Я у ствола его бурьян
в премудрости сынов,
теперь я осени Баян,
у запятой от снов.
***
По Москве по острой, кожаной,
по бульвару всех времён,
где картины жизни вложены
в запах красок и имён,
шли картинно, боголебствуя,
отбиваясь от икон,
в головах не видно следствия,
ищут тьму, её наклон.
Музыканты словно взбешены,
барабан без тормозов,
все по детству были крещены,
на груди крестов мазок,
у гитары струны в венчиках,
Open-G играет бунт,
на колках они для вечности
и в долгу у кельтских рун.
Лифт, кабина семя злачное,
подскочил под небеса,
мавзолея жизнь калачная
в круг народная краса,
подивились, руки взмылены,
в поясах все тормоза,
а глазки, дверного филина,
в спину рогом, как коза.
Тут такое уготовлено…,
сарафаны на глаза,
вниз по кнопкам, клеть альковами,
не включая кнопку за.
Дождь грядой, летит торговыми…,
зонт влетает в переход,
мокрые как уголовники,
полицай прикрыл отход.
***
Тот человек от Пушкина в меня
идёт и поднимает гневно ноги,
я превращаюсь в заповеди дня
и забиваюсь в рваненькие слоги.
Что тот гигант, покинувший музей,
он медный гость, он всадник не гуманный,
в нём зеленеет злость, он ротозей,
из века он посыпан светом манной.
Вот Летний сад весь в кружеве оград,
белеют статуи и звуки льются,
я им не очень в это время рад,
но лучше с ними без кавычек слиться.