Ещё три сказки, сказ и бонус

– Не чушь, уважаемый Дониер-бек. А вот послушайте. Знавал я и одного парня, который у нас был младшим конюшим. Он тоже в первый раз – того. Решил попробовать. Только когда зашёл внутрь, да услыхал жуткие вопли этих… Ну, тех, кто вошёл раньше… Сел на пол прямо у входа, и так и сидел, сжавшись в комок, и боясь даже шевельнуться. Как он рассказывает – парализовало его. Мышцы, говорит, словно скрючило судорогой!

Так и просидел, говорит, пока не почуял, что если не выберется из дворца, умрёт от жажды. Да оно и верно. Когда его, еле ползущего по плитам, у самых ворот подобрали, да стали поить, выпил добрый бурдюк… Но это – к слову. А главное – так это то, что по его словам, сидел он вот так, скрючившись, возле самого входа, не меньше трёх-четырёх суток. И – вот уж не поспоришь! – щетина на его подбородке!

– А что – щетина на его подбородке?

– Ну – как, что?! Отросла она! Так, словно, и правда – не брился он пять или шесть дней! А выполз он, кстати, за час до заката – то есть здесь, в нашем мире, прошло всего-то шесть-семь часов… Вот и думайте сами – брать или не брать туда бурдюки и лепёшки!..

Конан понял, что больше ничего нового он от старика, рассказывавшего, словно затверженный урок, одними и теми же словами вызубренную легенду-полуправду, не узнает, переключил внимание на других ужинавших.

Однако больше никто, кажется, не рвался делиться знаниями о том, как, и от чего погибло более шестисот храбрых, крепких, и самоуверенных парней и мужчин. Головы которых, за неимением остального тела, упокоились, согласно местным обычаям, на местном же погосте. И, похоже, тактика странной твари, таким странным способом дающей понять, что она вновь оказалась сильней, начинает приносить плоды: в этот праздник Марпита число претендентов не превышает ста…

А в прошлом году, как утверждают старожилы, как раз и составляло – двести.

Но за себя киммериец был спокоен.

Его-то голова здесь, в пропылено-выгоревшем, захолустном Биркенте, с жителями, кажущимися невозмутимыми и равнодушными к любым происшествиям, не останется.

Поэтому доев, и допив, он просто пошёл спать.

Сума за плечами напарника вызвала удивлённый возглас у Садриддина:

– Конан! Ты что – собираешься там жить?!

– Да, примерно.

– В каком смысле?

– В прямом. Ты что, дорогой напарник, не слышал, что поговаривают о времени, существующим – а вернее – не существующим! – там, за порогом? – они как раз и стояли у этого самого порога, провожаемые наигранно-лицемерными напутственно-сочувствующими взорами толстеньких чиновников скучно-казённого вида, и двумя взводами падишахской стражи, с пиками наперевес окружавшими ворота снаружи. Правда, острия пик были обращены к открытым сейчас воротам, и брови не переставали хмуриться: похоже, бравое воинство всё-таки больше опасалось того, что может из тёмного проёма выйти, чем тех, кто может захотеть прорваться туда снаружи, не заплатив налога.

– Ну… Да, слышал. Но ты же, надеюсь, не веришь всем этим бабским сплетням о том, что кто-то блуждал там неделю, и потом вышел наружу совсем спятившим седым стариком?

– Нет. Сказочкам про Бахром-ака я не верю. Зато другой истории, где у мужчины за шесть часов отросла недельная борода, верю. А вот то, что ты не догадался захватить еды – плохо. Ну, ничего: на неделю-то моих запасов на двоих хватит. – Конан пренебрежительно похлопал рукой по тощенькой котомке, что оказалась за плечами у напарника.

– Хм-м… Я благодарен тебе, конечно… Но ведь мы, надеюсь, не будем рыскать там неделю? Дворец – небольшой! (Поскольку у наших падишахов Мохаммадов просто не было денег на возведение большого!) Надеюсь, часа за три мы обойдём его весь!

– Ну-ну. – Конан криво ухмыльнулся на замечание юноши, и суму с плеча снял, – Похоже, кое-кто из предыдущих шестиста-с-чем-то-там претендентов тоже так и рассуждали. Ладно. Надеюсь, ты не будешь возражать нести свою долю еды и воды на эти самые «три часа»? Развязывай-ка свою котомочку…

Перераспределение продуктов много времени не заняло: киммериец захватил с собой только белых лепёшек патыр, которые славились в Биркенте и окрестностях тем, что не черствели побольше недели, ломтиков вяленного мяса, и сухофруктов. А вот второй бурдюк с водой, что размером был поменьше Конановского, еле влез в котомочку Садриддина. Юноша закинул её за спину, поприседал. Конан хмыкнул:

– Да, так хорошо: ничего не звенит. Теперь можно и идти. Только не торопись. И, главное – не забывай следить за нашим тылом. – видя вскинувшиеся недоумённо брови, Конан поправился, переведя на местный диалект зингарского, – Прикрывай, короче, наши спины, пока я буду «бдить» вперёд.

– А… А почему это вперёд будешь «бдить» ты?

– А потому, мой милый и надеющийся на своё юное зрение, напарник, что в темноте я всё-таки вижу получше даже тебя. Можешь отсюда, например, сказать, сколько досок в двери, которая вон там, впереди?

– В какой двери?!

– Вопрос исчерпан. – Конан, медленно идущий чуть впереди, вздохнул, – Сейчас мы к ней подойдём.

– О, верно! Тут есть дверь! Как же ты её с такого…

– Очень просто. Говорю же – вижу в темноте получше многих.

– Всё, понял. Ты прав. Но… Как же тогда я смогу смотреть за нашими спинами, если даже дверь с десяти шагов не заметил?

– Э-э, не бери в голову. Сейчас глаза привыкнут, и будешь видеть лучше. – Конан не стал говорить, что сам шёл через базарную площадь с полуприкрытыми глазами, чтоб ослепительное солнце Востока не помешало его кошачьему зрению заработать сейчас, в полумраке, в полную силу. И плевать ему было, что бравые стражники могут посчитать его прищуренные глаза за презрительное к ним отношение: главное сейчас – именно зрение!

– Да, верно. Вон: коридор вижу.

Коридор, оказавшийся за бесшумно открытой могучей рукой варвара дверью, уходил, казалось, в бесконечность. Которая для Конана заканчивалась в примерно сорока шагах – новой дверью. Вынув из ножен верный меч, киммериец пружинящим шагом бесплотной тенью двинулся вперёд, бросив через плечо полушёпотом:

– Хочешь пожить подольше – не шуми. А если что подозрительное…

– Понял. – ответный шёпот звучал несколько неуверенно. Хотя заподозрить парня в банальной трусости было невозможно: это же его возлюбленную они идут спасать! А влюблённых во все времена можно обвинить, скорее, в излишней порывистости и неосторожности, чем в трусости!

Вторая дверь тоже открылась без скрипа: уж Конан позаботился. Однако внутри оказалось действительно темно: свет полудня через крохотные окошечки вверху, под куполами крыши, проникать-то проникал… Но до пола почему-то не доходил: словно терялся в клубящейся мгле, наполнявшей огромную комнату: зал для приёмов.

Варвар, разумеется, не забыл побеседовать с архитекторами и строителями, недавно – всего лет десять назад! – проводивших перестройку крыла принцессы, и косметический ремонт остальных покоев. Поэтому примерную планировку дворца знал. Там, в дальнем конце зала, по бокам от трона, должны начаться два основных крыла: покои падишаха и комнаты принцессы. Вот там и нужно будет скорее всего ждать…

Того, чего нужно ждать.

В какое именно крыло идти, Конан собирался решить на месте, после предварительного осмотра-разведки. Но пока ни малейших намёков на что-либо, могущее помочь ему понять, с чем они будут иметь дело, не имелось: ни растерзанных тел людей, ни следов твари, что водворилась сюда, вынудив всю челядь, да и самого правителя, полуодетыми, и с душераздирающими воплями, выскочить наружу буквально за несколько минут… И бежать, пока не оказались снаружи – за защитной стеной города!

Однако когда подошли к трону, (сейчас, разумеется, пустовавшему) следы нашлись.

Вернее – один след.

Роскошная ткань на высоченной помпезной спинке оказалась словно перечёркнута, разодрана когтистой лапой: три глубокие борозды пересекали узорчатый хан-атлас, до сих пор чудесно серебрившийся мягкими отсветами и переливами даже в полумраке.

Убедившись, что ни за троном, ни в углах никто коварно не притаился, Конан позволил себе несколько расслабиться, покачав головой:

– Хотя этой твари никто не видел, я уже могу себе кое-что представить.

– По следу лапы? – Садриддин спрашивал, как и варвар, понизив голос почти до шёпота, чутко ловя малейшие подозрительные шорохи. Хотя готов был поставить в заклад свой остро наточенный кинжал, который держал теперь в руке, против пары дохлых мух, что варвар-северянин и слышит происходящее вокруг гораздо лучше.

– По следу лапы.

– Но… Что может сказать такой след?

– Охотнику и воину – многое. Во-первых – это – не заколдованный человек, а именно – зверь. Например, у северных медведей есть такой же обычай: они помечают свой участок леса, обдирая кору деревьев как можно выше – ну, чтоб показать конкурентам свой рост и силу! Во-вторых, у этого зверя есть не менее четырёх когтистых конечностей. Или лап. – на недоумённое почёсывание затылка киммериец решил свой вывод пояснить, – Это просто: будь у него вместо передних лап крылья, ему не удалось бы задними оставить такой след. Да и территорию свою крылатые метят по-другому… В-третьих, размером тварь не меньше быка или того же медведя. Это понятно по расстоянию между отдельными пальцами: вон какое большое!

Ну и в-четвёртых – тварь умна.

Участок для охоты ей метить не надо, поскольку сюда других таких, как она – уж точно не сунется. А этот след на ткани – призван, скорее, напугать. Людей. То есть, заставить тех, кто потрусливей – занервничать, запаниковать заранее. Вот такой вот демонстрацией своих размеров, вооружения, и силы. Дрожащего от страха противника легче…

Съесть!

– Бэл раздери… Твоя правда, Конан: я… Нервничаю.