Fatum

– Иван Палыч, Вы как хотите, но я попытаюсь удрать – при первом случае. – Тимур весь горел от возбуждения, но пытался говорить спокойно. – Неспроста они нас так выдернули, прямо тепленьких из кроватей. Они хотят нас заткнуть! Запрут под замок, сидите и пейте пилюли.  Чтобы опять всем врать. Опять что-то выгадывать, играть свою игру. А все должны быть заложниками в этой дурацкой игре, сидеть в прикупе. Да нет, хуже, ведь игра идет у них не на нас, людей, а на власть и деньги, привилегии и первенство. Чушь какая-то.

– Тимур, давай дождемся, когда с нами хоть поговорит кто-нибудь. Мы же ничего пока не знаем – кто, зачем, почему? – Женя был рассудительный и дисциплинированный человек, – именно таким и должен быть отшельник, чуть не двадцать лет проживший на крыше – если не мира, то страны-то уж  точно.

– Боюсь, Жень, после разговора будет поздно, – пробормотал Тимур, и не позаботился, чтобы собеседники его услышали.

Насколько он был прав, узнать можем только мы с вами, по закону литературных перемещений оказавшись самым преступным образом, без пропусков, допусков и мохнатого блата в кабинете, называть который непозволительно даже в полуфантастической повести. В таких кабинетах вместо обычных людей сидят, стоят и ходят не совсем обычные личности, а так называемые вип-персоны.  Они похожи на нас, но у них много и отличий. Внешне они покруче и понарядней. Запах у них специфический. А вот внутренне совсем на нас не похожи: склад ума не тот, манеры не те, ценности тоже, разговоры совершенно на наши не похожи, да и язык явно не предназначен для воспроизведения на печатной странице. Тем не менее, люди это великие, задачи ставят и решают гигантские, смотрят мудро и вдаль, и ногу ставят так, будто каждым шагом делают комплимент  Земле-матушке.

Ну, так вот, уж коли мы с вами взялись подслушивать, займемся делом. Один, который сидит, да еще к нам спиной, – не разобрать, кто такой, и говорит:

– Какие  к черту права, какого на хрен человека, ты хоть знаешь, сколько денег я уже вгрохал в предвыборную кампанию? Нет? А у кого я их взял, – ты тоже не знаешь? Да нам всем лучше типа аннигилироваться, чем проиграть, там шутить не умеют. – Это было сказано громко. –  Никакой огласки, чтобы муха не пролетела – ни туда, ни обратно!  – это было сказано потише. – Смотреть за ними в оба, не дай бог, опять надерутся, еще Кондратий хватит – слушай, а может их вообще – того, а? – нет человека, нет проблемы, ведь никто не знает, кроме них? – А это было сказано шепотом, может, мы с вами чего и не разобрали, а может, и просто ошиблись.

– Ну, типа мы знаем, – говорит другой, к нам лицом, но стоит в тенечке, и лица не разобрать. Что делать, придется считать обоих анонимами, – к сожалению, в арсенале литературной разведки нет пока еще таких фонариков, чтобы незаметно можно было бы посветить в лицо персонажу, да и крякнуть – батюшки святы, так ведь это же – ну вы понимаете… собственной персоной!

– Нет, себя трогать блин не станем, верно? Гы – гы! А с ними надо конкретно разобраться, просто втихаря, а исполнителей – на карантин, как раз месяца на три, пусть подлечатся. Перетерли? Давай, вперед, вечером доложишь. Придешь сегодня? У меня новая массажистка, японочка, 12 лет, от роду слепая. Ручки – просто бархатные. Ну, и все такое. Подарок, не скажу чей. Давай, подтягивайся.

Тот, который стоял в тенечке, кивнул и куда-то делся, ну и нам делать здесь больше нечего, подслушивать стало некого, а просто подсматривать – неинтересно. Массажистка-то будет только вечером, да и то в таком месте и за таким забором, куда и воображение писателя-фантаста не добивает. Так что я предлагаю тем же нефизическим способом вернуться к нашим персонажам, которые намечают и считают шаги от недостоверного  и пестрого «сейчас» к ясному и черному «ничто».

Впервые в жизни наши невольные путешественники удостоились прокатиться в шикарном «Мерседесе», в котором ей-богу не жалко хоть в тартарары, – тебе и телевизор, и телефон (заботливо отключенный, впрочем), и холодильник с горячительными напитками. Чем наши герои незамедлительно воспользовались, так что жизнь опять стала налаживаться, ценность настоящего стала значительнее ужаса будущего, и под конец путешествия ученые сыпали старыми анекдотами, от души веселясь и радуясь чужим бородатым шуткам. За окнами машины ничего не было видно, в темноте мелькали какие-то огоньки, потом дорога юркнула в лес, и на свежий воздух все вышли в просторном загородном имении, не слишком похожим на больницу, но не похожим и на чертову сковороду. Единственная вывеска на фасаде дома гласила, что здание является памятником архитектуры 19 века и охраняется государством. Впрочем, в этом-то как раз сомнений никаких не было: забор поднимался чуть не выше столетних елей, видеокамеры ощупывали каждую пядь мемориального пространства, а встречающие гостей ребята так настороженно улыбались и так мягко двигались, что холодок пробирал даже видавшего виды деда.

Им отвели вполне приличные комнаты, назавтра же обещали начать плановую диспансеризацию, и на завтра же – встречу с людьми, которые приедут на конфиденциальную беседу из столицы.

После трапезы – не берусь назвать ее ни ужином, ни завтраком, Тимур предложил деду пройтись по территории.

– Иван Палыч, я на всякий случай все-таки смоюсь. Понимаете, если хоть один из нас выскользнет, они остальных не тронут – утечка уже будет, они не захотят внаглую разделаться с Вами, с Таней и Женей. Я эту публику немножко себе представляю. Постараюсь подстраховаться – и спрячусь.

– А дальше что?

– А дальше – не знаю что. Посмотрим. Друг на друга, помните, наш разговор там, в горах? Дадим шанс людям осмысленно встретить свою судьбу – господи, да кто еще мог помечтать о таком прочищении мозгов? Из философов, писателей, вождей – кто?

– У тебя что, мания величия?

– У меня мания истины. Пусть и ужасной.

– Тимур, может ты и прав, но прав для очень небольшой части людей, которые готовы к истине, к самосознанию, к подлинному. Я же тебе говорил, что большинство людей – другие. Ими ты хочешь просто пренебречь? Как-то это не вяжется.

– У всех есть выбор, и главное – об этом никогда не забывать. За ваших многих, за большинство, выбор делают другие – мама с папой, училка в школе, вожак стаи – во дворе, поп или раввин, или мулла. А хуже всего – начальник. Но выбор, его ежесекундное присутствие – это и есть подлинная свобода. Я могу сейчас выбрать не то, что выбрал вчера, не то, что мне выбрали другие. Потому что я иначе не могу. Только так и возможен поступок. Иначе я буду повторять то, что мне велено повторять.

– Так-то оно так, но я, раз выбрав свой путь, иду по нему, не сворачивая, вопреки всем рогаткам  – вот в чем моя моральная доблесть. А ты хочешь оправдать моральный оппортунизм?

– Да нет. Где-то есть грань между твердостью устоев и догматизмом. Я не знаю, я просто хочу, чтобы свобода пришла к человеку изнутри, а не от Господа Бога или от политического пройдохи.

– Тимур, не время спорить – какая жалость, что там, в горах, мы не пользовались нашим досугом для разговоров! Так всегда – жалеем о том, что бездарно потратили. Давай, коли решил, беги. Ты прав по-своему, я – по-своему, не буду тебя держать. Может, и впрямь ускользнешь. У меня есть адресок, запомни, туда можешь прийти в любое время, скажешь, что от меня. Тебе помогут. А как ты отсюда выйдешь?

– Есть одна идейка.

Глава 3

Порядок и хаос

В царствование последнего русского императора, Николая кровавого, канонизированного православной церковью в качестве святого великомученика, было заведено такое правило: в тюрьмах, где сидели политические, охрану меняли каждые два дня. Чтобы пламенные революционеры не распропагандировали темных солдат в ненужном направлении. В наше время в отдельных медучреждениях от такого порядка отказались. А зря. Через пару суток, такой же темной ночью, ворота санатория чуть-чуть приоткрылись, – на щелочку, вполне достаточную, чтобы пропустить двух человек. Вместе с ними – Тимуром и его неверным стражем, не будем его называть, пусть останется инкогнито, – произошла утечка, придавшая новое направление всей последующей истории. Пробежав в темноте километра полтора, беглецы вышли к автобусной остановке на тракте, один проголосовал попутку, а другой остался ждать автобуса. И минут через двадцать благополучно укатил в другую сторону.

Тимур благополучно добрался до города, снял у бабки с автовокзала комнату в пустующей квартире, купил себе новую одежду и запустил бороду с усами.  Узнать его было теперь непросто, да и кто его мог узнать – родных и знакомых у него давно уже нет, все фотографии на документах – совсем старые, а в этот раз его  видели три- четыре человека – ну не будут же они бегать за ним по улицам! Теперь надо было передать сообщение – по электронной почте, коллегам. Но у бабки компьютера не было… Отправился он по дедову адресочку – Дегтярный пер. дом 11, кв. 7. Но там уже давно никто не живет, весь дом занят каким-то мрачным офисом. А внизу – китайский ресторан.

Хотя в Интернет-кафе Тимур идти и опасался, – их ведь не так уж и много в городе, там вполне могли устроить ловушку, – но, в конце концов, решился. К счастью, он помнил адреса нескольких своих коллег и в стране, и за границей, и разослал короткую информацию не о хищнице, а о деде и Тане с Женей.

Кафе  – нет, не само кафе, а обстановочка – кольнули и раздосадовали. Тимур давно уже не юноша, но старым валенком и прелой гнилушкой он себя не ощущал. А тут на него – даже скорее мимо него, сквозь него, так глянула размалеванная малолетка в пирсинге, татуировке, черно-зелено-малиновых волосах – или что там у них вместо волос – и что-то сказала на языке современных городских дикарей, чего понять было не только невозможно, но и вряд ли нужно – что он обомлел от неожиданности. Как в детстве, когда мальчишки, бывало, дразнились, – ничего по нашим меркам особенного, но сверстник готов или плакать от обиды, или лезть в драку.  Его просто вычеркнули из списков, даже не спросив, на какую он букву. «Неужели уже все всё знают, может у них из-за хищницы нервный срыв? А что, Интернет под рукой?» – размышлял Тимур. Хотя потом он понял, что девахе совершенно наплевать, что там будет через полгода – да ей плевать и на завтрашний день. То ли от травки, то ли от молодежной культуры, замешанной на травке, инфантилизме и невинной порочности. «Так что радоваться надо, что тебя не отнесли к «нашим»» -успокаивал себя Тимур по пути домой.

Последствия утечки не заставили себя ждать – в кабинете, в котором мы были свидетелями доверительного разговора двух вип-персон, уже следующим днем состоялся диалог, настолько выразительный, что передавать его неприлично при любом переводе, но смысл которого сводился к тому, что в таком бардаке нечего никому поручить нельзя, все козлы, ученых не трогать, ждать, и вообще они конкретно лоханулись. Такое впечатление, что собеседники даже поссорились. По крайней мере, наговорили друг другу много лишнего. Хотя, наверное, ничего нового. Поводом для ссоры стала международная телеграмма с наглыми вопросами на иностранном языке: когда и где можно встретится с академиком Фурмановым и его ассистентами, насильно вывезенными из обсерватории в пригородную зону? И что за открытие такое сделал всемирно известный ученый, что его срочно изолировали от научного сообщества?

– Хотя бы этого хорька вонючего поймать, кто убег, и вертухая – лучше мертвым, чем живым! Из-под земли, откуда хочешь! И снова – в землю, гы-гы. Вообще всех там смени, зажрались!

– А с этими тремя, что?

– Да ничего. Пусть лечатся. Поглядим.

Однако порядок есть порядок, не зря он сам возникает из хаоса и сам же себя поддерживает. Одно дело сидеть в кабинетах и раздавать указивки, другое дело – реально управлять конкретными жизненными обстоятельствами. И уж раз заведен был – никто уже и не помнит кем, когда и зачем, – порядок в нашем загородном медучреждении, изменить его не в силах никакое начальство, никакие приказы и вообще никакие посторонние силы. Порядок срабатывает сам. Если нет особого распоряжения главврача, или коменданта, или начальника смены, – а кто враг себе, такие распоряжения отдавать? – все пациенты санатория подлежат полной санации – дело в том, что о существовании санатория никто не должен знать. Выход – либо на самый верх, на ковровые дорожки, в вип-аппартаменты, либо на два метра ниже уровня почвы. Либо полное выздоровление, либо коварная болезнь опять взяла свое.

Так что в кабинете, куда нам больше заглянуть, надеюсь, не придется, опять разыгралась неприятная сцена. Хозяин кабинета не кричал, не бранился, не топал ногой, нет. Он холодно смотрел, шипел змеей, унижал и издевался.

– Что ты вообще можешь? – три раза подряд – то убегут, то помрут, а если они еще и оживут где-нибудь, а? Молчи, козел. Предателя так и не поймал? Недоделок. Так. Вынь все из карманов, все вот сюда. Так. Снимай штаны. Носки. Трусы. Нет, пиджак оставь. Пойдешь напротив, на улицу, в киоск, да-да, возьмешь мне пачку  «Парламент Лайт». Я в окно буду смотреть. Потом решу, что с тобой делать. Пошел.

– А деньги?

– А зачем тебе деньги, привыкай жить без денег, от них вся порча, гы-гы. Пошел, быстро, плесень.

И при всем динамизме и эмоциональной нагруженности сцена теряет для нас всякий интерес – то ли потому, что интерес переместился на улицу, к табачке, –  нечасто такое можно увидеть, – то ли потому, что вип-персонажи в нашей повести уже больше не нужны, то ли потому, что они в самом деле совершенно неинтересные. Решайте сами. Да и вообще дальше нам будет не до литературных фокусов и фантазий.

Глава 4 (начало)

Тимур

Его история – и вполне закономерная, и в то же время уникальная, как почти у каждого из нас, – складывалась как мозаика из кусочков стандартной жизненной смальты в некий узор, может быть и задуманный кем-то, но получившийся, тем не менее, спонтанно. Рос он обычным городским мальчиком, учился на 2, 3 и 5 – если, конечно, было что-то интересное в школе. Хотя вряд ли, кроме его любимых занятий, неинтересно было все – свекольно-грязная громада школы высилась над кособокими домишками, как бастион муштры, скуки и гнета, как фальшивый оплот дидактики и государственности в сереньком рабочем районе. Тимур почему-то запомнил директрису школы – огромную тучную еврейку, вечно гневливую, мощным голосом выкрикивающую нормы школьной жизни «Не бегать!», «Не шуметь!» «Не стоять у стены!» И еще какие-то, настолько же абсурдные, насколько и важные и обязательные к исполнению. Директриса была на хорошем счету у районного начальства, может, у нее и были какие-то управленческие таланты, но детей она ненавидела всей своей экзотической душой и не в силах была это скрыть. Врожденную греховность человека она, видимо, решила выжигать огнем в самом нежном возрасте, когда детям так нужны любовь и забота. Плюсом такой педагогики были надежные заборы, выросшие в детских душах, куда ни взрослым, ни их идеологическим святыням ходу не было. Мальчишки, как водится, взахлеб читали под партой приключения, фантастику и исторические книжки, мастерили кораблики и самолетики, радиоприемники и телескопы. Вот эта страсть к дальновидению и привела Тимура сначала во дворец пионеров, а потом в университет, где он оставался аспирантом ровно до того дня, когда сердце, разум и друзья не призвали его на фронт демократических преобразований в масштабе всей страны, а стало быть – и планеты. А что, к таким категориям астрономия вполне адаптирована, даже Золотого петушка принес царю Додону звездочет.