Взрыв. Прошлое. Настоящее. Будущее.

Осталось всего одна коробка, и там могли забыть многое. На самом верху лежит косметичка с резинками, шпильками и прочей мелочью вроде ножниц, она, как и всегда, была собрана. Ниже две бутылки шампуня и книги. «Всего один день», одна из моих самых любимых, «Грозовой перевал», который мне никак не хватает терпения дочитать и «Гордость и предубеждение». Эту книгу я люблю больше остальных еще и потому, что она мамина. Но она очень потрепана, будь переплет бумажным, давно бы развалилась. Пилоту просто не могло прийти в голову ее взять, учитывая то, что в день, когда я якобы поехала за Джоном, она лежала у меня под подушкой. Я вспоминаю, что запихнула ее под подушку при Сэме, наверное, он мог передать, чтобы книгу забрали, зная, как много она для меня значит. Следующими я достаю старые папины часы в кожаном мешочке, которые давно уже не идут. Они вообще лежали в шкафу за коробками с чаем, по которым трудно догадаться, что это чай. Найти их было просто невозможно. Если только не знаешь, где и что искать.

Подозрение перерастает в уверенность, и я оглядываюсь на коробки. Вещей у меня не так много, да и при каждом переезде я что-нибудь выбрасываю, потому что ходить несколько раз не хочется. Взято только то, что для меня важно и необходимо, даже если бы я поехала сама, взяла бы тот же самый набор. Оставила бы шлепки, порванные шорты и не стала бы брать кастрюли с тарелками, но обязательно бы взяла книги и зимние ботинки.

Сэм видел, как я собираю вещи тысячу раз. Он даже, бывало, напоминал про то, о чем я уже забыла. Пилот не мог собрать эти вещи так, даже если бы Сэм ему все это рассказал. Пилот бы наверняка захватил будильник или небольшое зеркало, которое лежало на столе. Он мог подумать, что мне нужно одеяло или маленькая елочка, которая уже была в квартире, когда я туда перебралась. Сэм – нет. Сэм точно знал, что взять. И вещи мои собрал тоже он.

Мой разум почему-то отказывается реагировать, и, вместо раздумий, я кладу папины часы в карман, беру со стола коробку и направляюсь на кухню. Там никого, кроме Силен, заваривающей кофе, нет. Она предлагает и мне, но я отказываюсь, и, оставив коробку на кухонном шкафу, решаюсь спросить, так, для уверенности.

– А ты не знаешь, кто ездил за моими вещами?

– Догадалась? – не оборачиваясь, интересуется Силен так, словно я должна была понять все гораздо раньше.

– Что-то вроде того.

– Он надеялся, что ты не узнаешь. – замечает Силен.

– Ну, для человека с такой точностью собравшего мои вещи, это он зря.

Силен поворачивается ко мне, пожимает плечами и отпивает кофе. Я молчу, а в голове почему-то пусто. Ну и что с того, что он собрал мои вещи? Отчего мне так не по себе?

– Может, зря ты так с ним? – окинув меня задумчивым взглядом, спрашивает она.

– Ну нет.

– Дело твое. Я тут надумала научиться управлять хаубердом, сегодня мой первый урок, не хочешь тоже попробовать?

– Ну нет, – во второй раз отвечаю я столь же категорично. – это не просто плохая идея, это настоящее самоубийство.

– Как ни странно, Итон думает точно так же обо мне. – допивая кофе, Силен играет бровями поверх чашки, демонстрируя свое полное презрение к мнению Итона. Впрочем, упрекнуть мне ее не в чем.

Когда Силен уходит, я сразу жалею, что не приняла ее предложения, потому что мысли тут же занимает Сэм. Правильно ли я поступаю, избегая его? Может, я просто перегибаю палку? Желая избавиться от этих мыслей, я выхожу из дома, надеясь хоть чем-то себя занять, и вижу, как Джон снова тренируется у дуба. Брук, как и всегда, рядом, не сводит с него пристального взгляда. Она учит его контролю, но пока безуспешно. Стоит ему разозлиться, как все вокруг начинают видеть не самые приятные вещи (я испытала пауков, это было отвратительно), но если он старается показать что-то специально, то у него ничего не получается.

На этот раз я устраиваюсь подальше, в тени дуба Элис и, подтянув колени к груди, наблюдаю за тренировкой. Если подумать, то наблюдать было особо незачем, Джон только корчит рожи и сжимает кулаки, но больше заняться нечем: Силен занята, а где Мишель я не знаю. Ответ на этот вопрос у меня появляется через пару минут, когда я слышу за спиной голоса и, обернувшись, вижу Гаррисона и Мишеля.

– Как продвигается? – спрашивает Гаррисон.

– Как видишь, не особо. – отвечает за меня Мишель и направляется к Джону, а Гаррисон садится рядом со мной.

– Ты видела сегодня Силен? – спрашивает Гаррисон.

– Да, она должна быть рядом с хаубердами.

Он стискивает челюсть и кивает: «Ясно». Меня подмывает спросить, что же между ними происходит, но я молчу, потому что мне бы точно не понравилось, если бы кто-то стал выпытывать про мои отношения с Сэмом, к тому же, у меня не остается времени на то, чтобы спросить: едва подойдя к Джону, Мишель толкает его.

Я тут же вскакиваю на ноги, а Мишель, повернувшись, говорит:

– Дай ему хоть раз постоять за себя самому. – и снова толкает Джона.

Джон ошарашено смотрит на Мишеля, а тот продолжает его толкать. Мне странно на это смотреть, но что-то заставляет меня его послушаться. Еще через несколько толчков, от которых Джон отступает назад, Мишель замахивается, а я уже готова вмешаться, наплевав на то, что Джону, в принципе, ничего не угрожает, но вдруг замирает. Я бросаю взгляд на сосредоточенное лицо Джона, в ту же секунду раздается громкий визг Брук и восклицание Мишеля:

– О, пауки! Круто!

Джону, видимо, это не понравилось, потому что Мишель довольно добавляет:

– Огромная змея, уже лучше.

Так видения сменяют одно другое, но каждый раз комментарий Мишеля скорее довольный, чем напуганный. Только вскоре он хватается за голову и кричит:

– Стой! Стой! Джон, хватит.

Джон мгновенно расслабляется, но Мишель не сразу восстанавливает дыхание. Через минуту он хлопает Джона по плечу и хвалит:

– Молодец, малыш.

После этого дела у Джона идут куда лучше, а Мишель объясняет все просто – каждому нужен толчок. Я вспоминаю кровь на белом полу кухни и соглашаюсь. Каждому нужен толчок.

Еще несколько дней проходят, но я совсем не замечаю быстротечности времени: мне некогда. Днем я обычно с Джоном, вечером постоянные посиделки у костра со всеми, ложусь я поздно, встаю рано, потому что на острове почти никогда не бывает тихо. Честно говоря, я удивлена, что мне вообще удается уснуть. В это утро мы с Силен, которая решила отдохнуть от хаубердов, валяемся на пляже, пытаясь загорать. Купальников у нас нет, поэтому мы просто стягиваем футболки и в нижнем белье ложимся на песок.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, когда к нам, хитро улыбаясь, подходит Джон, а я нехотя сажусь.

– Иззи, у меня для тебя сюрприз.

– Что такое?

– Вы бы оделись. – смущенно предлагает он. Силен хохочет, но натягивает футболку, с интересом уставившись на Джона.

– Прекрати, – бурчу я. Они одинакового пожимают плечами.

– Ну, так что за сюрприз?

– Сейчас вернусь.

Спустя пару минут на пляже появляются Сэм, Мишель, Итон, Элис, Кайла и незнакомый мне парнишка лет четырнадцати, и становится понятно, почему он просил нас одеться.

– Помнишь, я обещал показать тебе что-нибудь хорошее, как только научусь? – начинает Джон, и я киваю. – Так вот, я решил показать это всем. Потому что это действительно хорошее.

Мы все киваем, подбадривая его, и Джон закрывает глаза, выдыхая. Сначала ничего не меняется, все тот же пляж, все то же море, потом на горизонте появляется какое-то пятнышко, которое постепенно увеличивается и превращается в лодку. В ней сидят мужчина и женщина, но как только я понимаю, кто они, я делаю судорожный вдох и пячусь назад. Лодка все ближе и ближе, а я замираю, отказываясь верить своим глазам. Когда она уже почти у берега, мужчина спрыгивает прямо в воду, помогает спуститься женщине, и они вдвоем идут к нам по колено в воде.

Мама и папа.

Это невозможно. Во мне борются отчаянное желание поверить и боль факта, что я видела их мертвыми. Пусть только маму, но я знала, что папы тоже больше нет. И сейчас знаю.

Папа делает шаг ко мне, и я отступаю. Черты его лица смазаны, но улыбка четкая и самая настоящая. Папина. Я в ужасе перевожу взгляд на маму, и, хотя ее лицо тоже расплывается, глаза четкие, такие же, как и у Джона. Они оба подступают ко мне, а я слышу свой собственный крик словно издалека, и, споткнувшись обо что-то, падаю. Мама протягивает ко мне руки, и я уже почти готова сдаться и поверить, но видение исчезает. И я сижу на песке, уставившись на то место, где только что стояла мама.

Вдруг мир снова обретает четкость, и я вижу, как Сэм держит чуть ни плачущего Джона за плечи, Силен склонилась надо мной, а все остальные стоят в стороне. Я хватаю ртом воздух, как будто плача, но слез нет. Колени дрожат, и когда я пытаюсь подняться, сама толком не зная зачем, ноги подкашиваются. Я валюсь обратно на песок, обхватываю себя руками и снова смотрю на горизонт. Там ничего нет. И никогда не было. Совсем рядом раздается тихий вой, и только через пару секунд я понимаю, что вою я сама. Боль, которую я так усердно засовывала поглубже, накатывает на меня с новой силой и все почти так же, как после их смерти. Только сейчас нет тети Анабель, чтобы хоть как-то помочь мне справится. Я чувствую: еще немного и я сломаюсь. Сломаюсь и уже никогда не смогу собрать кусочки того, что осталось от моего сердца.

– У нее шок. – говорит смутно знакомый голос. Кто это? Неважно.

Меня вдруг обнимают чьи-то сильные теплые руки, у тети Анабель руки совсем не такие. Они у нее всегда холодные, даже если она только что мыла посуду в горячей воде.