Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

– Почему же не можете? Объясните, скажите…

– Ну что я скажу? Что у вас хватает бездельников и ни одного не сократили, а для одного человека не нашлось ставки?

Вот тут он и врезал.

– Почему же не нашлось? Мы не искали. Мы хотели, чтобы вы руководили общественной Комиссией!

– Так я и руководил…

– Но теперь-то у вас пенсионный возраст. Мы не можем закон нарушать. У нас вон и маршал Сергеев… Чем же вы лучше?

Я молчал. Удар был неотразим.

– Так это не по Указу?

– Конечно, нет! – воскликнул он. И соврал. Ибо в трудовой книжке будет запись про Указ, а не про возраст. И, как все опытные вруны, стал, искусственно себя раскаляя, говорить о том, что они долго искали вариант, чтобы дать мне возможность работать далее…

– Но я могу лишь с Комиссией, – сказал я.

– Ах, ну что вы заладили… Комиссия, комиссия! – Воскликнул он артистично. Клоун был отменный. Только не коверный, а «подковерный». – Мы индивидуально к вам! Комиссию можно и другую набрать.

– Можно, – согласился я. – Но не со мной. И учтите: в другую интеллигенция к вам уже не пойдет.

Он разозлился, ответил, что еще как пойдет, побежит, что ерунда все это, у нас здесь много интеллигенции… Вон, Совет по культуре… Там такие люди!

Я не стал опровергать. Все знают, что Совет по культуре – туфта.

– Они должны быть довольны, – это про «моих», – что Президент доверил им такое дело, как помилование.

Как умеет перевернуть! Они вкалывают, а он им еще мораль читает… Демагог!

Ну а клоун опять начал про меня, как я нужен… Как они старались… И тут при мне, прямо-таки показательно, подписал проект новой президентской бумаги…

Швырнуть бы обратно, в рожу, да ведь не поймут. Ну, отказался, дурак, туда и дорога. Когда он прощался, сиял, как масляный блин. Лысина его довольно блестела. Я понимал, а скорей чувствовал, что меня надули. Наверное, он боялся другого моего решения, а может, скандала? Был лишь один путь – идти к Президенту, но кто теперь допустит? Это в старые добрые времена он был доступен. С чувством очень неприятным, что меня бесповоротно провели, как бывает на рынке, когда уже ничего не вернешь, я вышел из ворот Кремля. Соображать-то начал потом…

Возможно, это лишь промежуточный вариант, выкинуть за штат. Какой-нибудь Куликов или Скуратов попросил. А дальше-то просто… Как лето наступит, когда главные разъедутся, так комиссию и прикроют. Но я, кажется, уж вдосталь наглядевшись вблизи этой рвани, не перестаю каждый раз удивляться, откуда они, как клопы, заводятся вблизи власти?

* * *

21 ФЕВРАЛЯ

Возможно, Мариша права, что не надо искать здесь подводные камни. Все проще: новый клан (по-нашему, по-детдомовски, – шакалы), захвативший власть, расчищает площадку. О нас, о нашей работе они знать не хотят, не случайно клоун на мой показательный жест – я принес неподъемную папку с делами, то, что мы читаем за неделю, – сразу же среагировал: «Б.Н. читает больше. Ну и что?» А на мое деликатное напоминание, что «забесплатно» ведь чтение, тут же отмахнулся: «Вам оставили 37 человек из управления. Вот пусть они и читают… А вы подписывайте!»

Разве «мне» оставили 37 чиновников?

Вот и все их о нас понятие.

И еще Мариша сказала:

– Ты неделю побыл в их шкуре: «снимут-не-снимут», и то извелся… Понятно, что из-за дела, из-за своей комиссии. А они же пребывают в таком состоянии все отпущенное им время… Их взволновала степень опасности, исходящая от тебя лично… Лично тобой и занимались, ты их немного напугал. Чем? Да возможностью, пусть малой, что пробьешься к Б.Н., и тогда им всыпят, отчего недосмотрели. Запустили и развалили помилование.

– А зачем им рисковать?

– Ну, есть план сокращения высоких должностей, ты один из них… Что ты думаешь, Яров случайно количество машин считал?

А он считал, даже на бумажке написал: было 200, а будет 128.

Откуда она знает? Смеется: «Дедукция». Еще Пастернак написал: «О женщина, твой вид и взгляд…»

* * *

Когда-то меня поразила одна бумажка – документ из новгородской летописи, где монах пишет список убиенных Иваном Грозным за одну ночь – он там, в Новгороде, тысячу или более семей с детьми вырезал… А монах лишь писал! И девочку Марфу убиенную записал, и грудного младенца Степана… И других…

Мы – монахи. Пишем список… Когда-нибудь востребуют. Люди должны знать, хоть и без того догадливы, кто и как ими правил. Распутиных на Руси еще хватит.

* * *

25 МАРТА

Пока я пребывал два дня в Женеве, такой голубой, сверкающей озером и горными вершинами, ублаженной ласковым ветерком и украшенной цветущими деревьями, в Москве (об этом сообщил мне дипломат Ермаков) сменилось ВСЕ правительство. А новое возглавил сам Ельцин.

Думаю, я оценил правильно: монарх решил навести порядок. Шантрапа из подвала, из-за спины, конечно, лезла с советами, но – сам. Единственная личная моя радость: слетел Куликов. Но скинули (для параллели) и Чубайса, а это для России – крушение. И новая перестройка, она же надстройка, она же стройка, надолго выведет из строя управление страной.

С точки зрения тоталитарной все сделано правильно. Еще Джугашвили использовал возможность держать всех в руках с помощью условий, при которых нельзя ни за что быть спокойным. Сегодня у тебя все, а завтра – ничего, а сам ты уже говно. Борис Николаевич проявил себя и здесь как хозяин. Стукнул кулаком по столу и велел делать по-другому. Но и за этим проглядывает все та же шантрапа. Им выборы не нужны, они станут говном. Им нужна власть. И они ведут к ее захвату, используя президентские возможности.

А у нас снимают Иванушкина. (Начальник Управления по вопросам помилования Администрации Президента РФ. – М.П.) Поставят своего, и конец нашей Комиссии.

Поставили Митюкова – говорят, человек Рыбкина. А Рыбкин – человек Березовского. Будто бы Митюков отказался от поста замминистра, который ему предлагали. Пока лишь приветливо улыбается и как-то слишком внимательно смотрит в лицо.

И вот уж ГПУ (Государственно-правовое управление Администрации Президента РФ. – М.П.), наш злейший сосед, с которым живем через стенку, а ведем переписку чуть ли не через Штаты, разродился письмом ихнего Орехова на наш проект Положения о Комиссии; мало того что они молчали полтора года, блокируя последний вариант, так еще с ходу начали врать, что у нас с ними такие расхождения, что необходимо совещание всех заинтересованных лиц!

Претензии их вкратце можно суммировать так:

Мы подменяем Президента. Мы слишком много милуем (помилование – дело исключительное). Подавать прошение может лишь сам осужденный. (На Западе – любой человек за него, даже не родня!) Да и вообще Комиссия подстроена под Председателя, это плохо, а поэтому ее будущий состав должен предлагать Глава Администрации. А не я. Списочек-то будут для него готовить опять же в ГПУ…

* * *

После моего интервью в «Общей газете» в начале июня, где я открыто рассказал об издевательствах над Комиссией (хотя девка много напутала и не дала даже прочесть верстку!), Лева Разгон потребовал, придя на заседание, обсудить мое интервью и заговорил… Альбац молчала. А потом вступила и она, и я понял, что с…ка накрутила Леву, а сама выжидала… Все было в духе партсобрания – и тон, и обвинения в мой адрес, и ее напор… И Чудакова подоспела… Какое право имел без согласия с ними (!) давать интервью?! Один Коченов вступился… Мол, право имеет любой человек, и Приставкин тоже…

– Но он же вступил в открытую конфронтацию с Администрацией и этим подставил Комиссию! – взревела Альбац.

Вот дура, прости господи.

Ну, Чудакова ладно (она в Президентском Совете усидела, хотя нормальные люди покинули его), но с каких это пор «оппозиционерка» Альбац стала защищать кремлевские власти от меня? Или – ей все равно с кем воевать? И приходит-то лишь иногда, когда настроение у нее такое, что с кем-то воевать надо… Бедный Слава Голованов, не выдержал. Сбежал от нее. А как сильно любил – и ее, и дочку Лелю.

* * *

Позвали в день памяти о войне в клуб «Общей газеты», а вели вечер Григорий Бакланов и Марлен Хуциев, и всем дали сказать, а меня, хоть сидел прямо перед ними, «забыли». А я пришел, чтобы вспомнить отца, фронтовика, и свое военное детство. Хуциев, может, и правда не увидел, но Бакланов! Некоторые говорили мне, а я отмахивался, что с того давнего успеха «Тучки» и моего лауреатства в нем варились какие-то комплексы по отношению ко мне, а по временам и прорывались… Он и помилование не мог простить, задирался насчет смертной казни… И тут, возможно, прямого умысла не было, но по системе Фрейда сработала подкорка… Но я Егору потом выдал… (Е. В. Яковлев, главный редактор «Общей газеты». – М.П.)