Золотая лоция

– Вон он, Крозек – псарь.

В этот момент Крозек поднял ладонь, его лицо, всё в мелких шрамах, осветилось хищным взглядом из-под низко надвинутой меховой шапки.

– Во имя Пресвятой Девы Марии и досточтимого маркграфа Гатеуса…

Гомон затих. Прекратился и оглушающий лай. Рагдай заглянул в яму: на ровно утоптанном дне, разделённом на равные части чертой, друг против друга стояли, напрягшись, две крупные собаки, пятнистые, жилистые, истекающие слюной, похожие друг на друга, как отражения. Только кожаные ремни, натянутые тетивами и намотанные на кулаки хозяев, сдерживали их.

– Пошли! – прохрипел Крозек.

Хозяева бросили ремни и начали карабкаться наверх. Тяжёлый воздух дрогнул от восхищённых воплей, хруста трещоток. Собаки сшиблись, опрокинулись обе, вскочили, и тут Крозек рявкнул:

– Всё!

Несколько человек ссыпались в яму и принялись растаскивать собак, другие вскочили с мест, толкаясь и негодуя.

Перекрывая шум, Крозек заорал:

– Лик, пустил пса раньше нужного. Он проиграл!

В руках появились палки и ножи. Кто-то крикнул:

– Крозек и Серт сговорились, бей их!

Крозек медленно поднялся, грузный, нарочито медлительный, из-под козьей накидки замерцали пластины стального панциря. В руках у него появилась шипастая булава.

– Лик пустил пса раньше нужного. Он проиграл. Да? – Наклонившись над ямой, Крозек ощерил беззубую пасть. – Да? Лик?

– Да, – последовал ответ, возникло и пропало бледное, безбородое лицо.

Люд сразу попритих. Одни засопели, вертя на ладонях и пробуя на зуб выигранные монеты, рубленое серебро, другие злобно ворчали. Рагдай сделал знак варягам, чтоб они оставались на месте, а сам с греком выбрался из толпы, обошёл её, отчего-то зябко кутаясь в плащ, и встал за спиной Крозека, всё ещё поигрывающего булавой. Тут двое, по виду лютичи, ощупали его подозрительным взглядом и окликнули Крозека. Тот нехотя повернулся.

– Вот, странник хочет с тобой говорить, о справедливый, – поспешил сказать грек, неимоверно коверкая лютицкие слова.

– Потом, – ответил Крозек, не без интереса рассматривая Рагдая. – Потом. Я понимаю фризскую речь.

– Он не фриз, – пояснил грек, но Крозек уже отвернулся.

К схватке готовили последнюю сегодня пару собак. Чёрного пса, того, что не желал еды из миски рыжеволосого мальчика, – его все называли Тэк Оборотень, – и другую – суку, с белой грудью, пегими боками в чёрных разводах, будто облитыми смолой, и крошечными, свиными глазками на длинной волчьей морде. Её называли Лаба.

Собаки должны были биться до смерти. Чтобы убедиться, что хозяева не вымазали их ядом, собак облизывали, заглядывали в пасти, в уши, ища молотый перец или возбуждающую мазь из ландыша с горчицей. Также тщательно осматривали кожаные поножи собак, широкие ошейники, утыканные стальными шипами, маленькие наголовники-шапочки, прижимающие уши, наползающие для защиты глаз на самую морду. После этого, краснея, белея, потея, поминая всех богов и всю нечисть, договаривались о величине залога за ту или иную собаку. Один торговец из Калуни, хвастая, что в прошлый раз получил за победу Лабы два триенса, поспорил на безан:

– Лаба. Она победит сегодня, да сдохнут все авары!

Хозяева спустили собак в яму. Кося глазом через плечо, Крозек сказал Рагдаю, одновременно отодвигая кого-то от себя:

– Чего стоишь, чужеземец. Садись. Схватка будет долгой.

Рагдай уселся на самом краю ямы. Солнце на мгновение пробило облака, заблестело на потных лбах, в суженных глазах, на парче и золоте торговцев, на стальных шипах ошейников, в волосах рыжего мальчика, тянущего руки к лоснящимся бокам чёрного пса.

– Тэк! Тэк, прости меня, Тэк! Если бы не умер отец, я не отдал бы тебя!

Солнце померкло. Мальчика оттащили. Крозек прокричал:

– Во имя Пресвятой Девы Марии и досточтимого маркграфа Гатеуса…

Лаба напряглась, её вздувшиеся мышцы готовы были вот-вот разорваться, как и сдерживающий повод. Поднялся наконец и Тэк – устало, безразлично.

– Не знаю. Этот Тэк хоть и матёрый, да своё отжил. Всю жизнь волков и барсуков грыз, – сказал кто-то сзади по-саксонски. – Клянусь Гундобадом, в яме ему не устоять против молодой суки, которую Крозек учил. Да и не сможет он суку тронуть.

– Пошли!!! – голосом, от которого Рагдаю сделалось зябко, рявкнул Крозек.

Лаба прыгнула вперед, как учили, чтоб сразу ошеломить, сбить врага с ног, вырвать из него кусок, другой, третий, заставить ослабеть, подставив своё горло. Рагдаю показалось, что Тэк, прежде чем открыть пасть навстречу врагу, взглянул на небо, а потом попятился. Лаба уже пересекла разделительную черту, а Крозек раскрыл рот для крика «Всё!», но в это мгновение чёрный пес прыгнул. Казалось, клыки собак сшиблись, но это всего лишь звякнули ошейники. Звери миновали друг друга бок о бок, оставив шерсть на шипах, и упали на лапы. Развернулись. Лаба глухо рычала, дёргала обрубком хвоста и истекала белой слюной. Тэк начал пятиться, удивлённо наклонив голову. На этот раз Лаба не прыгала, она приблизилась, стелясь по земле, широко расставив толстые лапы, не обращая внимания на отрывистый, предупреждающий лай врага. Так они обошли почти целый круг.

Наконец Лаба прыгнула.

Отскочила.

Прыгнула снова.

Отскочила.

Поднялась пыль.

На земле появилась кровь.

Собаки сцепились и упали, стараясь ударить друг друга задними лапами. Прежде чем Тэк успел встать, Лаба оказалась на его спине. Тэк поднялся вместе с ней, мотая головой, клацнули челюсти, и клыки разодрали кожу на его скуле. Череда быстрых, проникающих укусов в голову, шею, холку почти оглушила Тэка. Слетела кожаная шапочка, прикрывающая уши и глаза, и ухо было тотчас разодрано пополам. Морду залила кровь, вперемешку со слюной Лабы. Ничего не слыша, почти ничего не видя, Тэк до хруста позвонков повернул голову и схватил свисающую с его спины лапу. Чуть дёрнул, подправляя её клыками к основанию пасти, и, рванувшись всем телом, повалился на другой бок.

Лаба свалилась с него, как мешок, как перепуганный барсук. Однако её шипастый ошейник при падении превратил часть его шкуры в клочья. Лаба билась, извиваясь, задыхаясь от бешенства. Она тянулась, надрывая жилы, но припёршая грудь лапа врага сдерживала её. Тэк Оборотень отчего-то медлил. Оставалось только до конца сомкнуть железные челюсти, раздавить лапу, кость, а затем вырвать горло. А он всё стоял и стоял, ощущая, как кровь, силы уходят из него, как смрадное, жгучее вещество, которым в последнее мгновение были обмазаны шипы чужого ошейника, сжигает его изнутри. Пес стоял и ждал, когда придёт хозяин и заберёт добычу добытого им зверя. Он так и не понял, почему никто не пришёл. Нечто вывернулось из-под него, било, рвало, отдирало клочья мяса, впивалось до костей. Когда не осталось света, запахов, боли, обиды, чёрный пес сомкнул челюсти.

– Всё! Всё! – вскакивая, закричал Крозек. – Лаба взяла! Поднимите! Ты видел? Видел, чужеземец, какая собака?

– Чёрная? – Рагдай отвернулся, чтобы не видеть, как продирается сквозь неистовую толпу рыжеволосый мальчик, как опрокидывается его миска с варевом, но он всё-таки прыгает с ней в яму, его отталкивают, а он проползает под ногами и все суёт и суёт в мёртвую морду эту пустую миску.

– Прости меня, Тэк! Тэ-э-эк!

– Этот Тэк ей ногу перекусил! – закричали из ямы.

– Кончилась боевая собака, – сказал кто-то по-саксонски. – Клянусь Гундобадом, Крозек не будет больше ставить своих пастушьих сук против волкодавов.

– Ножом, ножом ему зубы раздвиньте! Руби, руби голову! – кричали в яме.

Оседала пыль, кто-то хохотал, запел и подавился петух неподалёку. Крозек судорожно пил густое молоко из кувшина с отбитым краем, начался мелкий, редкий дождь, какая-то испуганная женщина вышла на порог дома, прижала руки к груди и снова скрылась в темноте, пропали куда-то грек и варяги.

– Я очень сожалею, Крозек, что потеряна хорошая боевая собака. Да хранят тебя боги. – Рагдай потрогал вдруг занывшие виски. – Мне сказали, что ты был в аварском плену, бежал. Я иду к аварам, чтобы выкупить своего соратника и отомстить. Что ты знаешь?

– Потеряна не только собака, но и два безана залога. – Допив молоко и стряхнув белые капли с бороды, псарь медленно пошёл к дому.

– Я возмещу тебе залог, если ты всё расскажешь, – сказал вдогонку Рагдай.