Немой набат. 2018-2020

– Чует моё сердце, Валюша, такую пакость Подлевский затеял, что произносить страшно. Слова изречённые сбываются. Ты Соснина подробнее порасспроси, ни одной мелочи не упусти. Не обижайся, ты должен понять: у меня сейчас только одно на душе, ты знаешь, чего я боюсь. Как подумаю, озноб колотит.

Но, к удивлению Суховея, ему даже не пришлось задавать уточняющие вопросы. Соснин действительно увлёкся новой ролью и подошёл к делу с такой дотошностью, что копнул до дна.

– Ты как вводу глядел, – начал он, едва поздоровавшись. – Всё шло в точности по твоему сценарию, я с ужасом думал, как бы влип, если бы ты меня не предупредил. Кстати, он до тебя основательно докапывался, с разных ракурсов три захода сделал. Как бы невзначай на фамилию подлавливал. Но это лирика. Понимаешь, Валь, проскочило у него, что плод, который он заботливо выращивает, может перезреть и стать несъедобным, – это его лексика. Потому, мол, есть идея ускорить события. А как? Да очень просто: народ в напряге, от любой искры анархия полыхнёт. Вот и надо искру пустить. Случись в селе пожар, вся Поворотиха дыбом встанет, не до трубы будет.

Соснин говорил резво и невольно ускорил шаг, от чего слегка запыхался. Суховей дружески успокоил:

– Димыч, ты быстрослов, не гони. Давай спокойненько, у нас времени вагон и маленькая тележка.

– Нет, Валя, я здесь ночевать не буду, сегодня же вечерним рейсом рвану в Поворотиху. Но я тебе главное не сказал. После таких заяв Подлевского пришлось поднапрячься. А он, я тебе говорил по телефону, на экстренный случай представил мне своего водилу Ивана, мы с ним в «Засеке» пересекаемся. Я и думаю: а не посмотреть ли мне, чего этот Иван часто в Поворотиху мотается? Путь-то неблизкий. С кем он в селе общается? Увязался за ним осторожненько, он мерс у «Засеки» оставляет и в Поворотихе пешкодралом. И куда же он прётся? Мать твою, он – в дальний тупичок да как раз в тот домишко, где я квартирую. Представляешь? Потом у старушонки своей спрашиваю: кого, Еремеевна, ещё привечаешь? А-а, говорит, прибился тут один блудняк, пьянчужка, фуфлыжничает за чужой счёт, Агапычем кличут. Смирный, не буянит, а мне копеечка никогда не лишняя. На следующий день я никуда не пошёл, сижу в своей келье, жду, когда этот Агапыч объявится. А он только к обеду выполз, видать, с похмелья. Я тут как тут. Жалуюсь: вчера поддал, позарез надо опохмелиться, пошли вместе. Ну а дальше – сам понимаешь. Сперва просвещал меня по части звонарей из тюрьмы, ну, которые с мобильников деньги крадут. А когда поднакачал его, он мне про газопровод и про гравий разобъяснил – я и без него всё знаю, но слухаю. Потом говорю, что мы с Аркадием Михалычем в друзьях. Тут он совсем поплыл и шепчет, будто бы большие раздобытки ему светят, куш в сто тыщ рублей обломится. Через Ивана поступил заказ в нужную ночь кое-где спичкой чиркнуть. Завтра, мол, Иван подспорье привезёт. Я ему: ты уж Ивану не говори, что мы в одном домишке ночуем, мне перед Аркадием Михалычем неловко. С меня – угощение. А сам утречком из кельи ушёл, затаился в укромном месте, там тупичков много. И что ты думаешь, Валентин? Иван ему пластиковую канистру принёс, непрозрачную.

Ты всё понял?

Суховея начала бить дрожь. Не так, как Ангелу Меркель, – внутренняя. Но зубы всё же клацнули. «Глашка! Провидица!» Спросил, не проявляя особого интереса:

– А когда, где, кого? Хоть слегка этот Агапыч намекнул?

– Потому и рвусь в Поворотиху, чтобы подробности прощупать. Температура момента растёт. Твой Подлевский и впрямь великий прохиндей. Мафиозо.

Дома была истерика. Глаша, бросившись на тахту, рыдала в три ручья, проклиная супостата Подлевского.

– Да ничем твой Соснин помочь не сможет! И узнать-то толком ничего не узнает. – Схватилась за живот. – Валька, у меня выкидыш будет, с ума схожу… Тут профессионалы нужны. Сегодня же, сегодня, говорю, мчись с нашей тигрицей к Звонарёву домой. Запрашивай срочную встречу с генералом.

На сей раз конспиративная квартира не была готова к приёму гостей – стол не накрыт. Константин Васильевич сел в кресло нога на ногу, сказал:

– Что-то, Валентин, мы с тобой зачастили. Докладывай.

Суховей, извинившись за то, что обращается не по существу задания, кратко изложил ситуацию вокруг Веры Богодуховой в связи с возможными намерениями Подлевского. Закончил совсем не по уставу:

– Товарищ генерал, риск слишком велик. Если что случится с ребёнком, я себе этого не прощу. Знал, но не принял мер! От одной мысли об этом мозги сводит. Нет, не вправе я допустить злодейства.

Последняя фраза была словно прошением на действия, которые выпадали из логики поведения нелегала, ибо в голове Суховея неотвязно, до болезненности крутилась мысль, чтобы напрямую предупредить Донцова о страшной угрозе.

Выслушав неуставной спич, генерал встал и несколько минут шагал по комнате, заложив руки за спину. Остановился перед Суховеем, ладонями нажал ему на плечи, не позволяя подняться с кресла.

– Сиди! – Ещё раз прошёл до окна и обратно. – Спасибо, Валентин. Когда в деле, мы о посторонних факторах обычно не думаем. Ты подумал… А знаешь, о чём я сейчас думаю? – Сделал упор на «я». – Я думаю о том, что пока в нашей Службе есть такие люди, как ты, мы любые горы свернём. Спасибо!.. Времени у меня в обрез, могу сказать лишь одно: вопрос мы обмозгуем и решим его без твоего участия.

– Он всё понял, Валя! – ликовала дома Глаша.

– Что же тут не понять? Я всё объяснил чётко.

– Да нет же! Он понял, что ты готов действовать сам. «Без твоего участия» – это дорогого стоит. Сегодня вторник… Значит, так: в субботу едешь в Поворотиху, надо своими глазами глянуть, что там происходит. Предупреди Соснина, чтобы телефонировал о Подлевском, если он в субботу объявится, желательно предотвратить вашу случайную встречу. Да, и пусть о его водителе не забудет, этот Иван мог тебя раньше видеть. Риск есть, но если что, как-нибудь выкрутишься. А навестить Поворотиху надо.

На удачу в тот день ни Подлевский, ни его шофёр в Поворотиху не приехали. Руки у Суховея были развязаны, он первым делом заглянул в «Засеку» и чуть не остолбенел. За дальним столиком лицом к входной двери, словно ожидая его, стоял Серёга Кушак, в зеленоватой ковбойке, в афганской таблетке – он всегда носил береты. Рядом какая-то девица, стриженная коротко, под мальчика, и низкорослый чернявый мужичонка, который по сравнению с высоким Серёгой казался совсем приземистым.

Кушак, увидев Суховея, бровью не повёл, продолжая неразборчивую пивную болтовню, и Валентин прямиком направился к барной стойке.

– Здравствуй, красавица. Скоро осень, а ты расцветаешь. Не узнаёшь?

– Лицо знакомое, да разве всех вас упомнишь? Этот год чтой-то особо много новеньких у нас объявилось.

Суховей, объяснив, что за рулём, проездом и торопится, заказал эспрессо из автомата, взял пачку вафель. А когда повернулся, чтобы приискать места, увидел, что Серёга за столом уже один и призывно машет – не рукой, а только пальцами. Подумал удовлетворённо: «Константин Васильевич дал самый лучший вариант. Прислал человека, с которым мы раньше работали в паре, чтоб всё стало ясно с первого взгляда, – в буквальном смысле с первого взгляда».

– Для прикрытия я не один, она этого жмурика на улицу увела, – объяснил Кушак. – Жмурика зовут Агапыч, как-то связан с Подлевским, что-то знает, но нет подходов для раскрутки.

Они слишком хорошо понимали друг друга и, не теряя ни секунды, перешли на профессиональный язык.

Суховей тихо сказал:

– Короленко, двадцать четыре. Через адрес намекни, что тоже в деле. Сообщая об опасности, упомяни фамилию Подлевского. Обязательно!

Он залпом опрокинул чашку кофе и пошёл к выходу, приветливо помахав рукой барменше Валентине.

В Поворотихе ему делать уже было нечего.

Глава 21

Донцов прилетел из Ростова в четверг, надумал трёхдневный выходной, а потому сразу помчался в Поворотиху, предварительно заскочив в «Азбуку вкуса» и основательно затарившись. Ростовский завод на ура сдал Синягину партию станков, и Виктор наметил отпраздновать это событие. Правда, уже на трассе сообразил, что гостям новость о станках для Синягина вовсе не в радость, и нашёл другой повод: близкое окончание дачного сезона.

Вера была счастлива внезапному явлению мужа, а Дед обрадовался, как ребёнок:

– Слава богу, прибыл! Уж как я тебя ждал! Вечерком посидим на лавочке над оврагом, потолкуем.

– Нет, Дед, сегодня толковать не будем. Устал с дороги. Сам посуди: сперва из Батайска до Платовского аэропорта, потом самолёт, а затем трасса полтораста кэмэ… Хочу с Яриком повозиться и пораньше спать пойду. Ты вот что: приятелей наших обзвони, пригласи на завтра ужинать, отметим конец дачного сезона. Я праздничной снеди с запасом привёз. А после и перетолкуем.

Дед недовольно буркнул:

– Кого звать-то?

– Сам решай, твой выбор.

В пятницу Донцов купался в счастье. Погода выдалась ласковая, они взяли с собой толстое шерстяное одеяло, бутыль кипячёной воды, подгузники, ещё какие-то детские причиндалы – по усмотрению Веры, конечно, термос с кофе, бутерброды и без коляски отправились на лесную опушку. Расстелив одеяло в тени выбежавшей из чащи ветвистой берёзы, отчаянно радовались жизни и строили планы на ближайший год. Они впервые были наедине друг с другом: папа, мама и Ярик. Семья!

Вернулись домой только к четырём часам, когда Антонина уже накрывала стол в горнице.

– Значит, кого ждём, Дед?

– Загибай пальцы. Ясное дело, Гришка. Ещё Гостева Ивана Михайловича, он часто про тебя интересуется. Ну и Крестовскую Галину Дмитриевну позвал, давно не общались.

– Отлично! В такой компании как рюмочку не пропустить! Но мне сегодня сухой закон заповедан.

– Чего это?

– Дед, только по секрету. Позавчера, накануне отлёта, мы в Ростове о-очень хорошо отметили сдачу станков Синягину. Я об этом умолчу, чтоб Григория не расстраивать. Но у меня железное, – нет, стальное! – правило: после крепкой выпивки три дня в рот спиртного не беру. Вера знает.

– Знаю, знаю, – засмеялась Вера, нянчившая на руках Ярика.

– Тьфу ты! Всех взбаламутил, а сам в кусты, – проворчал Дед.