Павел и Авель

Ответ.Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил строителя и братию. Строитель представил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня и с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместник и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: «ваше высокопревосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу», то они, просьбы моей не выполня, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь.

Глава 5, волшебная

Утром князь Александр Куракин всемилостивейше соизволил принять бывшего арестанта Шлиссельбургской крепости в своем кабинете. Роскошь обстановки и любезность светлейшего должны были произвести на узника неизгладимое впечатление. Золоченые мебеля и стены с портретами царственных особ подавляли практически всякого.

– Подойди-ка сюда, любезный! Да не бойся, ближе!

– Ваше сиятельство, Александра Борисович! Уж так я вам благодарен, не знаю как и выразить чувства мои! Спасли вы меня от злодея Самойлова, спаситель вы мой, многия вам лета, благодетель и заступник…

– Да нет, любезный братец Василий, или как тебя там кличут – отец Адам что ли? Не спас пока, сие не моя воля, а воля высшая, монаршия! И зависит твое освобождение из тюрьмы токмо от тебя самого. Может быть уже завтра соизволит говорить с тобой сам государь наш Павел Петрович. Ежели расскажешь ему все без утайки – помилует, а нет – не взыщи… Можешь и всю жизнь в Шлиссельбурге просидеть, прокуковать.

– Ах, если бы государь повелел бы мне отделиться от черных попов и жить в мирских селениях, где я пожелаю! Только постриг прежде хочу вновь принять – в Костроме расстригли меня, злыдни поповские. Тогда бы я благодетелю все без утайки рассказал бы…

– Государь наш милостив, но справедлив. Готовься, Василий, вспоминай, что тебе господь говорил. А пока что… – тут князь Куракин несколько замешкался, не решаясь сказать о своем интересе совсем уж откровенно, – пока что не раскрыл бы ты нам завесу будущего?

– Никак невозможно, ваше сиятельство! О судьбе царской фамилии и самого государства российского я, раб божий Василий, могу лишь царской особе поведать, – заявил отец Адам и дерзко отвернулся к ближайшей стене. Князь вздохнул, поднялся и прошелся по зале взад и вперед.

– Ну что ж… похвальное усердие, братец. А если не о судьбе всей России, а так сказать об отдельных ее людях? Скажем, о моей судьбе? В империи я не последний человек – вице-канцлер и императору друг… Расскажи, что будет со мною? Ведомо ли тебе сие?

– Так ведь не провидец я, то что свыше мне голос в уши шепчет – то и реку, – монах-расстрига вновь повернулся к князю и как будто даже повеселел. – Это тебе, батюшка-князь, к гадалкам надобно! Да и иногда такое открыться может, что и узнать ты не захочешь…

– Не захочу? – князь откинулся в кресле, слегка пожевал тонкими губами. – Да ведь говорят, что от судьбы не уйдешь… Так что там меня ждет?

Монах устроился на стуле поусадистей и закатил глаза, как бы всматриваясь в грядущие года. Несколько секунд он шевелил пальцами, будто запоминая рисунок на ткани времен, а затем изрек:

– Будешь ты богат, знаменит и всеми царями обласкан… Женат не будешь никогда. Но детей у тебя станет без счета. Проживешь на свете шесть десятков лет и еще шесть… только бойся огня! А то, твое сиятельство, тебя пожгут, ножками затопчут и фамилии не спросят… Впрочем, сохранит тебя твоя любовь к дорогой одеже с каменьями. Закутаешься в нее и спасешься, но берегись огненного петуха-ха-ха!

С этими словами Василий сын Васильев в изнеможении откинулся на резную спинку стула для посетителей. Князь Александр Борисович хотел уж было рассердиться на дерзкого расстригу за такие похвальные слова, но, подумав, сменил гнев на милость.

– Ну что ж… хоть всего не сказал, но и на том спасибо. Мерси, голубчик, и ступай прочь… готовься!

Мажордом захлопнул двери за Василием, и тут уже князь начал искать наиболее удобную позицию в золоченом кресле и размышлять о тайнах будущего. Сам же пророк, недалеко отошедши, попал в ненасытные лапы дворни. Надо сказать, что бывший арестант вовсе не оробел, не устыдился своей популярности, а тут же попытался извлечь из нее максимальную выгоду.

Он уже бойко торговал предсказаниями, гадал по руке и на невесть откуда взявшейся замасленной колоде карт Таро, чему обучили его много лет назад цыгане на ярмарке в Костроме, и брал за свои пророчества с кого пятак, с кого гривенник, а с иного не меньше полтины. Девкам он уверенно предсказывал скорую женитьбу, бабам детей и каких-то «червонных валетов», мажордому повышение до шталмейстера, прочим же сообразно чину и званию. Вольдемару пророк предрек почему-то преждевременную старость, очевидно чтобы тот не слишком ему надоедал расспросами.

Лизонька сидела поодаль на табурете и немилосердно пачкая перо строчила строчку за строчкой. Морозявкин расположился у ее ног, а граф Г., вошед, устроился в конце очереди к священному оракулу. Увидев графа, Лиза обрадовалась ему как родному.

– А, вот и вы, граф Михайло! Как я соскучилась без вас… А вы по мне скучали? – и неожиданная заря покрыла ее еще юные щеки.

– Взаимно, сударыня, хотя… – граф хотел напомнить, что не виделись они лишь со вчерашнего вечера, но Лесистратова не дала ему закончить.

– Вы знаете, надобно его спросить и о нашей судьбе… о нас с вами! А то все узнают свое будущее, а мы нет. Это несправедливо! Ведь оно прекрасно, наше будущее! Вы согласны?

– Сударыня, в вашей компании прекрасно не только будущее, но настоящее! – граф был галантен как всегда.

– Мерси… я смущена… Вот мы и спросим!

– Да к нему не пробьешься, вон сколько народу поналезло, – Морозявкин оценил ситуацию. – Прямо как в кабак на святую Троицу.

– Ну мы-то знакомые! И из крепости его вытащили… Сейчас… Василий, Василий, а нам судьбу откроешь? – закричала Лиза в ухо пророку, чудом распихав дворню. Пророк немедленно прикинулся глухим.

– Ась? Чего тебе? Судьбуу? Нет, гаданиями-предсказаниями не занимаемся. Это так только, по домашности, можно сказать…

– Ну пожалуйста! Мы просим! Вот и граф очень просит! – Лиза была настойчива. Граф Г. протиснулся в круг почитателей таланта, слуги расступились, освободив место, и они уже было совсем приготовились слушать, но тут вошел лакей и приказал Василию собираться и ехать вместе с князем Куракиным во дворец. Пророк облегченно вздохнул.

– Ну вот, видишь, какая оказия вышла – собираться пора! Так что уж в другой раз как-нибудь, все расскажу, не утаю. А сейчас уж не обессудь, милостивый граф Г.!

Василий Васильев быстро собрал все свои причиндалы, карты и мелочь со стола и скорым шагом затопал за лакеем. Графу даже показалось, что он прихватил с собой серебряную ложку, сунув ее в карман так ловко, что и не заметишь, если не следить за руками как при игре в карты с шулером. Миг – и кареты уже катили в императорский дворец, особенно выделялась огромная золотая княжеская, с лошадьми цугом, скороходами и лакеями. Графу Г. и Лизе ничего не осталось, как со скуки дочитывать допросные листы.

Вопрос.Для чего внес в книгу свою такие слова, которые особенно касаются Ея Величества и именно, акибы на ню сын восстанет и прочее, и как ты разумел их?

Ответ.На сие ответствую, что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию и утверждаю под смертною казнию, что я восстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюсь чистосердечно, что сии слова написал потому, что он, т. е. сын, есть человек подобострастен, как и мы; а человек различных свойств: один ищет славы и чести, а другой сего не желает, однако мало таковых, кто бы оного убегал, а великий наш князь Павел Петрович возжелает сего, когда ему придет время, время же сие наступит тогда, как процарствует мати его Екатерина Алексеевна, всемилостивейшая наша Государыня 40 лет: ибо так мне открыл Бог. И ежели кто скажет, что это неправда и я лгу, то потому и все Священное Писание несправедливо. Дайте мне книгу Апокалипсис и всю Библию для истолкования, ибо в Священном Писании много, писано о наших князьях, то я скажу время, когда все сие сбудется; ибо я для того сюда и послан, чтобы возвестить вам всю сущую и истинную правду.

Вопрос.Как осмелился ты сказать в книге своей, аки бы паде император Петр III от жены своей?

Ответ.Сие я потому написал, что об оном есть в Апокалипсисе, и падеже разумею я свержение с престола, с которого он свержен за неправильные его дела, о коих слышал я еще в младенчестве в Туле от мужиков, и именно: 1-е) якобы он оставил свою законную жену Екатерину Алексеевну и 2-е) будто бы хотел искоренить православную веру и ввести другую, за что Бог и попустил на него таковое искушение. Что ж касается до сказанного мною о Павле Петровиче, то я и про него слышал, якобы он таков же нравом как и отец его, и слышал здесь в Петербурге, чему уже прошло семь лет, от старых солдат, служивших еще при Елизавете Петровне, которые мне о сем сказали, когда спрошу их, позвавши в кабак и поднесу в меру вина; однако я не утверждаю, правда ли сие или нет и не знаю, живы ли они или уже померли.

Пройдя через анфиладу комнат, князь Куракин вошел с позволения дежурного офицера в небольшой кабинет, где его ожидал сам император и самодержец всероссийский Павел Петрович. Государь с утра был не вполне в добром расположении духа. Как опытный царедворец, князь немедля обратил на это внимание.

– А, князь Александр Борисович! Всемилостивейше повелеваем вам войти! – император вовсе не чужд был иронии.

– Как почивали, ваше величество? – почтительно осведомился князь, не решаясь сесть.

– Прескверно, князь, просто отвратительно. Зима в Петербурге меня решительно не устраивает. Небо все время серое, с моря ужасающе дует. Повсюду висят огромные сосули. Бороться мы с ними не умеем. Никакого порядка даже в природе не сыщешь – что уж говорить о государстве. Извольте сесть.

Куракин присел на кресло итальянской работы. Государь меж тем ходил из угла в угол, чеканя шаг как на параде.

– Вспоминая военные игры наши в Гатчине, не могу не отметить, что порядка там было куда как больше. Мечтаю отобразить все там измысленное на армию российскую и страну! Должен же и у нас завестись наконец должный ордрунг во всем, – император наконец изволил перестать ходить и замер на месте.

– В будущем, несомненно, ваше величество Павел Петрович! Может даже и погодой научатся управлять. Захотят – и не будет дождя! Стоит только императору российскому там, в будущем распорядиться, махнуть ручкой – и небо очистится!

– Ну ты, князь, уж и хватил – дождь или ведро, сие от бога зависит и человеку неподвластно… ни сейчас, ни в будущем, пожалуй. Человеку не должно менять божью погоду – а то не только что император, а и какой-нибудь мэр, вор, казнокрад, прохиндей поднимет в небо мелкую пушку, да к празднику все облака разгонит… Никакого порядка тогда не станет.

– Кстати о будущем, ваше величество – привез я к вам ту тетрадку, о которой толковал ранее, и пророка, ее написавшего, дабы открыл он вашему величеству, что там сотворится.

Государь как будто воспрянул духом, глаза его загорелись. Он протянул руку. Александр Борисович отдал ему перетянутые разноцветными лентами тетради Василия.

– Но ведь там, кажется, речь шла о прошедшем времени? Моя матушка умерла в реченный час…. знаю, да дело это прошлое. А уж то что она подговаривала врагов отца моего Петра убить – всегда это чувствовал! Что отца – и меня, меня от царствования устранить возжелала – знаю, указ в пользу Александра, сына моего, уже был подписан. Хорош преемник, нечего сказать! – Павел засмеялся злым лающим смехом, но тут же закашлялся. – И что бы он внес нового в жизнь державы нашей? Только и продолжал бы то, что маменька нам оставила – славолюбие да лицемерие!

– Но у матушки вашей, государыни Екатерины Алексеевны, были и славные дела, хоть и немного… – осмелился почтительно возразить другу детства князь Куракин. При этих словах император подскочил как укушенный.

– Славные дела? Хотел бы я узнать, какие? Похерила Запорожскую Сечь – да, славно! А в остальном?

– Присоединила Крым…

– Крым? Да на что он нам? Все эти суворовские походы – как страшный сон. Воинской дисциплины никакой, офицеры ленивы. Я изменю все былые порядки! И в кратчайшее время. Женщина не смеет занимать царский престол! Никаких преемников – только наследники. Офицеры, не явившиеся на смотр, выкинуты будут из армии вон. Конногвардейский полк – позор гвардии моей. Перепорю всех, даже дворян, если понадобится! Сибири не нюхали, вольностей захотели! И ты мне, мон СашА, первый друг и в этом помошник… Не так ли?

– Всегда к услугам вашим, милостивый государь Павел Петрович, – князь поклонился.