Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик

Она стояла виноватая будто. Стало жалко ее.

– Я вам попку привезу, – сказал. – Меня бабка моя еще научила: пленочку от куриного жалудка сушить и молоть, так попкой и зовется: от любых поносов и расстройств лечит…

– Спасибо, – тихо сказала Регина Петровна.

И все стояла, ждала.

– А ребят чево не взять? У мене телега большая. Вот обратно как?

– Обратно не сможете?

Он прикинул:

– Два конца – день. Не отпустят ведь.

– А вы до станции! – горячо произнесла Регина Петровна. – До станции лишь довезите, а я на ишачке встречу… А?

Тот крякнул, потер лысину. Повернулся и направился к телеге. Не оборачиваясь, бросил на ходу:

– Дык будите! Время у мене уходит!

Регина Петровна заспешила, стала поднимать братьев. А они вчера ухайдакались, спросонья ничего не разберут. Растормошила, полила водой, чтобы умылись, велела поесть что-нибудь. Но они от еды отказались.

Сунула им два матерчатых мешочка для крупы в сумку, а сумка для хлеба. Еще туда бутерброды положила, бутылку с молоком. В эту бутылку, если выйдет, они на обратном пути нальют постного масла.

– Запомнили? Не забудете? – спросила братьев.

Те кивали, зевая на ходу. Никак не могли проснуться. У каждого под мышкой сверток: вчерашний подарок с собой прихватили.

– А это зачем? – удивилась Регина Петровна. – Хотите в колонии оставить?

Братья помотали головой. Нет, не такие уж они дурачки, чтобы в колонию такое богатство везти!

– В заначку, что ли? – догадалась она.

Братья ничего не ответили. Ясно, что в заначку.

– Лучше оставьте, – посоветовала Регина Петровна. – Никто вашу одежду не тронет. Я вам обещаю. Ну?

Братья переглянулись, отдали ей свертки.

– Езжайте… – И погладила их по голове, одного левой, другого правой рукой. – Если директор спросит, скажите, что живем тут нормально, все есть. Могут колонистов присылать для сбора…

– Да ну их! – сказал, отворачиваясь, Сашка. И Колька кивнул.

Регина Петровна проводила братьев к телеге и усадила сзади.

– Присмотрите за ними, Демьян Иваныч. Все-таки… Там неспокойно… А я, как договорились, завтра встречу.

Демьян порылся в соломе, откопал свою потертую кепочку, надвинул на самый лоб. Из-под козырька в упор глянул на воспитательницу. Глаза у него при утреннем свете были насквозь голубые, детские.

– А чево смотреть, там теперь нормально. Я когда ехал сюда, все как есть по-фронтовому оценил. Наших бойцов в гору на машинах везли да везли. Столько везли, будто они окружение под Сталинградом делали. А обратно энтих… черных… Вывозили…

– Вывозили? То есть как вывозили? – спросила Регина Петровна, вдруг побледнев. – Живых, надеюсь?

– Всяких! – отмахнулся Демьян. – Я вчерась не хотел говорить, не к чему было. Так, думаю, с ними покончили – жисть станет спокойнея…

Регина Петровна насупилась.

– Вы так, простите, будто радуетесь…

– А что мне, плакать! – взвился вдруг он. – Лучше мы их, чем они нас! Иль тебе, прости, по-другому хотелось? Мало страху тебе задали?

Регина Петровна покачала головой, посмотрела на ребят.

– Мне-то уж ничего не хочется. Но зачем же убийства-то?

– Видать, по-другому не могут. Гитлеру продались! Их довоенного прокурора генералом своим сделал! У них резать русских – это национальная болесть такая!

– А если вас станут из дому выселять? – спросила тихо Регина Петровна.

– Дык мене выселяли, – усмехнулся вдруг будто легкомысленно Демьян. Но вряд ли было ему смешно. – За лошадь, шашнадцать лет было. В кулаки записали. Ничево. Отдал. Сказал: спасибо. Без нее легче стало. Вот, на колхозной езжу… Зато живой!

– Не знаю… Мы не о том говорим, – вздохнула Регина Петровна. – А вы просто на войне ожесточились. Все ожесточились. Оттого и страшно… Так вы поберегите, пожалуйста… Слышите?

Демьян отвернулся, чмокнул лошади.

Братья сидели обнявшись, свесив ноги с телеги, и смотрели на Регину Петровну.

– Я завтра к обеду-у приеду-у! – крикнула она вслед и помахала рукой.

Братья разноголосо откликнулись: «Ла-но!»

А Демьян не отвечал и не оглянулся. Будто его уже это и не касалось. Он правил, поглядывая на дорогу из-под козырька, и молчал.

Всю дорогу промолчал.

Братья догадались сразу, отчего молчит: ему от ворот поворот сделали! Хоть он и поет мирово, но не жених! Ясно!

И когда зашли братья в кукурузу, за обочину, по нужде, Колька так и сказал:

– Бортанула она его… Лысого!

– А мне жалко, – отвечал Сашка. – Поет он мирово!

– А нас директор не бортанет сегодня? – перевел Колька разговор на другое. – Письмо-то при нем!

– Забыл небось… Там не до нас!