Кровосмешение

Полковник наносит неплохой хук слева, Крылов ударяется затылком об стену, отлетает животом на стол и падает, роняя мебель. Один из полицейских, зашедших в кабинет следом за гостями, пытается вмешаться. Спутник полковника, лысоватый невысокий крепыш, берет его лицо рукой и прижимает к стене:

– ТЫ куда лезешь!

– Где Мамедов?! – гремит полковник, пиная Крылова в живот и в лицо. – Где он, сука?! Да я тебя растопчу на хуй, гнида, блядь! Пасть, блядь, закрой! Где он?!

– Соседи… соседи увезли… – хрипит с пола Крылов.

– Ах ты иуда, – улыбается, старея изрытым лицом, полковник. – Леша, блядь, ну как так…

Он садится на стул и смотрит на окровавленного Крылова с грустной улыбкой.

– Я с тобой двадцать лет работаю, блядь, двадцать, блядь, лет. Леша. Что ж ты творишь, блядь.

– Извините… товарищ полковник… Не было уже сил терпеть…

Полковник отмахивается, достает сотовый, находит номер, тычет крепким пальцем и подносит трубку к уху:

– Кто? Привет. Он у вас. Да, у тебя. Не знаю, кто. Ты сам у себя порядок наведи, а не меня учи. До связи.

Некоторое время полковник сидит молча.

– Ну все, Крылов. Свободен. Увижу здесь еще раз – не обижайся. Выебу и закопаю, снова выебу и снова закопаю. И тебя, и жену, и всех.

Машет рукой и выходит. Остальные следуют за ним. Остается один полицейский. Он садится на корточки рядом с Крыловым:

– Че делать будешь?

– В партизаны пойду, – ухмыляется Крылов разбитым ртом. – Сигарету дай.

Смачно затягивается, выпускает дым:

– С-сука, как после секса…

* * *

В плохо освещенной задней комнате ирландского паба за крепкими деревянными столами сидят юноши и девушки, среди них – Вера и ее спутник.

– Мы считаем, – тонко улыбаясь, говорит Предводитель, молодой человек в бабочке под горлом, – что возрождение культурной жизни нашего общества после войны не менее важно, чем запуск каких-то заводов, безопасность на улицах и тому подобное… Именно поэтому мы решили возобновить деятельность нашего клуба, как одного из институтов зрелого, взрослого, сильного государства.

– Влияние экономики сильно преувеличено, – согласно кивает сидящий справа мрачный качок, – Дмитрий Евгеньевич писал об этом. Сильное государство может любую экономику выстроить по щелчку. Вопрос в том, зачем ему это надо, насколько оно самостоятельно, а это как раз зависит от культуры.

– Благодарствуйте, – говорит Предводитель официантке-бурятке. На большой белой тарелке лежат дымящиеся позы. Юноши и девушки жадно поглядывают на тарелку. Вера рвет пальцами кусочек хлеба и катает шарики, которые проглатывает. В углу за другим столом время от времени взрывы хохота – там другая компания, повзрослее, позлее и поменьше. – Перекусим?

Взяв ножи и вилки, собравшиеся чинно приступают к ужину.

– Вот вы молчите, Вера, – говорит предводитель, обращаясь к ней с ножом и вилкой в руках, – а что вы думаете о происходящем? Вас оно задевает, трогает? Волнует?

– Я… Миша сказал, что у вас тут говорят о литературе. А тут в основном о политике, я в ней ничего не понимаю, – улыбается Вера.

– Но мы же как раз и говорим, что культура первична, – огорчается предводитель, – в том числе и литература, поэзия…

Взрыв хохота в углу. Вера вздрагивает. Мрачный качок поднимается, подходит с соседнему столику и что-то тихо говорит. Снова взрыв хохота, но уже слабее. Качок возвращается на место.

– Я люблю поэзию, – говорит Вера.

Глаза людей за столом загораются.

– Можете что-нибудь прочитать? – любезно и чуть насмешливо спрашивает Предводитель.

– Хорошо, – улыбается Вера, – слушайте. Это написал один мой знакомый. Могу наврать по памяти, но как-то так:

А что есть красота

И кто ее находит?

То, что вошло в уста,

Теперь уже выходит;

Душа твоя чиста –

Чисты ее обломки,

Как зеркальце у рта

Холодной незнакомки.

Ни слова, ни глотка

Не сделает, не скажет –

Когда моя рука

Тебе на горло ляжет.

Вера читает спокойно, ровным голосом, почти без интонаций. За соседним столиком все стихает. В конце одна из девушек ойкает. Качок морщится:

– По-моему, это графомания. Скрестили ежа с ужом.

Михаил смотрит на Веру не отрываясь. Предводитель тоже не сводит с девушки глаз, но на лице его читается нечто иное. Он поворачивается к Михаилу и говорит вздрагивающим голосом:

– Михаил, я глубоко и жестоко разочарован. Вы говорили, что Вера – думающий и чувствующий человек, а она…

Он поворачивается к Вере:

– Я прошу вас уйти.

Вера ошарашена и обижена: