Немой набат. 2018-2020

Выслушав, Подлевский пришёл в волнение:

– Точка в точку, Дмитрий! Недовольство я и уловил, но не мог сформулировать. Критикуя день вчерашний, он рассчитывает внедриться в день завтрашний и преуспеть в нём. Так?

– Думаю, так. Но мыслит высокопарно, в мечтах парит. Я от него слышал об историческом вызове, стоящем перед Путиным. Сегодня он про исторический вызов, наверное, забыл.

– Интересно, интересно, – задумчиво повторял Подлевский, пальцами выбивая на столе дробь. Он вспоминал страсбургский мозговой штурм, где речь шла именно об этом, о внедрении в новую путинскую команду; как всё сходится! – Говоришь, он подыгрывает возможным новшествам? Интересно… Слушай, Дмитрий, а вот представь, что начнёт выходить газета, которая тоже работает на завтрашний день. Но не захлёбывается в похвалах Путину, как этот Черногорский, а подсказывает, что не сделано, что недоделано, что да как надо сделать. Через критику бояр или же обращаясь напрямую, – это второй вопрос, о нём надо отдельно думать. Главное – подсказывает! Не порочит, а способствует. Если сказать образно, по старосоветски, не «Долой!», а «Даёшь!». Помнишь этот комсомольский клич: «Даёшь Днепрогэс!»?

– Какая газета, Аркадий! Сейчас у печатных СМИ шаром покати – хоть в петлю, на волоске держатся, одно за другим уходят в Интернет. Средств нет в Роспечати устоять.

– Средства тебя пусть не волнуют, средства будут. Ты на мой вопрос ответь.

– Если гипотетически, подобная газетёнка сейчас, пожалуй, в масть. Но я не вижу общественных сил, которые могли бы сегодня такое дело поднять. Да чтоб с деньжищами!

Подлевский загадочно улыбнулся:

– Есть, есть, Дмитрий, такие силы. – Потянулся за бутылкой. – Подвинь бокал, я плесну, выпьем по маленькой.

Когда хлебнули, Аркадий, устойчиво опершись на стол, скрестив руки, сказал:

– Задумана именно такая газета, и стоять за ней будет мощная элитная группа деловых людей. Концепцию издания ещё предстоит продумать, даже названия пока нет. Но суть понятна: не ёрничать, как «Коммерсант», а открыто способствовать возрождению России. В учредителях будут личности крупные. В том числе Председатель

Правления банка, где Борис Семёнович. – Негромко рассмеялся. – Потому мне и предоставили во временное пользование эту квартирку.

Соснин ничего не понимал. В его сознании Подлевский и возрождение России никоим образом не сопрягались. Ну никак! Ещё в Поворотихе за кружкой пива или рюмкой водки из укромного бутыльца – в «Засеке» крепким не торговали, – Аркадий, ничуть не стесняясь, излагал Дмитрию свои густые предпочтения. Он на чём свет стоит крыл Путина за тёрки с Западом и считал Россию страной непоправимо варварской. Подлевский знал, что они оба работают на Боба, и не считал нужным скрывать свои настроения. А год спустя он занедужился возрождением России! С чего вдруг? Что случилось? Понятно, с самим Аркадием случиться на этот счёт ничего не могло, он не из тех, кто способен превратиться из Савла в Павла. Значит, круто изменились обстоятельства. Какие?

Аркадий прекрасно осознавал, какая умодробительная сумятица буйствует в сознании Соснина. Но на руках у Подлевского был козырной туз, и он садистски наслаждался растерянностью Дмитрия.

– Мне интересно твоё мнение о газете. Ты у нас парень о двух головах.

Соснин почесал в затылке, раздумывая над ответом. Подлевский либо блефует – зачем? – либо, либо… Рванул напрямую:

– С места не сойти, ты меня провоцируешь.

– Ха-ха-ха! – заливисто и радостно расхохотался Аркадий. – Провоцирую? А вот сейчас такого леща влеплю, что у тебя и вовсе ум за разум зайдёт, мозги набекрень съедут. – Он помнил, как хитро развёл его в «Засеке» Суховей, подбросив идиотскую мыслишку порадеть за Поворотиху, и лишь потом выложив козыри. И чуть ли не буквально разыгрывал ту психологическую сцену с Сосниным.

– Главным редактором газеты решено назначить тебя.

– Меня?!

– Да, тебя.

Соснин замолчал надолго. Он чувствовал, что за этой словесной игрой скрывается какой-то жуткий подвох, однако здравый ум подсказывал не торопиться с выводами. Если по поводу газеты – просто розыгрыш, ну и чёрт с ним. Похохочем, по бокалу коньяка жахнем, и дело с концом. А вдруг Подлевский не шутит? Тянуться во фрунт перед Путиным?.. Бред какой-то. Но сразу вспомнилось, как Суховей советовал ему отмежеваться от пятой колонны, играть журналиста умеренных взглядов. Мысли путались. Стало ясно: прежде всего надо переговорить с Суховеем.

– Вопрос непростой. Надо его основательно обдумать. Когда нужен ответ?

Подлевский опять громко расхохотался:

– Нет, голубчик, ответ нужен сей мо?мент, прямо здесь.

Весёлый хохот Аркадия, – вроде и не пил, только разок пригубили, – привёл Дмитрия в чувство. Он даже головой мотнул, стряхивая наваждение. Над ним просто надсмехаются, на пушку берут.

Сказал твёрдо:

– Если я обязан дать ответ здесь, немедленно, не раздумывая, то мой ответ – «Нет!».

Подлевский в очередной раз хохотнул, наслаждаясь своим превосходством и предвкушая убойный эффект, который готовился произвести. Плеснул в свой бокал малость коньяка, выпил залпом. Вдруг стал абсолютно серьёзным, даже строгим, откинулся на спинку стула, несколько секунд пристально смотрел в глаза Соснину, испытывая его терпение.

Внятно, с расстановкой слов произнёс фразу, которая объяснила всё – и «метаморфозы» самого Подлевского и глубинные смыслы затеи с изданием пропутинской газеты:

– Дмитрий, вопрос о твоём назначении главным редактором газеты, о которой я говорил, согласован с Бобом.

Глава 15

Из-за пандемии свой апрельский юбилей Иван Максимович Синягин сперва отложил до лучших времён, а потом, как ни досадно, и вовсе, говоря его крутым слогом, похерил. Однако к осени, когда заразная ковид-хворь поутихла и карантинная горячка слегка улеглась, всё-таки решил круглую дату отметить. Семьдесят лет раз в жизни бывает. Для делового человека, не чиновника – у них выход на пенсию словно Рубикон, – семьдесят лет возраст очень интересный. Вроде бы уже с горы поехал, на мафусаилов век замахнулся, но силёнок ещё невпроворот, планов ни на малость не убыло. А уж что до жизненной сноровки, до кладезей опыта и широты знакомств, – пожалуй, самая-самая вершина, любому мозги вправит, бизнес свой крепко в руках держит, до запятой знает. Вот и Синягину не приходилось раздумывать, чем развлечь подступающую старость – весь в делах-заботах.

О канувшем в прошлое пропущенном юбилейном торжестве он сожалел. Хотел широко размахнуться, помимо родственных душ, созвать для престижа и контрагентов, пусть раскинут умом, с каким тёртым калачом, с каким волком травленым ведут бизнес. Но – не судьба. И теперь подумывал юбиляр просто о дружеской встрече с людьми, близкими по духу. Их тоже было немало, однако не звать же всех под гребёнку. И не в числе дело, у Ивана Максимовича был свой, особый счёт, который учитывал не общественный, финансовый и прочий вес человека, а некие самим Синягиным привечаемые личные свойства.

Не ясно было сперва и где собрать друзей. Рестораны, независимо от антивирусных послаблений, отпадали: своим, узким кругом задушевно на людях не оттянешься. Уже почти было решил – в квартире на Химкинском водохранилище, но вдруг передумал: нет, лучше в загородном доме, там веранда широкая, за окнами почти от пола до потолка – сплошь буйная зелень. Да и вообще, дачная безмятежность, она располагает. Вдали от шума городского юбилейные общения приятственней.

А повод-то прежний – семидесятилетие.

Настроение у Синягина было неплохое. Хотя из-за этой чёртовой пандемии экономика падала, опытный в бизнес-делах Иван Максимович понимал, что статистику портит прежде всего временный закат мировой цивилизации услуг и развлечений – в широком смысле, включая торговлю, турбиз, авиа. А производство в основном на уровне, на синягинских заводах санитарные меры сработали, всё шло по графику. Прикидывая, как и что, он не сомневался: сгинет вирусная угроза, и сфера услуг в момент выпрямится – был бы спрос. Страна, наконец, рванёт вперёд.

Не за счёт забитых до отказа салонов красоты, переполненных ресторанов и бронированных до «мест нет» отелей. На собственной шкуре, если считать шкурой свой бизнес, Синягин, – всякие виды видывал, – умевший щупать пульс времени и стрелять глазами по сторонам, подмечая то, что носится в воздухе, почувствовал: за полгода антивирусной драки в России изменилось очень многое. И в первую голову, способ и манера управления. Его опытному взгляду открылось, что экономическая политика в корне изменилась, государство с курса либерального монетаризма поворачивало к подобию госкапитализма. Отличие от канительщины медведевских времён стало не огромным, а грандиозным, решающим. Наверху слишком многое шло по-новому, и это било в глаза, хотя, казалось бы, лично Синягина пока не затрагивало. Клячу чиновного исполнительства словно пришпорили, правда, пока только на федеральном уровне. Дали ход законам, которые, заправляя Кремлю арапа, заговаривая зубы отжившими либеральными мантрами, годами волокитили в прежнем Белом доме.

Конечно, Иван Максимович, варившийся в приэлитном слое, а вдобавок обладавший навыками чекизма, приобретенными в молодости, примечал и лакейскую сутолоку, возникшую в предгорьях властных вершин. На глазах менялось время, и высокое чиновьё с подвохами, интригами и ехидством суетилось в стремлении «остаться при своём». Синягин по этому поводу вспоминал меткое присловье, услышанное где-то когда-то от кого-то: начать с чистого листа проще простого, но как изменить почерк?.. А клевреты-приживальщики персон высшего полёта так и вовсе с ума посходили от тревог за своё будущее. Грянула облава на начальников, баловавших безгрешными доходами, запахло жареным в иных высоких кабинетах.

«Словно чудотворцы-рузвельты у нас появились», – думал иногда Синягин, как говорится, со смешком в усы, которых у него отродясь не было, никогда не носил. Он хорошо знал мировую экономическую историю прошлого века, и происходящее в России начинало напоминать ему знаменитый Новый курс Рузвельта, который вывел Америку из трясины великой депрессии. На одну доску он разные века и страны не ставил, не о буквальном сопоставлении раздумывал. Мысль крутилась вокруг возросшей роли государства, которое, наконец-то, начало устанавливать – спасибо, Господи! – разумные правила деловой жизни. «Если без дураков, глядишь, и Кудрину кудри расчешут!» – мысленно балагурил Иван Максимович. Кудрин, в его понимании, был не конкретной личностью, не министром или старым приятелем Путина, а символом кубышки, мёртвой хваткой державшей экономику. Раньше-то Путин с ним нет-нет, да садился за шахматы, Кудрин сам сказывал. За игрой удобно было лить в уши бухгалтерскую псевдолиберальщину. А теперь Путин, похоже, другие фигуры двигает. Переустроителей российского мира девяностых годов отодвигали на обочину. Да, душой болевший за Россию Синягин уже не ждал и надеялся, как прежде, а твёрдо был уверен, что страна после пандемии станет гораздо сильнее.

В нечастые минуты отдохновения он, вышагивая по кабинету химкинской квартиры, издавна привык останавливаться у окон, смотрящих на водохранилище. На другом берегу, напротив лежали руины когда-то шикарного речного вокзала, завершавшего канал Москва – Волга. Потом здание сталинской постройки потихоньку, ни шатко, ни валко начали реставрировать. А нынешним летом, несмотря на пандемию, работы резко ускорили и недавно водрузили на высоченном вокзальном шпиле огромную сверкающую на солнце звезду, восстановив былую славу памятника прошлой эпохи. Для Ивана Максимовича, прямым глазом наблюдавшего возрождение архитектурного шедевра, обновлённая звезда на его шпиле стала знаком завершения зыбких времён и пришествия новых, победных.

«Чубайсу-то чуб тоже срежут!» – продолжал балагурить Синягин. Впрочем, в отличие от абстрактного Кудрина, пассионарный питерский честолюбец Чубайс, жаждавший громкого признания, был для Ивана Максимовича живым воплощением антироссийского зла, неким социальным мутантом. Карабкался в пророки товарного рынка, а наплодил уйму пороков, изувечивших жизнь народа. Моральный инвалид, он ещё в девяностых сколотил мощный политико-медийный клан прозападного уклона и по сей день остаётся его закулисным паханом. В знающих кругах членов и приспешников этого клана окрестили «говорящим классом», заявления которого охотно и с особой страстью транслируют СМИ, выдавая их за общественное мнение. Но, похоже, и бессудный клан Чубайса вот-вот начнут отодвигать в сторону. Отжили своё. Дней минувших анекдоты. В архив! Или в утиль?

Потому и решил Иван Максимович, пусть задним числом, всё же отметить юбилей, что нежданно-негаданно он совпал с крутыми, хотя не всеми пока распознанными, переменами российской жизни. Потому с особым тщанием и выбирал, кого пригласить, чтобы в дружеском кругу потолковать о сегодняшнем и грядущем. Юбилей Синягин задумал сделать как бы памятной вехой. Запоздалое, но задушевное торжество будет напоминать ему о повороте, после которого время, наконец-то, зашагает в ногу с его всегдашней мечтой о России. Эта основа его генетической памяти уходила на глубину четырёх поколений – дальше прапрадеда он семейной истории не знал, – и Синягин чтил свою обязанность перед предками. Всё же он в сорочке рождён, по божьей милости дожил до чаемых дней. Успел!

Но задушевность не терпит многолюдия. И вопрос о числе приглашаемых для Синягина был едва ли не из самых сложных. Сперва хотел позвать только мужиков. Но как быть с супругой? Без Клавдии невозможно. Да и Остапчук с Раисой прилетит. А тут ещё и Донцов взбеленился: без жены не приду. По этому поводу Иван Максимович высказался очень образно, со свойственной ему вербальной свободой, но сдался, твёрдо решив, что три женщины – это предел. Потом долго советовался с Клавдией, сколько персон можно усадить за стол, чтобы шла спокойная беседа – без перебранок, как на ток-шоу. Тамада ни к чему, кто-то посторонний исключён, а среди гостей, прикинул Иван Максимович, заводилы не просматривается. Да и зачем он нужен, тамада? Вести стол будет юбиляр, это верней.

Пандемию постепенно изживали, но Вера с Яриком намеревалась оставаться в Поворотихе до глубокой осени. Хотя Антонина что ни день уговаривала её зазимовать в деревне.

– Здесь ток жизни спокойнее, тревог меньше. В городе-то зараза ещё гуляет, только и смотри в оба, без оглядки шагу не ступишь, придётся по одной половице ходить да на цыпочках. Москва! Скажи, пожалуйста, какое царство тридевятое.

Однако подтверждённое вторичным звонком приглашение на синягинское торжество спутало все планы. И за неделю до назначенной даты Донцов перевёз семью в московскую квартиру.

Вера всегда была хороша собой, а за лето на вольном воздухе и вовсе расцвела, наливчатая. Но готовясь к выходу в свет, как она шутила, к первому балу Наташи Ростовой, посчитала нужным записаться на нужный день в известный салон красоты «Долорес», в арбатских переулках.

Дамский мастер, вернее, мастерица, предварительно спросила:

– Вам каре-каскад цвета блонд?