Немой набат. 2018-2020

Он видел Веру трижды – на похоронах Соколова-Ряжского, в «Черепахе», с Подлевским, и у неё дома, на юбилее. Как ни странно, особенно запомнилась она в «Черепахе». Одетая элегантно – всё в меру и не напоказ, – в очень стильной цветовой гамме: юбка-карандаш синеватой берлинской лазури, почти белая шифоновая блуза с напуском, розово-красный платок, свободным узлом с широкими концами повязанный ниже шеи. Только здесь, почти в одиночестве прогуливаясь по приморской набережной, – прохладная погода не многих располагала к променаду, – Донцов вдруг понял, почему именно тот образ Веры так врезался в память. Ну конечно! Ещё на кладбище его поразила и неудержимо привлекла её одухотворённость. А тот наряд, в «Черепахе», – это же цвета российского флага!

Виктор как бы заново осознал глубину своих чувств: одухотворённым обликом и непростой судьбой Вера словно олицетворяла образ России, величественной, но ещё недостроенной до совершенства Храмины. И только подумал, всё встало на свои места. Вспомнил: после посиделок с Ряжской в «Воронеже», когда впервые узнал о трагедии Богодуховых, ему привиделось, будто борьба за Веру будет вписана в какой-то несравненно более широкий контекст, нежели просто сердечное влечение. Теперь он мгновенно, как в цифровом счёте, сопоставил всё, что знал о ней, включая «наличие» Подлевского, и его бомбило от загадочного итога: речь идёт о поединке с Подлевским. В личном плане он уже взял верх. Но после дискуссий за юбилейным столом ему был брошен тонизирующий вызов. Подлевский – не просто оппонент, это симптом, воплощение российской либеральной болезни. С этим спесивым бычком в томатной соусе, в коллекционных ботинках они не только политические антиподы. Как говорили в дворовом детстве, зуб даю, что их непримиримая ментальная схватка пойдёт на уровне не домашних разговоров, а государственных проектов, затронет судьбы России. Если же трагедию Богодуховых, происшедшую по вине старшего Подлевского, хорошо ураганившего в 90-е годы, сопоставить с видами его наследника на Веру…

Виктор чуть ли не конвульсивно плюхнулся на ближайшую скамейку – они тут через каждые двадцать метров, – дыхание участилось, в голове сумбур, сквозь который, словно тонкий луч солнца, как раз в эту минуту ударивший через окно в пелене облаков, висевших над морем, пробилась догадка: ему изначально чудилось, что в истории с Верой будет много промыслительного, и сейчас эти предчувствия обрели чёткую форму. Соперничество с Подлевским для Донцова становится как бы символом борьбы за будущее России.

Глянув на часы, Донцов заторопился в огромное, словно круизный лайнер, здание Приморского корпуса, лифтом поднялся на десятый этаж и через просторный вестибюль вышел в ботанический парк. Здесь уже бушевала свежая зелень, крупными бело-розовыми лепестками цвела магнолия, белки метались вдоль прогулочных аллей, сторожа санаторных кормильцев с орехами.

Виктор жил в полу-люксе укрытого в парке от летнего зноя корпуса «Сочи» – трёхэтажного, с колоннами, сталинской архитектуры, с фигурными балюстрадами, ограждавшими широкие лестницы, и фонтанами перед ними, с цветными мраморными полами. Здесь издавна лечилась советская знать, у одного из номеров Донцов видел латунную табличку, извещавшую о пребывании знаменитого полярника Ивана Папанина. Поднявшись на свой второй этаж, скинул ветровку, переобулся и по крытой галерее – портику классической архитектуры, пошёл ужинать.

Ресторан «Белые росы», непосредственно в здании, работал по принципу шведского стола, хотя за каждым отдыхающим закрепляли место. Виктора подсадили за столик к пожилой паре, и представившись, он услышал в ответ:

– Мы всегда отдыхаем здесь в мёртвый сезон, – говорил мужчина с небольшой седеющей бородкой, с залысиной, в солидных роговых очках – облик учёного из старых советских фильмов, – который и впрямь оказался профессором «Курчатника».

– Нам купанья и загоранья уже не с руки. Наш рацион – процедуры и моцион, – добавила его супруга, не скрывающая косметикой возраста, одетая скромно, но со вкусом, с соблюдением правил санаторного дресс-кода.

Трижды в день встречаться за ресторанным столом и не разговориться по душам, – такое возможно где угодно, только не в корпусе «Сочи», где лечатся люди одного круга. Тем более, профессор с шутливой и, видимо, привычной оговоркой представился:

– Меня зовут Михаил Сергеевич. Извините за сходство с небезызвестным персонажем, трещавшим о ценностях общечеловеческого свойства, но оставившим неоднозначный след в русской истории. – И коснулся пальцами залысины, намекая на горбачёвскую метку.

Донцову впервые довелось близко общаться с человеком учёного звания. К тому же выяснилось, что профессор, далёкий от публичной политической жизни, чутко следит за властной ситуацией, и его научное мышление позволяет глубоко, нестандартно оценивать происходящее в стране. Застольные соседи быстро нашли общий язык, жадно поглощая свежую информацию, ибо каждый говорил о том, что было внове для собеседника. Вращаясь в разных, непересекающихся слоях общества и по прихоти случая сойдясь за каждодневной санаторной трапезой, они обрушили друг на друга своё понимание жизни. Разумеется, им не хватало застольных бесед, после обеда, уже не обременённые посещением врачей и процедурами, они отправлялись бродить по обширному парку, продолжая беседы. Понятно, в сопровождении Лидии Петровны, которая, как быстро понял Виктор, капитанила в этой приятной паре.

Впрочем, откровенность пришла не сразу. Профессор был эрудитом, обладавшим познаниями в самых разных сферах, а бизнесмен Донцов представлял для него интерес как человек, варившийся в кипятке жизни. Но поначалу Михаил Сергеевич не шёл на политическую глубину, проявляя осторожность и, видимо, желая лучше понять настроения нового знакомого. Блистал эрудицией – глубокой, явно не нагуглил, – но свой аналитический ум держал как бы в засаде.

Когда они прогуливались рядом с дачей Индиры Ганди – она тоже отдыхала здесь, – Лидия Петровна сказала:

– Миша, а напомни-ка, ведь очень умно её отец изгнал англичан из Индии.

– Ну как же! – воскликнул профессор. – Величайшая в мировой истории гуманитарная акция! Виктор, вы знаете, что Махатме Ганди удалось избавить страну от британского владычества без единого выстрела?

– Ну откуда же бизнесмену, утопающему в деловой текучке, ворочать такими историческими пластами?

– Ну как же! Сатьяграха! Обет невзаимодействия! В Индии ткацкие фабрики, пошивочные, метизные – всё принадлежало британцам. Как же избавиться от колонизаторов? Вы, надеюсь, помните полотно Верещагина о неслыханных скорбях восставших сипаев – их усмирили, привязывая к жерлам заряженных пушек. И что сделал великий Ганди? Он призвал народ не пользоваться английскими товарами, не взаимодействовать с колонизаторами. Как это удалось в доцифровую эпоху, ума не приложу. Но удалось! Англичане сперва посмеивались, но скоро их фабрики встали, бритиши не смогли справиться с тихим протестом и ушли из Индии.

– Потрясающе! – воскликнул Донцов. – А ведь неплохой пример для нас, один из ответов на американские санкции: отказаться от навязанной нам субкультуры бигмаков, не брать гамбургеры и колу, разорив жральни «Макдоналдса», не смотреть голливудскую бредятину.

– Пустое! Для соблюдения обета Сатьяграха надо быть индусом, – сказала Лидия Петровна. – У нас народ такой, что не отказался даже от латышских шпротов, хотя свои теперь не хуже. И многовато оплаченных скептиков, особенно в соцсетях, нарочито празднующих непослушание, я бы даже сказала, очагов внутренней иммиграции.

Но профессор после паузы произнёс как бы в никуда:

– А может быть, дело не в народе? Может быть, у нас нет своего Махатмы Ганди? – Снова через паузу, смягчая намёк, добавил с коротким смешком: – Вообще-то у нас нечто подобное происходит, но иначе. Почти двести лет назад Вяземский писал: правительство производит беспорядки, а страна выправляет их способом непризнания. Эта константа и поныне сохранилась, как дважды два – четыре.

– Абсолютно точно! Сейчас у нас так же, – подхватил Донцов, но Лидия Петровна увела разговор в сторону:

– Вчера, как теперь говорят, в топе Яндекса было о начале стройки АЭС в Турции. Всё-таки жаль, Миша, что ты с Курчатовым возрастами разошёлся.

Зато с академиком Александровым знался. Виктор, я вамтакую весёлую правду поведаю, что будете в компаниях рассказывать. Я её услышал в Севастополе, в кают-компании штабной «Ангары», кстати, судна Гитлера, полученного по репарациям. Анатолий Петрович был великолепным рассказчиком, мыслил очень образно. Запомнилось, как он, вспоминая о великой Победе, упомянул «майский визит маршала Жукова в Берлин в 1945 году». Так вот, Александров – творец атомного реактора для подводного флота, проект 613. И когда первую атомную подлодку спустили на воду, осмотреть чудище на север полетели секретарь ЦК Устинов, министр обороны Малиновский и главком флота Горшков. Александров повёл их по лодке, а там светящиеся в темноте фосфорные буковки указывают номера боевых частей – БЧ-1 и т.д. Но дозиметристы так настроили приборы, что поймали даже мизер фосфорного излучения и приказали буковки отвинтить. Устинов одну тайком опустил в карман шинели Горшкова. И на пирсе все прошли контроль, а на Горшкове сирена взвыла так, будто при нём кобальт, в сотни раз усиливающий заражение. Схватил радиацию! Главком побелел как полотно, а Устинов говорит: «В карманах пошарь». Тот буковку нащупал, в сердцах её в море швырнул, но в себя пришёл не сразу. Вот она, можно сказать, онтология нашего атомного флота. История, – опять сделал паузу и шутливо: – Не в изложении Сванидзе.

Посмеялись от души, а потом долго гуляли молча. Донцов чувствовал, что профессору хочется от воспоминаний перейти к суждениям о нынешних днях, но он ждёт либо наводящих указаний супруги, либо удобного случая.

И такой случай представился уже за ужином.

В тот вечер несколько телефонных звонков из Москвы вынудили Донцова прийти на ужин позже обычного, когда профессор и его супруга заканчивали трапезу. Набирая в тарелку различную снедь у ресторанной стойки, он увидел забавную, миниатюрную, мохнатую собачонку – йоркширский терьер крутился около ног женщины, выбиравшей блюда. Бросил на неё взгляд – и остолбенел. Это же Людмила Путина, бывшая жена президента.

Вернувшись за столик, тихо сказал:

– Вы знаете, кто эта дама с собачкой? – кивнул в сторону ресторанной стойки.

Первой откликнулась Лидия Петровна:

– Лицо знакомое, но не могу вспомнить, где я её видела.

Михал Сергеич, поправив очки для верности взгляда, изумлённо шепнул жене:

– Лидуша, это же Людмила Путина. – Что?!

Разглядывать Путину в упор было невежливо, и Лидия Петровна с любопытством украдкой наблюдала за ней, приговаривала вполголоса:

– Терьерчик у неё очаровательный, трогательная собачка, настоящий йоркшир. Его и на руках можно носить.

Когда выходили из ресторана, Донцов спросил у стройной красивой девушки, встречавшей отдыхающих и отвечавшей за постоянное пополнение шведского стола:

– Мы не ошиблись? Эта дама с собачкой…

– Нет, не ошиблись. Она у нас часто отдыхает. С мужем… Иногда обе дочери приезжают. Приятная женщина, простая в обращении. Обслуживает себя сама.

– А примерно в километре отсюда, если ехать дальше по Виноградной, в резиденции Бочаров Ручей работает её бывший муж, – задумчиво сказал Михаил Сергеевич, когда прощались после ужина в мраморном вестибюле, где настенные панно изображали сцены прошлой советской жизни. – И что? Да ничего. Жизнь как жизнь. Люди как люди. На мой взгляд, всё по-человечески. А в Интернете фейерверк фейков, будто она в заграницах. Могла бы, если б хотела. Но зачем? Пользоваться благами свободы личной жизни – именно личной жизни, а не так называемыми земными благами, – в Отечестве гораздо удобнее, чем за рубежом. Там русские – любой национальности – вроде бы и не совсем чужие, но и не вполне свои. Всегда! А мы дома чего-то опасаемся, по своей дурацкой воле живём с кляпом во рту. Как писал поэт: «Молчи, скрывайся и таи и мысли и слова свои».

После того случая профессора словно подменили. Видимо, о чём-то он с Лидией Петровной посоветовался поздно вечером, и на следующий день преобразился, а по мнению Донцова, стал самим собой, желая высказать в общем-то случайному собеседнику то, о чём думано-передумано, что тяготит душу.

– Вчера в вечернем ток-шоу обсуждали ответ на американские санкции. – Виктор хотел высказать свою точку зрения, но Лидия Петровна сразу перебила:

– Мы уже давно телевизионный смрад не смотрим.

– Ну как же! – поддержал профессор. – При советской власти были «глушилки» – мощные антенны работали на частотах «Радио свобода», других западных станций, заглушая их радиошумами. Нынешние ток-шоу – те же глушилки, архаика на новой технологической основе. Информационный шум, стратегия отвлечения внимания, чтобы люди не могли составить истинное представление о происходящем. Я, батенька, в силу научного статуса гурман по части восприятия реалий. В политическом смысле бесприютен, одинок, это моё агрегатное, то есть рабочее состояние. Но мозги-то работают. Представьте, сомелье подчуют водкой. Ну, вкус и потерян. Вот и ток-шоу для меня чреваты. Шоу! Политический бурлеск! Всё по законам жанра: один набор ораторов, заранее известно, кто что скажет, политклоуны, ковёрные, чья задача – молоть чепуху, отвлекая от серьёзных обсуждений. Договорной матч. Возьмите того же Бориса Надеждина – специально держат для разрушения дискуссий. Браться за столь позорную роль можно лишь при хорошем гонораре. Сплошной шмяк-бряк, воляпюк. Общество топят в текучке, не позволяя задуматься о новых смыслах, о главных вопросах развития. Английский юмор в таких случаях требует сказать, что всё замечательно, хотя на сленге извращённой британской изысканности это означает, что хуже быть не может.

Донцов, разумеется, не мог не воспользоваться неожиданным приступом откровенности и спросил:

– А что вы считаете главным?

– Увы, во внешней политике – это одно, во внутренней – другое. Конечно, все «главные» взаимосвязаны, однако требуется в каждом случае их распознать. А без системного научного подхода сие невозможно.

– Но хотя бы один пример, – настаивал Виктор.

– Миша, расскажи про тридцатилетие, – явно по предварительному согласованию разрешила Лидия Петровна.

– Какое тридцатилетие? – удивился Донцов.

– Вот видите, вы даже не поняли, о чём речь, – назидательно сказала Лидия Петровна. – Расскажи, Миша, расскажи.