Тарзан и Сашка

Это был успех, пусть незначительный, но все же! И класс, в благодарность за усердие шута, даже немного всколыхнулся и пошумел. Теперь главное не останавливаться на достигнутом. Обрадовавшись, Коля собрался одарить Севу новой порцией веселых тумаков, но ему не позволили:

– Эй ты! – раздался чей-то резкий, звонкий окрик. – Отстань от него!

Сивушкин оторопел и невольно втянул голову в плечи. Что такое? Кто это может быть? Будучи человеком осмотрительным, он знал, что шутки иногда оборачиваются совсем не шуточными последствиями, и нужно уметь просчитывать их результаты вперед. Окинув взглядом класс, Коля убедился, что опасности нет, никто из присутствующих не выражает неудовольствия, и только новенькая сидит, поджав губы, и таращит на него свои огромные зеленые глазищи. Какая же она все-таки некрасивая! Никогда прежде он не разглядывал ее так внимательно. Замухрышка, обитавшая на задворках класса, того не стоила. Но если это она, то как посмела!

От возмущения перехватило дыхание. Обиднее всего было, что одноклассники только сейчас по-настоящему проснулись и ждали в напряженном внимании – что же теперь произойдет, словно прежние старания ничего не стоили. Зря они так. И новенькая напрасно все затеяла, не знает, с кем связалась. Пожалеет!

В запаснике Колиной памяти хранилось много крепких слов и выражений – в этом ему не было равных. Но слово, произнесенное им, никто не запомнил, потому что новенькая неожиданно вскочила и в прыжке, прочертив в воздухе параболическую дугу, въехала Сивушкину кулаком в глаз. А потом принялась дубасить его так залихватски и сноровисто, точно боксер спортивную грушу. Застигнутый врасплох, Коля не сопротивлялся и только в ужасе прикрывал голову руками.

В полнейшей тишине несколько секунд отчетливо раздавались шлепки плотных ударов. После чего новенькая отпрянула и так же стремительно вернулась на прежнее место, погрозив напоследок кулаком. Коля хлюпал разбитым носом и растирал слезы, он был похож на мокрого воробья с торчащими во все стороны перьями.

Никто в классе не заметил, когда вошла Галина Васильевна. Она появилась в дверях – высокая, статная, суровая, в серой узкой юбке и бежевой сорочке, выразительно облегающей мощный бюст. В толстых линзах очков глаза, увеличенные диоптрией, казались неживыми, оловянными.

– Коровина! – прогремела учительница металлическим голосом. – Чтобы завтра же родители были в школе!

* * *

Утром Сашка проснулась как обычно, встала, приготовила завтрак – любимые гренки с золотистой хрустящей корочкой. Поела, сложила учебники в портфель. Но в школу не пошла, а, выйдя из дома, двинулась мимо огородов, плетней, сараев, деревянных изб с заколоченными крестообразно окнами, через луг к опушке леса, раскинувшегося на склонах широкой балки.

В лесу, возле болотистого пруда, с родниковой целебной – как уверяли местные жители – водой, Сашка любила проводить время. Когда-то в этом сказочно красивом месте, похожем на маленькую горную Швейцарию (балка, сплошь покрытая густой растительностью, растянулась на многие километры), был разбит парк культуры и отдыха. Работали аттракционы, детские площадки, концертная эстрада, продавали мороженое и сладкую вату. Это было давно. Теперь парк запустел, лес оккупировал все, что благоустраивали люди.

Сашка бродила по заглохшим аллеям и представляла, что идет по заколдованному городу. Из кустов полыни вставали ржавые фермы, скелеты каруселей, остовы киосков, похожие на изъеденные огнем домики. В них жили добрые гномы. Но пришел злой волшебник и предал все огню. Жители убежали, город опустел, все, что уцелело после пожаров, истлевало, превращаясь в прах.

Сашка мечтала вернуть городу жизнь, чтобы над крышами вились голубые дымки, а в окнах горел свет, чтобы заработали детские аттракционы. Но для этого надо сразиться с колдуном и победить его. Вооружившись палкой, она искала злодея в зарослях тальника на берегу пруда, в гуще колючих кустарников, спускалась на дно оврагов, по склонам которых змеились оголенные мохнатые корни. Она так увлеклась, что позабыла о времени. Спохватилась, лишь когда на кущах лохмотьями повисли сумерки. Домой вернулась в седьмом часу – небо над поселком потускнело и стало лиловым.

Дед Матвей встретил на крыльце:

– Где тебя черти носят? Учеба, когда уж кончилась?

– Я с подружкой гуляла, – не моргнув глазом, соврала Сашка и прошмыгнула в комнату.

– Вот и картоха таперича холодная. И чай простыл…

Сашка гремела посудой на кухне, разжигала плиту.

"А все-таки здорово, что я вмазала этому рыжему злыдню, – думала она. – Не будет больше слабеньких обижать"

2

Вор-рецидивист Иван Солохин вернулся в родной поселок поздней осенью. Улицы с кривыми заборами и просевшими домиками встретили его тоскливой тишиной, реликтовой грязью и колючей изморосью. Возле низенькой избенки с проржавевшей крышей, Солохин остановился, докурил папиросу, пряча тлеющий огонек в шершавой ладони, отворил калитку и вразвалку зашагал к крыльцу…

– Ну, здравствуй, батя. Не признал?

– Иван, ты что ль? – ахнул старик.

Узнать в немолодом уставшем человеке сына было нелегко. Исчезли развесистые кудри, сметенные седым ежиком, выцвели глаза. На лице выделялись скулы, придавая ему неукротимо злое выражение, и мощный подбородок.

Дед Матвей долго кряхтел, будто тащил на плечах полный мешок картошки, отстраненно поглядывая на сына. Было непонятно – рад он ему или нет?

В детстве Ваня Солохин мог легко без подручных средств взобраться по стене многоэтажки и, не потревожив соседей, не разбив стекла, пролезть в узкий проем форточки. За эту неслыханную ловкость его прозвали Тарзаном – в честь популярного киногероя. Если бы Ваня нашел применение своему таланту, скажем, в цирке или в спорте, судьба сложилась бы иначе. Но первыми его способности оценили блатные. Получив от них благословение, Иван попал сначала в детскую колонию, потом во взрослую тюрьму. За решеткой, чередуя годы заключения с короткими отлучками на волю, Тарзан провел большую часть жизни. В пятьдесят лет он серьезно заболел: мочился кровью, корчился в спазмах и, глядя в тюремное окно, отсчитывал свои последние дни. Но случилось невероятное: недуг отступил, может, затаился, решив понаблюдать за тем, что его подопечный будет делать, получив отсрочку. В том, что болезнь рано или поздно вернется, прямо говорил тюремный врач – а лгать-то ему какой резон?

Через месяц Тарзан вышел на свободу, но возвращаться к прежней жизни не спешил. Ему не давало покоя его чудесное выздоровление. Это неспроста, рассуждал он, это, по-видимому, знак свыше. Тарзан верил в Бога только в такие моменты, когда судьба поворачивалась к нему спиной и ему жестко перепадало. Но стоило ей проявить благосклонность, смилостивиться, и он забывал о вере. Сейчас было другое дело: ему подарили жизнь! Вот только зачем, для какой надобности, а главное, что потребуют взамен? К бескорыстным дарам он относился с подозрением.

Оглядевшись в городе, Тарзан обнаружил большие перемены. Пока он сидел в тюрьме, в стране, как в чужой квартире, умело поработали домушники. На свалке выпотрошенного государственного имущества мелкая по разряду, но многочисленная по составу гвардия жуликов растаскивала то, что еще уцелело и бесхозно валялось под ногами. Наблюдать за происходящим было скучно. Что-то ушло от Тарзана вместе с болезнью – пропал не то чтобы азарт, а, вообще, желание что-либо делать. Он мог часами сидеть и смотреть в окно, не шевелиться и ничего не чувствовать.

Мысль о родном доме пришла внезапно. Он вдруг вспомнил и удивился, что у него – оказывается! – есть дом, семья. Неприятная, как зудящая боль, тоска овладела им, и он решил поехать на родину. Правда, не знал, жив его отец или уже лежит в могиле.

На привокзальной площади встретил Штыря, давнего приятеля, очень возбужденного – то ли от алкоголя, то ли от наркоты. Тот все время озирался и похохатывал без всякого повода, и смех его был похож на туберкулезный кашель.

– Что-то, Тарзанчик, ты раскис. Глянь, какие дела проворачивают умные люди. Наше время пришло! Золотое! Ха!..

Штырь был вором, сумевшим приспособиться к новым экономическим условиям, и этим гордился. Он рассказывал о своих успехах, красиво привирая, а Тарзан слушал и думал, что все это неправильно: вор не должен становиться торгашом, не должен лезть во власть. Западло нарушать воровские законы. Кто это делает, больше потеряет, чем приобретет.

Родной поселок показался ему тесным, скукоженным и очень бедным. Отец изменился, постарел, у него согнулись плечи и заострился нос. Встреча вышла невеселой, и Тарзан пожалел, что приехал. Но когда отец выставил бутыль первача, миску соленых огурцов, шинкованной капусты, шваркнул на стол шмат сала, когда они выпили, и старик, смачно крякнув, забалаболил о политике, о ценах, о больных ногах, о соседях, о сестре Верке, Тарзану стало хорошо и покойно. Он уже ни о чем не жалел.

* * *

Первый раз увидев Сашку, Тарзан подумал: «Странно, зачем тут ребенок? Должно быть, соседский. Отцу одиноко, вот он и приваживает чужих скуки ради.» О том, что у сестры дочь, он не знал. Когда понял, что эта кнопка, с тонкими как спички ручками и ножками, его племянница, удивился. Но ничего больше не почувствовал.

Сашка без устали носилась по комнатам и без умолку болтала. В школе замкнутая и угрюмая, дома преображалась. Дед Матвей не поверил бы, что стрекоза (так он называл внучку) может несколько часов кряду сидеть, не раскрывая рта. Сашка выговаривалась в судорожном нетерпении – как бы чего не упустить! Сыпала все, что знала, без разбора: кошка Дуська приволокла мышку и таскала ее по дому; соседская девочка Аленка разбила коленки и ревела ревмя, так что пришлось утирать ей сопли; в магазинах вновь подскочили цены, и тетя Нина, соседка, грозя в пустоту кулаком, срываясь, кричала: "Чтобы они, суки, пожили на одну нашу зарплату!". Но кто эти суки, не уточняла.

Взахлеб делясь новостями, Сашка смотрела на деда, не выпуская из поля зрения Тарзана, который ей ужасно не нравился. Ну не может этот плешивый, некультяпистый мужик быть родным братом ее красавицы мамы! Ну не может!

На другой день Сашка повела новоиспеченного родственника дальним переулком на пустырь, где часто и подолгу ошивалась местная шпана.

– Да кудыть она тебя прёт! – гудел старик. – Не слухай ты эту стрекозу, голову она морочит!

Но Тарзан ухмыльнулся и пошел.

Сашка собачонкой бежала впереди, показывая дорогу и оборачиваясь через шаг – не передумал ли дядька?

Пришли. Возле ржавых гаражей, сбившись в кучу, галдели, курили, плевались и матерились подростки. Увидев взрослого мужика, примолкли, напряглись.

– Вон тому, лопоухому, врежь как следует, – сказала Сашка, тыча пальцем в долговязого паренька, с сизым, то ли от холода, то ли от курева, лицом. – Уж больно задается, сволочь!

Тарзан развеселился – что будет дальше?

Сизый пацан быстро смекнул: зрачки вцепились в коренастую фигуру незнакомого мужика, оценивая шансы, решил не рисковать. Также рассудили и его товарищи. Тарзан не успел и пальцем шевельнуть, как компанию сдуло ветром. Мальчишки улепетывали, а вслед им летел трескучий, разухабистый мат. Сашка ругалась с такой изощренной виртуозностью, что Тарзан только руками развел.

– Тебе сколько лет, кнопка?

– Десять, а что?..

– Выпороть бы ее, стерву, как следует, да не могу, – жаловался старик, сидя на кухне и шумно прихлебывая из блюдца крутой кипяток. Чай он пил всегда вприкуску. – Ты бы, Иван, взялся за нее, а то растет как сорная трава.

– Выпороть? Ну ты скажешь, батя. Ты нас с Веркой сроду не бил.

– Вот и плохо, что не бил. Вот и плохо…