Начало русской истории

Начало русской истории
Андрей Петрович Богданов

Эпохи. Средние века. Тексты
Начальная история нашей страны, от очередной волны расселения славян в Восточной Европе в VII—VIII вв. до князя Владимира Мономаха, одновременно загадочна и увлекательна. Наши предки постарались представить ее читателю более ярко, чем убедительно. Иностранные авторы излагали свои представления о Руси и ее людях, не менее фантастичные, чем их взгляды на Россию сегодня. Историки, наряду с глубокими исследованиями, добавили в эту картину публицистичности, веками устраивая на глазах читателей ледовые побоища своих личных и «партийных» концепций.

В итоге у общества сложилось впечатление, что история Древней Руси насквозь мифологизирована. Это отчасти верно для рассказов о первых русах и их князьях в популярной, учебной и некоторой научной литературе. Проблема в том, что научные методы исследования сложны для усвоения и изложения, а результаты их применения ничтожны без понимания читателем того, какими путями они получены. Тем не менее эти трудности можно и нужно преодолеть, четко показав, как именно это делается.

Книга основана на критическом анализе русских и иностранных письменных и археологических источников, которые подкрепляются фольклором. Вы узнаете, как наши предки представляли себе историю рождения Руси и как было на самом деле. Читатель познакомится с методами изучения источников и сумеет отделить легенды от реальности, которая может показаться новой и незнакомой, но от этого не станет менее достоверной.

Для всех интересующихся становлением Древней Руси, контактами русов со своими ближними и дальними соседями, становлением русского национального самосознания и оборонительной мощи.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Андрей Богданов

Начало русской истории

Эпохи. Средние века. Исследования

© Богданов А.П., 2024

© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2024

© Издательство «Альма Матер», 2024

Предисловие

Познаваемость истории

Первой причиной трудности познания реальной истории является нежелание большого количества людей ее познавать. Это легко понять и простить, ведь и нам с вами зачастую легче и приятнее верить, чем набивать синяки и шишки о реальность, познавая правду. К тому же, узнав истину, вы, вероятно, не сможете ею поделиться, так как встретите ожесточенное неприятие ваших взглядов коллегами и обществом.

Мифология имеет преимущество перед научной историей потому, что не требует размышлений; она легко воспроизводима и привычна. Ученый историк Анатоль Франс, сменив профессию и став писателем, смеялся в этой связи над старыми коллегами: «Историки переписывают друг друга. Таким способом они избавляют себя от лишнего труда и от обвинений в самонадеянности. Следуйте их примеру, не будьте оригинальны. Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение». «Ведь если вы выскажете новую точку зрения, – с сочувствием поясняет он, – какую-нибудь оригинальную мысль, если изобразите людей и обстоятельства в каком-нибудь неожиданном свете, вы приведете читателя в удивление. А читатель не любит удивляться. В истории он ищет только вздора, издавна ему известного. Пытаясь чему-нибудь научить читателя, вы лишь обидите и рассердите его. Не пробуйте его просвещать, он завопит, что вы оскорбляете его верования».

Действительно, каждый шаг в исследовании реальной истории, истории живых и мыслящих людей, это не только борьба с историческим материалом, но и опровержение стереотипов, ставших для множества людей предметом веры. Кроме того, реальное представление о жизни какого-либо старинного общества получить нелегко. Исторический синтез, подразумевающий научный энциклопедизм, вышел из моды с углублением наших исследований в разных областях знаний. Объединить области гуманитарных наук, – например, источниковедение письменных памятников, изучение фольклора и археологию, – очень трудно.

Еще труднее представить читателю ясный и впечатляющий образ времени, соответствующий новым знаниям. Столь яркий, чтобы он мог сравниться с выработанным столетием научным, учебным и художественным мифом. Например, мой выдающийся коллега Сергей Алексеев создал потрясающе глубокие, основанные на синтезе разных наук книги о ранней истории славян и Руси. Ход его острой мысли на каждой странице вполне можно понять. Но общая картина не складывается в голове у читателя (в том числе у меня) настолько четко и ярко, чтобы совершенно вытеснить миф. Тем более что все мы понимаем: смена комфортных заблуждений на более точное, требующее немалых умственных усилий знание о начале Руси, ничего не изменит в нашей жизни.

Возможно, проблема моего высокоученого друга в том, что он спорит с научными концепциями, не заботясь о том, чтобы показать читателю ту картину мира, которую они подразумевают. В моей книге предложен другой подход. В центре внимания – само содержание мифов и реальные картины мира Древней Руси, какие позволяет реконструировать научное исследование. С видением Алексеева они совпадают не во всех деталях, но это лишь взгляд на одно и то же с разных сторон, с разных дорог, идущих в одном направлении, к правде русской истории.

Бывает, что и всех традиционных методов исторического исследования для понимания прошлого недостаточно. Многие вопросы истории требуют экспериментов, мысленных и (или)практических. А побочным эффектом такого комплексного исследования часто становятся совершенно новые сцены истории. Причем наступление сегодня идет на те мифы, что давно живут в школьных учебниках и стали предметом веры, закрепленным в литературе и искусстве.

Необходимость понимания

Простой пример: картина Ледового побоища 1242 г., в которой крестоносцы «свиньей» атакуют стоящее на месте пешее ополчение Великого Новгорода, а отважные дружинники Александра Невского окружают их, атакуют с тыла, разбивают и преследуют, пока тяжелые, закованные в сталь тевтонские рыцари не проваливаются под лед Чудского озера. Что в этой картинке из школьного учебника, знаменитого кинофильма и множества романов не так? Всё!

Летописеведы – ученые, изучающие русские летописи, давно выяснили, что под лед на озере никто не проваливался. Нет такого ни в написанной по горячим следам событий Новгородской Первой летописи, ни в чуть более поздней немецкой Рифмованной хронике. Немногие спасшиеся немцы и бесчисленная (потому что немецких прислужников никто не считал) эстонская чудь в источниках семь верст драпают по льду озера, пытаясь унести ноги от русской конной дружины. Убегают они, естественно, на конях – источники просто не упоминают того, что в их время было очевидным. Какой пеший сможет хоть полверсты пробежать от конного? Однако столетие спустя составитель Софийской летописи в Новгороде, «украшая» статьи Новгородской летописи, вспомнил, как за несколько лет до Ледового побоища тевтоны, разбитые отцом Александра, в бегстве провалились под лед речки Омовжи, и перенес этот яркий сюжет на Чудское озеро.

Это действительно старое открытие летописеведов, четко запрещающее крестоносцам тонуть во время Ледового побоища, должно было, прежде всего, заставить одуматься археологов. Какие остатки оружия 1242 г. можно искать на дне Чудского озера, если оно тогда стоило «как крыло от самолета»? Вооружение конного воина тогда превышало по цене современный внедорожник. Даже сломанный меч давал ценную своим редким качеством сталь, а топоры, наконечники копий и стрелы были живыми деньгами. Просто представьте себе ровное белое пространство, заполненное «хаммерами» и «тиграми», усыпанное оружием, на которое все махнули рукой, не говоря уже о том, чтобы похоронить павших. Не собрать все ценное на льду победители не могли, а оставшиеся мелочи, вплоть до одежды, обуви и пряжек, окрестная чудь должна была подчистую растащить. Лишь случайно не найденное в те дни могло ждать археологов на дне озера. Это они и получили, выражая крайнее недовольство скудостью находок.

Другой вывод из открытия летописеведов был не столь очевиден, но намного более важен. Провалившиеся под лед рыцари и избежавшие потопления русские служили в сознании историков и общества ярким доказательством технологического превосходства Запада над Русью. Тяжелые рыцари выступали против намного легче вооруженной княжеской дружины. Рыцарское вооружение предназначалось для передового в то время способа ведения боя: таранного удара копьем на полном скаку.

Как же Александр мог этих закованных в сталь монстров победить? Правильно, хитростью, как шведов на Неве двумя годами раньше. Тогда ведь он, согласно почти современному событиям Житию Александра Невского, напал на их лагерь и корабли нежданно, «в шестом часу дня». Непонятно тут, как шведский король (уж не важно, кто это) успел вооружиться, чтобы сразиться с князем в конной сшибке, и отчего это Александр пробил копьем шлем крестоносца, а швед русские доспехи не пробил. Но это не главное. Русские обязаны были брать врага хитростью, потому что их оружие было легче, и все тут! Если бы историки вспомнили, что на Руси в то время часы дня считали с рассвета, то даже ранний рассвет 15 июля 1240 г. плюс пять часов дал бы им верную картину событий. Невская битва началась после того, как шведы проснулись, оправились, позавтракали и вооружились. Русские, будучи в меньшем числе, атаковали врага открыто, по рыцарским правилам дружины, и сражались до вечера, не разгромив, но морально сломив крестоносцев. Неожиданное нападение, даже с учетом серьезных потерь, просто не заставило бы врага уйти.

Попытки летописеведов что-то объяснить коллегам и обществу шли параллельно с обобщениями находок, сделанными археологами. Выдающийся археолог, знаток оружия Анатолий Кирпичников еще на рубеже 1960–1970?х гг. издал серию капитальных монографий, проследив развитие вооружения, которое было у русского дружинника с X до XIV в. Оказалось, что русское оружие и, соответственно, способы ведения боя развивались в полном стадиальном соответствии с эволюцией военного дела к югу, в Великой Степи и империи ромеев, и к западу от Руси. При этом русское оружие совершенствовалось быстрее, чем западное, вероятно, благодаря сочетанию достижений Запада и Востока. Ко временам Александра Невского русский дружинник носил уже более тяжелые и прочные доспехи, чем западный рыцарь. Даже длинных шпор со звездочками, предназначенных для управления защищенным броней конем, на Руси найдено больше, чем на Западе.

В XXI в. в дело вмешались исторические реконструкторы во главе с моим другом Петром Васиным, на себе проверившие, как именно работает оружие дружины и рыцарского отряда. Оказалось, что Кирпичников был абсолютно прав: русский комплекс вооружения XIII в. предназначался для того же способа ведения боя, что и рыцарский – для таранного удара копьем на полном скаку. Эффективных способов защиты от него у пехоты в то время нигде в Европе не было. Пешие воины более чем на столетие покинули поля битв. Те доспехи дружинников, которые восстановлены археологами, пехотинец просто на себе не унесет. И, главное, никакого стояния на месте под ударом крестоносцев на Чудском озере быть не могло. Воины, не атаковавшие врага на полном галопе, были заранее мертвы.

Во времена Сталина исторические реконструкторы с такими выводами рисковали бы поехать в солнечный Магадан. Ведь переходящая из учебника в учебник «схема Ледового побоища» появилась в результате убеждения, что Александр Невский опирался на «силу народных масс», выступая не командиром профессионального войска, защитником и третейским судьей Великого Новгорода, каковым являлся князь, но своего рода народным вождем, духовным предком вождя народов. Сегодня нам это не грозит, но «новгородское ополчение» в общественном сознании все еще остается пешим и все так же ждет, когда его сметет с поля рыцарская «свинья».

Клин с командиром и наиболее тяжело вооруженными рыцарями на острое, в первом ряду, предназначался, как выяснили западные историки, вовсе не для «разрезания» строя противника. Конники в атаке, нанеся и понеся потери, все равно пролетали сквозь строй друг друга, перестраивались и атаковали вновь на полном скаку. Идея окружения отсутствовала, разве что следовало сохранять себе пространство для разгона. «Свиньей» рыцари атаковали лучников, своими телами в броне защищая от стрел скачущих следом сержантов и кнехтов. И – какое удивление – в тевтонской Рифмованной хронике описан целый полк русских лучников, которые отбили первый натиск крестоносцев, заставив их отойти и перестроиться в клин.

Русский сложный рекурсивный (выгнутый, «как у Ивана-царевича») лук был процентов на 30 эффективнее длинного лука, с помощью которого англичане 104 года спустя положат французских рыцарей в битве при Креси. Но главное, это дорогое и требующее огромного умения оружие создавалось для конников и принадлежало конной дружине. Когда крестоносцы, по словам летописца, «прошиблись свиньей сквозь полк» раздавшихся на стороны стрелков, атаковавших скакавшую позади немцев чудь, началась реальная «сеча великая»: дружина Александра, стоявшая у берега озера, столкнулась на полном скаку в рыцарями. Вот после этого, пролетев сквозь строй друг друга, русские получили свободу маневра на глади озера, не обращая внимания на трусливую подневольную чудь, а немцы такую свободу утратили, хотя некоторое место для разгона все же имели, иначе ломать копья они бы не могли (попробуйте это сделать, не вложив в удар скорость и 500 кг веса коня, – не получится). Но в обратную сторону они уже пробиться не сумели.

«И была сеча жестокая, – пишет лично знакомый с Александром автор его Жития, – и стоял треск от ломающихся копий и лязг от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью». Немцам, которые не пробились сквозь дружину и потому спаслись, из-за русских спин «был слышен звон мечей и видно, как рассекались шлемы».

Немецкие шлемы были преимущественно из железа, тогда как русские пускали на них дорогую сталь, благодаря чему шлемы дружинников, по словам Рифмованной хроники, «излучали свет». На практике это означало, что немецкий шлем можно было пробить копьем и прорубить мечом, а тяжелый русский шлем – нет. Русские имели поверх кольчуг степной по происхождению пластинчатый доспех, немцы – еще нет; они наденут второй доспех и даже второй шлем, топхельм, только по итогам подобных битв. И будут таскать на себе эти перегруженные ведра, пока не научатся делать хорошую и доступную по цене сталь.

Совместная работа представителей разных исторических дисциплин с практиками-реконструкторами дала нам не просто ясную картину Ледового побоища, но и новое представление о жизни в Древней Руси, где князь с его дружиной профессиональных воинов и пожизненно присягнувшими ему в верности чиновниками-холопами, вовсе не восточный хан или западный суверен, законодатель и владыка над своими подданными. Он со всей военно-административной прослойкой служит русскому обществу и исполняет его законы, основанные на традиции и модернизируемые только по соглашению между социальными силами. Хорошо или плохо служит князь – решает общество, которое может указать ему на дверь, если оно сильно, или убить, если мирские силы недостаточно убедительны. Правда, общество это совсем не «гражданское», хотя и населяет города. Ведь новгородское ополчение, которое участвует в Ледовом побоище, – это профессиональные конные дружины «золотых поясов», бояр и промышленников, – в западных терминах, городского нобилитета. Он на Руси имеет намного больше власти, чем на Западе и на Востоке.

Картина ясная, моя книга «Александр Невский» переиздается чуть ли не раз в год не первое десятилетие, но историки, как и предсказывал Анатоль Франц, не спешат отказаться от «вздора, издавна известного» читателям и кинозрителям. Вместо этого среди коллег стало модным демонстрировать миру дремучее невежество, рассуждая о ничтожности победы Александра Невского над якобы малой кучкой крестоносцев. Действительно, немецкий хронист счел поражение на Чудском озере тяжелым, но не катастрофичным, в господин Великий Новгород после битвы заключил с немцами мир «без аннексий и контрибуций», удовлетворившись извинениями за вторжение на Русь.

Для нас точный счет потерь просто уточняет картину тогдашнего мира. Согласно Рифмованной хронике, в самоубийственную атаку «свиньей» (по русской летописи) бросился «отряд», т. е. «баньер» крестоносцев – это хоругвь идеально (но никогда не реально) в 35 рыцарей с сержантами и кнехтами, всего 400–500 всадников. Из них «двадцать братьев осталось убитыми и шестеро попали в плен». Это точно соответствует цифрам погибших и пленных немцев в Новгородской Первой летописи: «пало чуди без числа, а немец 400, а иных 50 руками взяли и привели в Новгород», – итого 450 воинов чистых потерь. Немцы считали только рыцарей: 20 убито, шесть в плену. Соотношение рыцарей и кнехтов понятно: в плен простых солдат в те времена всегда брали с меньшей охотой, чем рыцарей. Поэтому из 400 убитых немцев рыцарей было всего 20, а из 50 немцев в плену оказалось шесть рыцарей.

А как же бесчисленные крики и стоны историков и публицистов о том, что де немецкая хроника опровергает лживые цифры русской летописи? Это недомыслие, друзья мои, и я говорю так, чтобы подчеркнуть печальный факт: многие из пишущих о разнице русских и немецких цифр потерь на Чудском озере не сознательные лгуны, а хуже того, безграмотны, они сами не знают элементарных вещей. Историческая наука настолько чудесная вещь, что в ней надо быть знатоком даже для того, чтобы солгать. Дело в том, что Софийская Первая летопись, где число побиенных Алексанлром немцев увеличено на 100 (до 500), а все 50 взятых в плен превращены в «мужей нарочитых, мужей сильных, воевод», т. е. рыцарей, была создана в этой части путем переработки Новгородской Первой летописи не ранее 1418 г. Открыв предисловие к ее изданию в Полном собрании русских летописей, желающие могли бы узнать, каким переработкам подвергался летописный материал с 1260?х гг., когда Ледовое побоище было описано со слов свидетелей события, при жизни Александра Невского и без противоречий с немецкой хроникой. Но для этого книгу надо открыть…

Итак, 450 крестоносцев были потеряны. Но при этом заметной части тевтонских братьев и всем рыцарям-крестоносцам Юрьевского епископа удалось спастись: первые сражались недостаточно пылко, чтобы попасть в котел, вторые улизнули с поля боя всем составом, не сделав попытки сражаться. Всего выехало на лед 600–900 крестоносцев, не считая толп чуди. В том числе более 50 рыцарей.

Если им противостояло сильно превосходящее число русских, как сетует немецкий хронист, пусть вдвое или даже втрое – это 1200–1800 высокопрофессиональных, закованных в броню бойцов. Конечно, это не 14?500 ратников, которых отец Александра с собратьями согнали на междоусобную битву при Липице в 1216 г., набрав толпы ополченцев даже из крестьян. Но времена изменились: простым горожанам крестьянам уже нечего было делать на поле боя. Пример чуди, включавшей знать отсталых племен и ее дружинников, это отлично показал. Новая эпоха требовала новых профессионалов.

Потеря 450 воинов, в том числе 26 рыцарей, это много или мало? Сравнительно с ужасной для ордена сечей 1241 г. при Лигнице, где погибли шесть братьев, три рыцаря-послушника и 500 солдат – много. Сравнительно с битвой при Шяуляе, где отважный язычник Миндовг, «как женщин», перерезал в болотах 39 рыцарей, – мало. Миндовг истребил две трети, Александр положил и пленил лишь половину ордена. Но с учетом русских потерь, у новгородцев нулевых (среди воинов, достойных упоминания), это была блестящая победа Александра, ярко показавшего Западу превосходство русского оружия.

Охота на неорганизованных язычников кончилась, сказал святой князь крестоносцам на понятном им языке меча. Вы вышли к границе, защищаемой не уступающими вам профессионалами, стоящими под знаменем Святого креста.

Запад не опережал Русь, даже разгромленную монголо-татарским нашествием, в технологиях, социальной организации и культуре, отраженной в военном деле. Именно этот факт, нами точно установленный, и не вписывается в «добрую старую» картину Ледового побоища. И именно стойкость подобных заблуждений в обществе историков и граждан создает сильное впечатление, что российская история представляет собой собрание непреодолимых мифов.

Мифы действительно присутствуют, и их немало. Особенно это касается раннего периода русской истории, сравнительно слабо освященного источниками, и новейшей истории, весьма политизированной. Однако невозможность их преодолеть вызывает сильные сомнения. На мой взгляд, модные рассуждения о непознаваемости истории Древней Руси в большинстве случаев связаны с непониманием качества источников и инструментов современной науки. Об этом надо сказать несколько слов.

Научный инструментарий

История – это наука. Следовательно, полученная историками система знаний развивается, меняя наши представления о прошлом. Это происходит то постепенно, то рывками, сопровождающими крупные открытия. Для историков, которые творят открытия, такие перемены составляют если не смысл их работы, состоящей в углублении наших знаний, то ее приятнейшее следствие. Почти всех остальных, а это подавляющее большинство читателей, серьезные перемены взглядов на историю раздражают. При отсутствии внутренней установки на развитие науки, на ее обновление нормальная релятивность системы научных взглядов создает ощущение их эфемерности.

В последнее время в обществе – в том числе благодаря снижению качества школьного образования – стало популярным мнение, что выяснить реальные исторические, в том числе и особенно – историко-культурные обстоятельства жизни Древней Руси, нельзя в принципе, из-за недостатков источников, и субъективно, по злой воле историков, которые веками усердно сочиняют историю как хотят.

Действительно, историю, начиная с первой летописи, пишут субъекты, следовательно, она субъективна. Как и математика, замечу я на это, целиком созданная и развиваемая субъектами. Но в точных науках, возразят мне, есть системы проверки истинности, включая эксперимент, и есть материальный субстрат! То же самое есть и в истории, объект которой представляет более сложную систему, чем те, с которыми в естественных науках производится формализация и осуществим эксперимент.

Пробойная сила стрелы, выпущенной из древнерусского сложного лука, с каленым стальным наконечником, пронзающей два слоя кольчуги, а с наконечником из незакаленного железа – не пробивающей ее, устанавливается экспериментально. Так же как любая истина в ньютоновской механике. Действия древнерусской дружины в целом закономерны, объяснимы, предсказуемы и воспроизводимы (с учетом техники безопасности). А поведение более сложных общественных систем, хотя и может быть понято учеными и доказательно объяснено читателю, все более напоминает квантовую физику с ее принципом неопределенности. При этом чаще всего общественная система еще более сложна, а научное описание ее функционирования (в отличие от отдельных элементов и связей) не более доступно для «приземленного разума», чем принцип квантово-волнового дуализма. Последний можно понять, если вы понимаете и признаете созданный для его описания математический аппарат. В противном случае вся квантовая физика будет для вас мистикой и фантастикой. (Она и есть для меня, гуманитария, мистика и фантастика, просто я принимаю на веру заявления квантовых физиков, что они сами понимают, о чем говорят.) Так же и в истории, понимание сложных общественно-культурных систем невозможно без признания значимости и достоверности большого пути умственных усилий, проделанных поколениями ученых.

Но атом, вспомнит читатель школьный курс, для элементов коего сформулирован принцип неопределенности, существует здесь и сейчас, а объекта истории здесь нет. Некоторые даже сомневаются, что этот объект в определенное нами время существовал. И я мог бы, вслед за Бором и Гейзенбергом, усомниться в реальности пары «сейчас» и «здесь», например, для электрона. Но даже в ньютоновских понятиях история вполне материальна. Следы, которые оставляет деятельность человека, столь же реальны, как следы, по которым мы в действительности изучаем физические явления. Не забывайте, что ни один физик не держал в руках электрон, но фиксировал след электрона. И прочность стали определяется по глубине следа от погруженного в нее шарика определенной твердости.