Присмотревшись, пастух не поверил глазам. Оно парило в нескольких метрах над землей, волоча за собой по снегу длинных белых червей.

В этот раз Шалыш не раздумывал, сунул Добряку шенкелей, цокнул и еще добавил нагайкой. Жеребец рванул с места в галоп. По глубокому снегу не особенно разбежишься. Добряк еле дотянул до ближайшего леска. Из ноздрей струями, как из сапуна перегретого котла, шел пар. Мокрое от пота тело дымилось. Чабан соскочил с седла, последние метры до деревьев тянул ослабевшее животное. Не давал ложиться ему на снег, дергал за узду, толкал в бока и смотрел, как шайтан приближается к отаре.

Ничего не подозревающие овцы спешили за пастухом, растянулись в длинную черно-серую вереницу. Они замирали и падали по мере приближения зверя. Метров за десять перед ним валились, как подкошенные. Шалыш не слышал оглушающего писка, но догадывался в чем дело.

Существо неторопливо приближалось, ощупывало длинными извивающимися отростками овец, обвивало их и подтягивало к раздутому копьевидному телу. Оно их не пожирало на месте, а забирало с собой.

Пастух оставил ружье за спиной – не верил, что сможет причинить ущерб такому огромному созданию, тем более потустороннему. Огрузившись, шайтан плавно развернулся и поплыл назад – вниз по склону.

Об отаре чабан больше не думал. Он рассматривал овец, как фактор своего спасения, как приманку, задерживающую демона. Не дожидаясь, пока отдышится Добряк, повел его через лес под уздцы, проваливаясь и утопая в глубоком снегу.

За все время своих скитаний Шалыш израсходовал всего лишь один патрон. Жеребец провалился в расщелину и сломал ногу. Оставив мертвое животное позади, чабан перекинул через одно плечо седельную сумку, через другое ружье, побрел дальше.

Шел без остановки, спал урывками. Все казалось, крадется за его душой демон. После бессонных, голодных пяти суток изнурительного перехода выглядел Шалыш каторжником. Он брел по снегу и постоянно оборачивался.

Однажды снег под ним съехал большим пластом. Вместе с обвалом чабан долго катился с горы. Растерял и ружье, и сумки, и чамах с правой ноги. Стопу обмотал куском шкуры. После этого еще три дня добирался до дома.

Часто во сне Шалыш метался по кровати и кричал. Будил весь дом.

Второе событие, которое заставило Андрея поменять взгляды на ситуацию – снег. Он падал не переставая каждый божий день. Все выше росли шапки на ограде, все ближе подбирался наст к окнам.

В отличие от гостеприимного Хабиба, никто в доме хромого Махти не предлагал Андрею и Максиму остаться. Их не гнали, но давали понять, что они только гости. Семья Аджиевых не бедствовала, хотя и потеряла большую часть отары. В стойлах еще топтались суягны, овцематки, ягнята,  старые и больные особи. Сена было немного, но и поголовье сильно сократилось.

Поправившись, Андрей понял, что отросшую бороду отстригать не будет и второе – надо идти дальше. Каждый день  на снегоступах прокладывал новую тропу в лес, где собирал хворост. Иногда брал с собой Максима. На привалах они разговаривали о предстоящем путешествии, планировали, как пойдут, и что понадобится в дороге.

На отмороженной стопе у Шалыша почернели пальцы, затем чернота поползла к подъему. Никакие травы и отвары Зазы  заметных результатов не приносили. Дом погрузился в траурную тишину. Старуха распорядилась, чтобы все разговаривали шепотом – голоса могут разбудить больного, кроме того, вспугнуть лечащих духов.

В один из дней Андрей не встретил Рашида. Заза сказала, что тот ушел за фельдшером. Старик был против и настаивал, чтобы стопу отняли сами и немедленно, пока гангрена не забрала всю ногу. Он видел, как это делал его отец брату, и сам не раз отнимал конечности у овец в безвыходных ситуациях. Заза не позволила. Сказала, что со скотиной Махти пусть делает как вздумается, а  сына резать не даст.

Было собравшийся уходить Андрей, решил повременить, пока не вернется Рашид. Помогал по хозяйству, взял на себя работу старшего сына.

На вторую ночь Андрея разбудил Махти. Старик держал блюдце со свечой, отчего сухое, худющее лицо выглядело демоническим:

– Иды, – махнул рукой.

Андрей быстро встал, и так как спал одетым, потратил секунды, чтобы обуться.

Заза их ждала в комнате у большой кровати, на которой метался в жару мокрый от пота Шалыш. Волосы на лбу слиплись в сосульки, он скрипел зубами и стонал. Лицо пожилой женщины осунулось, взгляд сделался горестным. На сундуке, тумбочке, подоконнике стояли свечи, отчего было светло и пахло воском. Андрей увидел ногу пастуха. Пальцы и стопа  черные, щиколотка, низ голени воспаленные и отекшие. Поразили белые ногти. Четко определялась граница некроза. Омертвелые ткани словно высохли.